Сауле улыбнулась. Раньше, после гибели рода, она долго не знала, ради кого и ради чего жить. Теперь вот – ведала. Ради справедливости! Несправедливо, когда кованые башмаки захватчиков топтали родную землю, убивали и мучили людей, навязывая чуждую им веру. Несправедливо, когда одни люди владели другими. Несправедливо, когда зло утверждалось за счет добра, и носители зла благоденствовали. Несправедливо… Да много было в жизни несправедливого, девушке иногда казалось, что она вся такая, несправедливая – жизнь. Нужно было что-то с этим делать. Ради погибших страшной смертью родичей. Ради матери, ради отца, ради сестер и братьев. Ради всех, обиженных несправедливостью, людей.
– Сауле!
Солнышко вздрогнула и улыбнулась. Быстроногий Кестус вернулся быстро. Славный парнишка…
– Ну? Что ты узнал?
– Пленников никто не охраняет! – усевшись рядом, в траву, одним махом выпалил подросток.
Сауле удивилась:
– Как это – никто?
– Ну, то есть специально никто за ними не присматривает, – пояснил Карл-Кестус. – У жертвенников и так народу полно, да. Жрецы, воины. Все таскают хворост, солому, дрова. Вкапывают жертвенные столбы. Работы хватает.
– А рыцари?
– А рыцари совсем рядом, в орешнике. Связанные. С ними четверо – жгут костер и что-то варят.
– Ну вот! А ты говоришь, не присматривают.
– Они просто кашевары, Сауле! Оружия нет, одни ножи да топоры. Но, если что, на помощь позовут, конечно.
Девушка усмехнулась:
– Топоры с ножами, по-твоему, не оружие? В умелых-то руках… Ладно. Вот как сделаем… Слушай!
* * *
Довмонт подошел к жрецам в сопровождении верного Гинтарса. Парнишка хоть и побаивался всех криве-жрецов, нынче выглядел чрезвычайно довольным. Еще бы! Нынче он отличился в великой битве! Особых подвигов, конечно, не совершил, но и труса не праздновал, за что и был поощрен. Сам кунигас разрешил ему выбрать себе кольчугу и шлем. Из того, что осталось.
– Там куча всякого добра, – князь указал рукой в сторону орешника. – Увидишь. Там кашеварят, заодно и за добром присматривают. Скажешь, что от меня – они знают.
Гинтарс хлопнул ресницами:
– О, мой господин! Я так благодарен, так…
– Ну, хватит любезничать. Иди, да побыстрее там. И помни – только шлем и кольчуга. Впрочем, мечей и кинжалов ты там уже не найдешь.
Напутствовав слугу, кунигас подошел к жрецам. Те аккуратно вкапывали в землю бревна, что-то приколачивали, привязывали, иногда при этом ругаясь, словно бы и не жрецы, а самые обычные люди. За ходом работ внимательно следил Видимонд, криве кривейте. Желтый балахон жреца был заметен издали.
– Криве Видимонт, хочу спросить тебя кое о чем, – подойдя, негромко произнес Даумантас.
Жрец тут же повернулся:
– Спрашивай, князь! На то мы и жрецы, чтобы давать ответы. Вернее, через нас отвечают сами боги.
– Боюсь, дело мое слишком запутанное и непростое, – понизив голос, посетовал князь. – Если бы ты, криве, соблаговолил побеседовать со мной после жертвоприношения. В шатре или у реки. Где тебе будет угодно.
– Что ж, так и сделаем, князь. Не сегодня, так завтра.
Кивнув, Видимонд простился с князем до вечера и поспешно зашагал к дальнему краю опушки. Судя по рассерженным крикам и гомону, там явно что-то не ладилось.
Довмонт же в задумчивости отправился в свой шатер. Он уже дошел до середины луга, как вдруг услыхал позади крик.
– Кунигас! Княже! Там… Там…
Нальшанского господина, истошно крича, догонял верный слуга Гинтарс.
– Там это…
Князь улыбнулся:
– Что, все оружие уже разобрали? Ничего не досталось тебе?
– Нет, нет, мой господин. Дело не в этом. Просто люди пропали. Все.
Юноша замолчал и виновато хлопнул ресницами, будто это именно его злой волею все и пропали.
– Я чую – каша подгорела, ага. Вода-то в котле выкипела, вся!
– Так, погоди, – помотал головой Довмонт. – Кто пропал? Почему пропал? При чем тут каша?
– Так я и говорю! – подросток округлил глаза. – Нет никого у костра. А там, между прочим, добро – целая куча! И еще эти, пленные. Невдалеке, у орешника.
