Читать интересную книгу Фриленды - Джон Голсуорси

- Что это? Кто здесь?

И еле слышно она ответила:

- Недда.

Его руки оторвали ее от перил, а голос у нее над ухом прошептал:

- Недда, любимая Недда...

Но ее отчаяние было слишком глубоко, - стараясь не всхлипывать, она молчала, вся содрогаясь. Успокоили ее, как ми странно, не его слова и не объятия - это ведь могла быть только жалость! - а запах и шершавое прикосновение его куртки. Значит, и он не ложился спать, и он чувствовал себя несчастным! Уткнув лицо к нему в рукав, она пробормотала:

- Ах, Дирек... Почему?..

- Я не хотел, чтобы они видели. Я не могу, чтобы знали другие. Недда, пойдем вниз, побудем вместе...

Осторожно, прильнув друг к другу, спотыкаясь в темноте, они спустились на нижнюю площадку лестницы. Как часто она сидела здесь в белом платье, с распущенными, как сейчас, волосами, теребя кисточки маленьких бальных программ, покрытых каракулями, в которых, кроме нее самой, никто бы не мог разобраться, и, запинаясь, разговаривала с каким-нибудь не менее запинающимся мальчиком в сюртучке с торчащими фалдами, а китайские фонари отбрасывали оранжевый и красный свет на них и на другие заикающиеся парочки.

Да, она провела несколько мучительных часов, зато сейчас они опять вместе, рядом, держатся за руки и, целуясь, тихонько утешают друг друга. Насколько это лучше той встречи в саду: ведь после майской грозы и бури солнце, кажется, светит ярче, чем в безмятежный день в середине июля. Слова любви, которые она сейчас слышит, и его объятия говорят ей сейчас больше, потому что она знает, как ему трудно выражать свои чувства: он способен на это только наедине, только в темноте. Они могли бы провести вместе много дней, но его сердце не раскрылось бы перед ней так, как в этот час признаний, шепота и поцелуев.

Ведь он же знал, в каком она отчаянии, а все-таки молчал... От этого он только еще больше немел. Как, наверное, тяжело быть таким!.. Но теперь, когда она его поняла, она даже рада, что он так глубоко прячет свое чувство, которое принадлежит ей одной. Теперь уже она будет знать, что это только застенчивость и гордость. Нет, нет, напрасно он называет себя грубияном и скотиной!.. А что, если бы она не вышла на лестницу? Как бы она пережила эту ночь? Недда даже вздрогнула.

- Что с тобой? Тебе холодно? Надень мою куртку. И он накинул куртку ей на плечи, как она ни сопротивлялась. Ей никогда еще не было так тепло и приятно, как теперь, когда он своими руками укутал ее в эту шершавую куртку. А часы пробили два.

В слабом свете, проникавшем через стеклянную крышу, она могла разглядеть его лицо. И тут она почувствовала, что он тоже вглядывается в нее и видит все, что у нее в душе, видит то глубокое доверие, которое светится в ее глазах.

Светлое пятно на темном полу, бледный отсвет на темной стене - вот и все освещение, но и его было довольно, чтобы они заметили, как старый дом обступил их со всех сторон - и снизу и сверху - и сторожит; казалось, в этой черноте живет какой-то дух, и Дирек еще крепче сжимал ее руки, когда до них доносился легкий скрип и потрескивание старого дерева, которым время отмечало свой ход.

Насупленный взгляд старого дома, мудрого, циничного свидетеля многих безвозвратно ушедших жизней, растраченной юности и забытых поцелуев, несбывшихся надежд и обманутого доверия, возбуждал в них желание еще крепче прильнуть друг к другу и с трепетом заглянуть в тайну будущего, хранящего для них столько радости, любви и горя.

Внезапно она дотронулась пальцами до его лица, нежно, но настойчиво ощупала волосы, лоб и глаза, повела руку дальше - по выдающимся скулам вниз, к подбородку и назад, к губам и по прямому хрящу носа обратно к глазам.

- Теперь, если я ослепну, тебя я все равно узнаю. Поцелуй меня еще раз, Дирек. Ты, наверно, устал.

Поцелуй этот, под сенью старого, темного дома, длился долго. Затем на цыпочках - она впереди, а Дирек за ней, - останавливаясь при каждом шорохе и затаив дыхание, они разошлись по своим комнатам. А часы пробили три.

