— Не хотите присесть? — спросил Этвуд.
Он указал на стул с мягкой обивкой, стоявший наискосок от стола.
Я направился к нему, и у меня под ногами что-то зашуршало. Тут я увидел, что ступаю по валявшемуся на полу большому измятому куску почти прозрачной полиэтиленовой пленки.
— Осталось от прежнего хозяина, — небрежно бросил Этвуд. — Надо бы наконец навести здесь чистоту.
Я сел на предложенный мне стул.
— Позвольте ваше пальто, — сказал Этвуд.
— Пожалуй, я не сниму его. У вас тут вроде откуда-то дует.
Я не спускал глаз с его лица — оно не дрогнуло.
— Быстро же вы все подмечаете, — благодушно заметил Этвуд без всякой угрозы в голосе. — Пожалуй, даже слишком быстро.
Я промолчал, и он заговорил снова:
— Однако я рад, что вы пришли. Не часто встретишь такого проницательного человека.
— Уж не собираетесь ли вы предложить мне работу в вашей организации? — с усмешкой спросил я.
— Эта мысль, — невозмутимо ответил Этвуд, — уже мелькнула у меня.
Я покачал головой.
— Вряд ли я вам нужен. Ведь город вы уже купили и, надо сказать, неплохо с этим справились.
— Город! — оскорбленно вскричал Этвуд.
Я кивнул.
Он рывком отодвинул от стола стул и осторожно опустился на него.
— Я вижу, что вы ничего не понимаете, — произнес он. — Придется вам все разъяснить.
— Давайте, — сказал я. — Для этого я и пришел.
Этвуд с серьезным видом подался вперед.
— Не город, — проговорил он тихим напряженным голосом. — Не цените меня слишком дешево. Нечто гораздо большее, чем город, мистер Грейвс. Гораздо большее. Полагаю, я ничем не рискую, открыв вам это, ведь теперь меня уже никто не может остановить. Я покупаю Землю!
17
Есть идеи настолько чудовищные, настолько противоестественные и возмутительные, что человеку нужно какое-то время, чтобы вникнуть в их смысл.
К таким вот идеям относится предположение, что у кого-нибудь может зародиться мысль — пусть одна только мысль — попытаться купить Землю. Завоевать ее — это куда ни шло: ведь это добрая, старая, традиционная идея, которую вынашивали многие представители человечества. Уничтожить Землю — это тоже можно понять, потому что были и есть безумцы, которые если и не кладут в основу своей политики угрозу всеобщего уничтожения, то, во всяком случае, используют ее в качестве дополнительной точки опоры.
Но купить Землю — это не укладывалось в сознании.
Прежде всего, Землю купить невозможно — ведь ни у кого не найдется такого количества денег. А если б и объявился такой богач, все равно это бред сумасшедшего, — что бы этот человек стал делать с Землей, купив ее? И наконец, это было неэтично и шло вразрез с традициями: настоящий бизнесмен никогда не уничтожает всех своих конкурентов. Он может их поглотить, установить над ними контроль, но отнюдь не уничтожить.
Этвуд балансировал на краешке стула, как встревоженная хищная птица, — должно быть, в моем молчании он уловил осуждение.
— Тут комар носа не подточит, — проговорил он. — Все совершенно законно.
— Возможно, — выдавил я.
Однако я чувствовал, что тут есть к чему придраться. Если б я мог выразить это словами, я бы объяснил ему, что здесь не так.
— Мы действуем в рамках социального устройства человеческого общества, — продолжал Этвуд. — Наша деятельность базируется на ваших принципах и законах, которые мы соблюдаем со всей строгостью. Мало того, мы придерживаемся ваших обычаев. Мы не нарушили ни одного. И уверяю вас, друг мой, что это не так-то просто. Крайне редко удается провести подобную операцию, не нарушая обычая.
Я попытался что-то сказать, но слова лишь булькнули в горле, да там и остались.
— В наших деньгах и ценных бумагах нет ни единого изъяна, — заявил Этвуд.
— Как сказать, — возразил я. — Что касается денег, то у вас их слишком много, чересчур много.
Но беспокоила меня вовсе не мысль о чрезмерном количестве денег. Меня встревожило что-то другое. Нечто куда более важное, чем эта денежная вакханалия.
Меня насторожили кое-какие его слова и то, как он их употреблял. То, как он произносил слово «наше», словно имея в виду себя и каких-то своих сообщников; то, как он употреблял слово «ваше», как бы подразумевая под этим все человечество, за исключением некой группы себе подобных. И то, как он особо подчеркнул, что действует в рамках социального устройства человеческого общества.
Мой мозг словно раскололся надвое. И одна его половина вопила от ужаса, а другая призывала к благоразумию. Ибо мысль, пронзившая его, была настолько чудовищной, что сознание отказывалось ее воспринять.
Теперь он уже улыбался, и при виде этой улыбки меня внезапно захлестнула жгучая ярость. Вопль, исторгавшийся одной половиной моего мозга, заглушил разумные доводы другой, и я поднялся со стула, выхватив из кармана пистолет.
В тот момент я бы убил его. Не задумываясь, без всякой жалости я выстрелил бы в него в упор и убил. Все равно что я раздавил бы ногой змею или прихлопнул муху.
Но выстрелить мне не пришлось.
Потому что стрелять было не в кого.
Даже не знаю, как это объяснить. Объяснить такое невозможно. Подобного явления еще не наблюдало ни одно человеческое существо. Ни в одном человеческом языке нет слов, чтобы описать, что сотворил с собой Этвуд.
Он не заколебался, постепенно растворяясь в воздухе. Он не растаял. Что бы с ним ни произошло, это случилось мгновенно.
Только что он сидел передо мной. А через мгновение его уже не было, я не заметил, как он исчез.
Раздался негромкий стук, как от падения легкого металлического предмета, и по полу запрыгало несколько угольно-черных кегельных шаров, которых тут раньше не было.
Должно быть, мое сознание мгновенно проделало какой-то сложный акробатический этюд, но тогда я этого не заметил. И все мои последующие поступки я приписал инстинкту — я не сознавал, что было причиной, а что — следствием, не анализировал факты, не строил догадок и предположений, но все это, несомненно, промелькнуло в моем мозгу, побудив меня к немедленным действиям.
Я выронил пистолет и, нагнувшись, схватил с пола кусок полиэтиленовой пленки. Схватил его и начал расправлять уже на пути к наружной стене, где зияла дышавшая холодом дыра.
Направляясь к дыре, прямо на меня катились шары, и я был к этому готов — у прикрытой пленкой дыры их ждала ловушка.
Первый шар ткнулся в дыру, увлекая за собой пленку, за первым последовал второй, потом третий, четвертый, пятый.
Я схватил концы прозрачного полотнища, сложил их вместе и вытянул его из дыры — и в этом импровизированном мешке, ударяясь друг о друга, взволнованно постукивали угольно-черные шары.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});