Пошатываясь, охотник выбрался из хижины и приблизился к отверстию в ткани реальности, которое тростниковые люди проделали своим пением. Граница миров колыхалась, как занавеска на сквозняке. Отверстие было много выше охотника и такое широкое, что в него без труда могла въехать повозка. Его края подрагивали, волнами набегая на ночное небо. Охваченный любопытством, Трамеквэн заглянул в дыру, как в окно. Там лежал мир, непохожий на наш: что-то вроде равнины, покрытой розовыми камнями, над которой вздымал песчаные вихри неласковый ветер. Вдалеке, за пеленой розоватой пыли, проступали зловещие очертания гор. Ослепшие и растерянные масаи бродили по этой равнине, падали, натыкались на собственные копья, и число тех, кто еще оставался на ногах, становилось все меньше. Трамеквэн не мог отвести взора от нелепой пляски смерти; ветер из другого мира шевелил его волосы, пыль забивала ноздри.
Тростниковые люди, все это время стоявшие кругом на деревенской площади, вновь запели свою леденящую душу песню, и окно в иной мир стало медленно закрываться на глазах у изумленного путешественника, пока не исчезло совсем. Трамеквэн простодушно попытался просунуть в него руку, но нащупал только пустоту. Жители деревни как ни в чем не бывало расходились по своим хижинам. Но для Трамеквэна мир изменился раз и навсегда. Теперь перед ним лежали два пути. Первый состоял в том, чтобы признать: этот самый мир, который он привык считать единственным, на самом деле лишь один из многих и все эти миры, похоже, наложены друг на друга, словно страницы в книге, так что их можно пронзить в одном и том же месте ударом ножа. Второй путь был куда проще: сойти с ума.
В ту ночь путешественник не сомкнул глаз. А кто на его месте сумел бы заснуть? До рассвета он пролежал на своем тюфяке, тревожно всматриваясь в темноту, готовый чуть что вскочить на ноги. Одна мысль о том, что он попал в деревню колдунов, против которых бессильны и его ружье, и его Бог, наполняла душу Трамеквэна невыразимым ужасом. Окончательно оправившись от ран, он бежал из деревни тростниковых людей, а через несколько недель сумел добраться до занзибарского порта. Там исследователю пришлось несладко, но в конце концов ему удалось спрятаться на судне, идущем в Лондон. Спустя десять месяцев после начала экспедиции Оливер Трамеквэн вернулся домой, как в один голос утверждали все, кто его знал, совершенно другим человеком. Он поведал о своей чудовищной одиссее Себастьяну Мюррею, но тот не поверил ни единому слову. Мюррей понятия не имел, где все это время шатался его лучший первопроходец, но готов был биться об заклад, что в истории о колдунах и дырах в небе нет ни слова правды. Честно говоря, она очень походила на бред сумасшедшего. Словно в подтверждение этого, Трамеквэн так и не смог заново привыкнуть к прежней жизни с женой и двумя дочерьми. Вероятно, его супруга предпочла бы по-прежнему носить цветы на кладбище, чем жить с возвращенным ей Африкой незнакомцем, который то буйствовал, то погружался в себя, все больше отдаляясь от домочадцев. Его безумные эскапады, вроде пробежек по улицам голым или охоты за шляпами прохожих с настоящим ружьем, все чаще нарушали покой соседей, и в один прекрасный день беднягу поместили в отделение для душевнобольных лечебницы Гая и заперли в одиночной палате.
Впрочем, в полном одиночестве Трамеквэн не остался. Гиллиам Мюррей тайком от отца навещал больного — и не только из жалости к тому, кто был когда-то лучшим их наемником, но и вследствие того, что рассказ охотника произвел на молодого человека ошеломляющее впечатление. Двадцатилетний юноша готов был слушать эту фантастическую историю вновь и вновь, внимал ей зачарованно, словно маленький мальчик, пришедший посмотреть уличный спектакль, и Трамеквэн ни разу не обманул его ожиданий. Сидя на койке и вперив взгляд во влажную стену, он с удовольствием повествовал о своих приключениях, добавляя к первоначальной версии все новые детали. Теперь у него было самое главное: благодарный слушатель и достаточно свободного времени, чтобы дать разгуляться фантазии. В какой-то момент Гиллиаму даже показалось, что к охотнику возвращается рассудок, однако, проведя в заключении четыре года, Трамеквэн повесился в своей палате. Самоубийца оставил записку на грязном клочке бумаги. В ней он нетвердым почерком, то ли присущим ему от рождения, то ли искаженным годами страданий, с долей иронии писал, что отбывает в другой мир — один из многих, насколько ему известно.