ГЛАВА XVI

Феликс, как человек вполне современных взглядов, примирился с мыслью, что верховодит теперь молодежь. Его мучили всякие страхи, и оба они с Флорой не хотели расставаться с дочерью, но что поделаешь - Недда вольна распоряжаться своей судьбой. Дирек по-прежнему скрывал свои чувства, и если б не безмятежно-счастливое лицо дочери, Феликса одолели бы те же сомнения, что и Недду в первый вечер. Феликс чувствовал, что племянник слегка презирает людей, пропитанных таким благодушием и так избалованных вниманием общества, как Феликс Фриленд, поэтому он предпочитал разговаривать с Шейлой; она была не мягче, но у нее он хотя бы не замечал презрительной повадки ее брата. Нет, мягкой Шейлу нельзя было назвать. Эта девушка, яркая, с копной коротких волос, прямолинейная и резкая, тоже была не легкой гостьей. В те десять дней, что племянники гостили у него в доме, улыбка Феликса стала особенно иронической. Они и забавляли его и приводили в отчаяние, и эти чувства достигли своей высшей точки в тот день, когда у них обедал Джон Фриленд. Мистер Каскот, приглашенный по настоянию Недды, находил, видимо, какое-то злорадное удовольствие в том, чтобы подзадоривать брата и сестру в присутствии чиновного дядюшки. Во время этого обеда Феликсу оставалось только одно утешение, но, увы, не слишком большое: наблюдать за Неддой. Она почти не участвовала в разговоре, но как она слушала! Дирек тоже говорил мало, но все его замечания были пропитаны сарказмом.

- Неприятный юноша, - заявил потом Джон. - Откуда, черт побери, у нашего Тода такой сын? Шейла - попросту одна из нынешних взбалмошных девиц, но в ней, по крайней мере, все понятно. Кстати, этот Каскот тоже довольно странный субъект.

Среди других тем за обедом был затронут вопрос о моральной стороне революционного насилия. И, собственно говоря, возмутили Джона следующие слова Дирека: "Сперва раздуем пожар, а о морали можно будет подумать потом".

Джон ничего не возразил, только посмотрел на племянника из-под вечно нахмуренных бровей, - слишком часто ему приходилось хмуриться, отклонять прошения у себя в министерстве внутренних дел.

Феликсу слова Дирека показались еще более зловещими. Он увидел в них нечто большее, чем просто полемический выпад: ведь он куда лучше Джона понимал и натуру племянника и обе точки зрения - официальную и бунтарскую. В этот вечер он решил прощупать Дирека и выяснить, что скрывается в этой кудрявой черноволосой голове.

Наутро, выйдя с ним в сад, он предостерег себя: "Никакой иронии - это может все испортить. Поговорим, как мужчина с мужчиной или как двое мальчишек..." Но когда он шел по садовой дорожке рядом с этим молодым орленком, невольно любуясь его смуглым, горящим и сосредоточенным лицом, Феликс начал с ни к чему не обязывающего вопроса:

- Как тебе понравился дядя Джон?

- Я ему не понравился, дядя Феликс. Несколько сбитый с толку, Феликс продолжал:

- Вот что, Дирек, к счастью - или несчастью, - мне придется тебя узнать поближе. Надо и тебе быть со мной пооткровеннее. Чем ты собираешься заниматься в жизни? Революцией ты Недду не прокормишь.

Пустив наудачу эту стрелу, Феликс тут же пожалел о своей опрометчивости. Взгляд на Дирека подтвердил, что ему есть чего опасаться. Лицо юноши стало еще более непроницаемым, чем всегда, а взгляд еще более вызывающим.

- Революция сулит немалые деньги, дядя Феликс, и притом чужие.

Черт бы побрал этого грубияна! В нем что-то есть! Феликс поспешил переменить тему:

- Как тебе понравился Лондон?

- Он мне совсем не нравится. А все-таки, дядя Феликс, разве вам самому не хотелось бы оказаться здесь снова в первый раз? Подумайте, какую бы вы книгу смогли написать!

Феликс ощутил, что нечаянный удар попал в цель. В нем вспыхнул протест против застоя и подавленных порывов, против ужасающей прочности своей слишком солидной репутации.

- Какое же все-таки впечатление произвел на тебя Лондон?

- Мне кажется, его следовало бы взорвать. И все как будто это понимают - во всяком случае, это написано на всех лицах, а люди ведут себя как ни в чем не бывало.

- А за что его взрывать?

- Что может быть хорошего, пока Лондон и другие большие города тяжкими жерновами лежат на груди страны? А ведь Англия, вероятно, когда-то была хороша!

- Кое-кто из нас думает, что она и сейчас не плоха...

- Разумеется, в каком-то смысле и сейчас... Но здесь душат все новое и живое. Англия - как большой кот у огня: слишком удобно уселся, чтобы шевельнуться.

Теория Феликса, что Англия катится под откос из-за людей, подобных Джону и Стенли, получила неожиданную поддержку. "Устами младенцев..." подумал Феликс, но вслух сказал только:

- Ну и радужно же ты смотришь на жизнь, Дирек!

- Она совсем закостенела, - пробормотал Дирек. - Не может даже дать право голоса женщинам. Подумайте, моя мать не имеет права голоса! И дожидается, чтобы последний крестьянин бросил землю - вот тогда она вспомнит о них! Она похожа на портвейн, которым вы нас вчера угощали, дядя Феликс: такая замшелая бутылка...