Святослав спрыгнул с коня, поцеловал витязя в холодеющие губы.
Крепко стиснув друг другу руки, закостенели под ногами врагов в самой гуще битвы вятичские братья.
Знатный болгарин – нос дубинкою, на бритой голове две косы – занес меч, но Доброгаст выбил его из рук. Столкнулся с другим, глянул – Идар.
– Ничего, брат, ничего, – дыхнул в лицо тот, – крепись.
Рука сама заносила меч. Бросились в глаза оброненный кем-то сапог с дырявой подошвой и плоская фляга из обожженной глины. Неподалеку мелькал пурпурный пояс царя Петра.
Петр торжествовал. Окруженный блестящею свитой, он помахивал над головой золотым мечом.
– Победа! Победа! – ликовал царь. – Слава тебе, всемогущий господи!
Но он ликовал недолго. Вихрем примчался окровавленный всадник:
– Государь, язычники в тылу! Впереди них сам сатана!
Следом уже спешил другой:
– Батюшка царь! Руссы со спины заходят!
Петр вытянулся в стременах:
– Тысячу Таркана… свежую тысячу в битву! Скифский[31] полк в битву. Пусть им поможет Десница Божья!
Потянулись томительные минуты ожидания, когда ничего нельзя было разобрать – кто побеждает, а кто выдыхается. Хоругви, стяги, копья, секиры мелькали перед глазами и прямо на царя пятился чей-то испуганный конь.
Гонец крикнул издалека:
– Государь, полк протостратора Таркана отказывается идти в битву. Они кричат: «Кто служит царю, тот служит дьяволу!»
– Это ереси! Богомильские ереси! – взвизгнул Петр. – Ты слышишь? Скажи им, что они изменники; мерзких еретиков ждет геенна огненная! Объясни им, что Господь покарает их, «яко цари богом суть учинены…»
– Государь, – подскакал другой гонец, – скифы бросают оружие! Втыкают копья в землю и говорят, что они не будут биться с руссами… Что руссы им братья. «Мира нам», – кричат.
– Проклятые язычники… Я знал, что на них нельзя положиться… гоните их конницей, топчите их! Поистине, гнев господен обрушился на наше царство, – каждый третий или богомил, или предатель!
– Спасайся, государь!.. Измена!.. Сатана прорвал тыл!
Петр перекрестился, улыбнулся смиренно, кротко, как и подобало истому христианину. Угас луч надежды в пустой и темной, как господен храм, душе. Перед ним вдруг возникли три русских витязя. Конь лягнулся, кособоча, встал на дыбы, сбросил седока. Свита разбежалась. Царь поднялся, прячась за спину своего гетериарха.[32]
Икмор и Ратмир, залитые кровью, выставив тяжелые, до самой земли, щиты, наносили беспощадные удары. Прикрывая их сзади, шел Моргун.
На помощь царю подоспели несколько отважных всадников, вступили в схватку с великанами, а Моргун тем временем пробился к Петру. Тот дрожащими руками отстегнул бисерную мантию, выставил бесполезный меч. Моргун видел широко раскрытые от ужаса, будто бы выцветшие его глаза. По густо нарумяненным щекам катились красные ручейки пота. Мужество окончательно покинуло царя, утратилась способность распределять удары. Моргун легко выбил меч из его рук, коротко ткнул… Царь осел. Кто-то из телохранителей, в пестрых штанах и гребенчатом шлеме, зацепил его крючком алебарды за ворот и потащил в тыл, как мешок с сеном.
Моргуна достали копьем, он упал, скакнул по нему ошалелый конь, разметав пустые стремена. Рядом пал один из тысяцких, он был утыкан стрелами, как еж колючками.
Заколебался зеленый царский стяг, стал переходить с рук на руки. К нему подбирался Доброгаст с товарищами.
– Ура! – не выдержал Святослав, когда в тылу врага показался воевода Волк. – Слава русскому воинству!
Он поспешил берегом туда, где рубились новгородцы, врезался в битву, увлек за собой воспрянувший духом полк.
Болгар охватила паника. Никто из них не видел царя, но все видели страшного воеводу Волка в тылу. Будто молния ударила в войско: «Окружены!»
Стальной лес подхватило вихрем, смяло и понесло.
Один за другим западали вражеские стяги. Два или три болгарских полка еще упорно сражались, но мало-помалу бегство становилось всеобщим. Напрасно военачальники бесновались, пытались собрать разгромленное войско, размахивая хоругвями. Мелькали ноги, перетянутые красной тесьмой, катились брошенные щиты.
Доброгаст, почувствовав приступ тошноты, подмял стяг, по которому растекалось темное пятно, сел.
«Все кончено, – сказал голос изнутри, – тебе не встать, нет! Не пытайся напрасно!» Доброгаст прислушался к этому голосу, опираясь о серебряное древко, поднялся и опять сел, зажмурившись от боли. Придавило тишиной… долгой, долгой; позвоночник ослаб, голова стала запрокидываться назад и, когда раскаленный солнцем ворот кольчуги обжег затылок, Доброгаст грохнулся навзничь.
Низко кружили вороны, галдели, раскрывая уродливые клювы. Ощутив гадостный запах, Доброгаст открыл глаза, увидел на плече одного, старого, с обтрепанными крыльями. Он немигающе глянул в самые зрачки, раскрыл клюв, показывая беловатый язык, и нехотя скакнул прочь, волоча хвост в крови. Сколько времени прошло, Доброгаст не знал…
Поникшая, затоптанная трава медленно распрямлялась, с тихим шелестом поднимались из праха былинки. Выкатились на небо крупные слезы-звезды. Юноша Воик лежал рядом, широко, как бы для объятий, разметав руки и смотрел остекленелыми глазами, удивлялся, что не видит в небе Большого ковша, проливающего на землю живую воду.
Знаменитое своими походами на Византию болгарское войско было разгромлено наголову. Остатки его отступили к Доростолу и заперлись там, найдя приют у патриарха.
Тяжелым взором смотрел Святослав, как проносили убитых и раненых. Будто намного постарел – сошлись на переносице густые брови.
– Победа, князь, – подошел воевода Волк, грязный, с желто-зелеными от цветущего рогоза волосами, поднес золотой меч Петра.
Князь даже не взглянул на него.
Моргун приподнялся на носилках между двух коней:
– Я жив, князь…
– Вижу, спасибо тебе, славный витязь, – коснулся вытянутой ладонью земли Святослав.
На болгарском знамени несли Доброгаста.
– Живой или мертвый – он сотский! – бросил князь. Опираясь на плечо Волдуты, князь спустился к Дунаю, вошел в воду по грудь, охлаждая латы.
Откуда-то появились нарядные девушки – целая стая. Летники расшиты хитрыми узорами, в которых мелькает что-то родное, знакомое, на ногах праздничные лапти с вплетенными в лыко шелковыми лентами. Заробели девушки, стали бросать в реку пучки ромашек.
– Ой-ли, девицы! Свои ведь, ящероглазые? – слабо улыбаясь, повернулся к ним обмякший князь.
– Свои, княже, русские. Твоего роду-племени, – отвечали те хором, – дождались наконец соколов наших.
– Великий князь! Прибыло посольство от имени царского синклита, – доложил Белобрад, – послы сняли шапки и держат их под мышкой.