– Так ты себе выбрал что-нибудь? – поинтересовался князь.
– Выбрал. Там пока и оставил. Что-то нехорошее произошло, я чувствую! Каша подгорела, никого нету. А жрецы далеко, на том краю. Да и все…
Гинтарс махнул рукою, указывая, где именно «все». Получалось – да, неблизко.
– Эдак и пленников всех уведут! А ну, пойдем.
– Я кликну воинов! – юноша с готовностью бросился в сторону лагеря.
– Стой! – приказал князь. – Сами сперва поглядим. Что там за каша.
И в самом деле, когда нальшанский кунигас со слугою подошли к костру, пламя уже почти не виднелось, одни лишь угли краснели. И просо в котле пригорело – чувствовалось за десятки шагов. Если б ветер дул в сторону опушки, то многие бы почуяли, а так…
Довмонт вдруг прислушался. Показалось… Да нет, не показалось! Рядом, в кустах, кто-то стонал. Князь вытащил меч и сделал несколько напряженных шагов, чувствуя за собой любопытное сопение слуги.
– Вон он, в можжевельнике! – выглянув из-за княжеского плеча Гинтарс. – Кажется, связанный.
Ясное дело, связанный. Еще и оглушенный. Дубинкой… нет, вот этой вот, брошенной рядом, палкой.
Бедолагу быстро развязали, привели к костру. Вернее, он сам пришел, хоть и пошатываясь.
– Говори, – кратко приказал князь.
Кашевар кивнул – понял. Молодой, низкорослый, с круглой, посаженной на широкие квадратные плечи, головою, он выглядел типичной деревенщиной, жителем непроходимых лесов. Однако дураком вовсе не был, рассказал все толково и быстро.
– Сидели мы, кашу варили. Ну, на всех. Я за хворостом отошел, вернулся, у костра какой-то парень.
– Что за парень?
– Да обычный такой. Лет, может, тринадцати или чуть помоложе. Лицо узкое, вот, как у него, – кашевар – звали его Кашга – указал на Гинтарса. – Вообще, похож. Голова лохматая… Глаза? Да не присматривался я к его глазам, больно надо! А одет обычно, как все. Штаны, рубаха и кожаная такая телогреечка.
Парень вдруг улыбнулся и, глотнув из лежавшей рядом, у костра, баклажки, продолжил:
– Так вот этот парень болтал больно много, смеялся. О бабах речь зашла. Вот он и брякнул, мол, в Утиной заводи такие девки купаются – ой-ой-ой! Прямо сейчас, мол, там.
– Наши и загорелись – сбегать, посмотреть. Утиная-то заводь через лес – рядом. Жребий бросили – кому-то ведь и кашу варить надо. Я невезучий, – кашевар скривился. – Выпало мне – с кашей. Склонился я над костром – хворосту подбросить… А что-то по башке… Бах!
– Палкой ударили?
– Швырнули! Я же лесной житель, близко бы никого со спины не подпустил. Услыхал бы. Учуял. Метко бросают, твари!
– А товарищи твои, стало быть, еще не подошли?
– Сами видите… О! – парень прислушался и резко повернул голову к лесу. – Слышите, голоса? Верно, возвращаются. Баб им не хватало, ага.
Вернувшиеся выглядели не то чтобы разочарованными, но… как-то не вполне довольными, что ли. Девки в Утиной заводи были. Вернее – одна, зато красивая – не оторвать глаз. Купалась, потом на отмели мыться начала, все свои прелести показывая бесстыдно. Кашевары уж поближе подобраться решили – мало ли кому повезет? Да только вот девка взяла да нырнула. Уплыла на тот берег – ищи, догоняй, ага.
– А парнишка тот молодой куда делся? – уточнил князь.
– Дак это… – один из кашеваров почесал заросшую голову. – По пути сгинул куда-то. Довел до заводи, потом – ап, и нет его. Да мы и не искали.
– Понятно, другим делом заняты были. Куда интереснее!
– Дак, а что такого-то? Ничего же не пропало! И пленники, вон, на месте. Разве что каша пригорела, ага.
– Ого! – передразнил кунигас. – Насчет добра и пленных – это мы сейчас глянем.
Добро оказалось на месте. Рваные кольчуги, шлемы, обломки копий… С попавших в плен рыцарей сразу сняли доспехи – большая ценность, чего разбрасываться? Не считая поддоспешников-гамбизонов, пленникам оставили лишь плащи и накидки на доспехи. Белые, с черными тевтонскими крестами, среди которых попадались и вышитые красным мечи со звездами – знак ордена меченосцев, остатки коего слились с тевтонским не так давно, после поражения крестоносцев под Шауляем.