К тому времени Гиллиам уже работал в отцовской фирме и, хотя всегда считал бедолагу Трамеквэна сумасшедшим, а возможно, именно потому, что лучшим способом почтить память несчастного охотника было заразиться его безумием, за спиной отца отправил двоих исследователей в Африку к мифическим тростниковым людям. Сэмюэл Кауфман и Форрест Остин были парочкой отъявленных хвастунов, фанфаронов и пьяниц, большинство их экспедиций окончилось полным фиаско, но только этих двоих старший Мюррей едва ли хватился бы и только эти двое готовы были тотчас отправиться на поиски колдунов, чье пение открывает ворота в иной мир. И наконец, только им двоим, учитывая их полную бесполезность, можно было поручить столь бессмысленную миссию, как путешествие на Черный континент, предпринятое исключительно в память об Оливере Трамеквэне. Остин и Кауфман отбыли из Англии тайно. Ни Гиллиам, ни они сами не подозревали о том, что им суждено стать самыми знаменитыми исследователями своей эпохи. Ступив на африканскую землю, путешественники принялись аккуратно телеграфировать Мюррею о своих передвижениях, а тот со снисходительной улыбкой прятал их телеграммы в дальний ящик стола.
И вот в один прекрасный день от Кауфмана и Остина пришло известие о том, что тростниковое племя найдено. Но ведь этого просто не могло быть! Сначала Мюррей решил, будто наемники захотели подшутить над ним в отместку за то, что он заслал их в джунгли со столь нелепым заданием. Но отчеты шли один за другим и до мельчайших деталей совпадали с рассказом Оливера Трамеквэна. Приходилось признать очевидное: несчастный и те, кто отправился по его стопам, говорили правду: тростниковое племя действительно существовало. С этого дня вести от Остина и Кауфмана сделались для Мюррея главной приманкой, заставлявшей вскакивать по утрам. Он с нетерпением ждал новых отчетов, а когда телеграммы приходили, читал и перечитывал их, запершись в кабинете: ему не хотелось до поры до времени делиться своим открытием ни с кем, даже с отцом.
Согласно отчетам, Остину и Кауфману не составило труда снискать доверие тростниковых людей и поселиться в их деревне на правах гостей. Туземцы оказались чрезвычайно доверчивыми и добродушными. Особого интереса к чужакам они не проявляли. Их терпели, и не более того. Кауфмана и Остина такое положение вполне устраивало. Выполнить главное задание, то есть выяснить, способны ли на самом деле тростниковые люди проникать в иные миры, оказалось непросто, но путешественники не теряли присутствия духа и, набравшись терпения, постановили считать затянувшееся пребывание среди дикарей чем-то вроде оплачиваемого отпуска. Об этом они, конечно, не сообщали, но Мюррей так и видел, как оба целыми днями нежатся на солнышке, потягивая виски, который они контрабандным путем прихватили с собой в обход его строжайшего запрета. Как ни удивительно, таинственная янтарная жидкость, заставляющая белых людей то впадать в забытье, то драться, плясать голышом и кататься по траве, вызвала у туземцев жгучее любопытство и помогла пришельцам сблизиться с ними. Отпив из одной фляги, англичане и туземцы сделались лучшими друзьями, а Гиллиам в одиночестве отпраздновал успех в своем кабинете. Вскоре между обитателями джунглей и пришельцами установилось столь безграничное доверие, что о большем нельзя было и мечтать. Мюррей даже решил отправить экспедиции дополнительную партию виски и специально справлялся, скольких литров хватит, чтобы окончательно покорить сердца туземцев.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});