Лейтенант Валтонен собрался было последовать его примеру, но, забывшись, почесал немилосердно зудящую рану на плече. Рука наткнулась на несвежего цвета бинт и лишь скользнула по марле. Сквозь зубы помянув узкоглазых примерно такими же нелестными словами, молодой минный офицер с "Решительного" вздохнул.
- Да, етто короший бил человекк. Бравий морякк, и коммандер не из последних… помянем, коспода… - и тоже выпил свою долю местного, отдающего сивухой пойла.
Волей-неволей и сидящий на треснувшем снарядном ящике у стены мичман Давыдов поднял глаза. Усилием воли он разогнал мутную, застящую глаза пелену усталости. Обвёл взглядом душный полумрак каземата, в котором огненным светлячком чадил произрастающий из снарядной гильзы огонёк. И в этом аду моряки, оказавшиеся по приказу комендант-генерала на суше и командующие отрядами, обороняющими подступы к седьмой батарее, казались бесплотными призраками, заглянувшими на пир из преисподней.
С тех пор, как японцы устроили русским войскам кровавую бойню под Мукденом, дела пошли совсем плохо. Порт-Артур оказался в осаде. А говоря совсем уж откровенно, господа - и в полном дерьме. Лучший на тысячи миль в округе порт, непрестанно укрепляемый, и в то же время почти беззащитный. Катастрофа, постигшая сухопутную армию под руководством бездарных *** - прости Господи, что так выразился - привела к тому, что крепость-порт штурмуют с суши.
Мало того, японский флот под командованием адмирала Того полностью блокировал все подходы с моря. И в довершение всех бед, пришло известие, что идиот Рождественский позволил в битве под Цусимой разбить спешащие на помощь силы! Кретин - другого слова мичман просто не находил.
Потерев рукой подбородок с противно скрипнувшей по пальцам щетиной, Павел Андреевич другою взял с заменяющего стол ящика помятую жестяную кружку. Выдал по адресу наседающих японцев, их детей и матерей и даже их е***утого Императора такой морской загиб, что в другое время позавидовал бы и боцман Терещенко с "Изумруда". Отведя малость душу, он поднял кружку.
- Да, Петрович был моряк от бога, и человек что надо. Эх-х…, - а затем, не чувствуя вкуса, выпил китайскую водку.
Пошарил пальцами на столе, отправил следом в рот ломтик вяленой рыбы. Выдохнул, брезгливо морща пропитавшиеся пылью усы. Прикурил от самодельной лампы последнюю, припасённую на крайний день "Северную Пальмиру" и уселся обратно на ящик.
Так вышло, что четвёртый в их компании, бравый капитан Борисенко сегодня утром во время вылазки схлопотал осколок под сердце и отдал Богу душу. И перед тем, как выпить за упокой доброго человека, каждый из оставшихся высказал о врагах отечества кое-что из того, что он о них думает. Но всё же - не к лицу флотским офицерам поддаваться унынию!
- Да, господа, слыхали, что намедни учудил мичман Пустошкин? - Деколь пыхнул чудовищных размеров "козьей ножкой" и те, кто знали его похуже, могли бы сказать, что он вполне доволен жизнью.
- А что таккое? - заинтересовался некурящий финн, продолжая умело разделывать вяленую треску.
- Сообразил такое, что мне, европейцу, поначалу показалось дикостью! - давно обрусевший потомок французов ещё тех, Петровских времён, он упрямо считал себя европейцем, а русских и иже с ними - грязными варварами и азиатами. Впрочем, к этому все давно привыкли, тем более что Карлович частенько оказывался прав. Да, скифы мы - что есть, то есть…
- Представьте - предложил атаковать япошек морскими минами! - мичман развёл руками, демонстрируя своё весёлое недоумение.
- Ну и что таккого? - не понял лейтенант Валтонен, протягивая ему полупрозрачный, светящийся янтарным жиром ломоть рыбы.
- Как что, господа? Морскими минами - и на суше! - Деколь хохотнул и даже хлопнул руками по коленям давно потерявших лоск флотских брюк.
Финн некоторое время серьёзно обдумывал услышанное. Наконец он изобразил породистым лицом лёгкое изумление.
- Етто не есть шутка?
- Да в том-то и дело, господин лейтенант, что нет! - с жаром подтвердил раскрасневшийся от выпитого мичман Деколь.
Мичман Давыдов выпал из беседы о затее Луки Пустошкина, как намазанный жиром лот из рук матроса. Безучастно сидел он у стены, наслаждаясь чуть щипучим ароматным дымком, столь приятным после местного самосада - ещё более мерзкого, чем матросская махорка.
Какие потери! А ведь на дворе просвещённый двадцатый век, господа! Почему же, отчего гибнут самые лучшие, самые умные и порядочные люди? В то время как воры и бездари процветают в тылу да штабах…
Павел Андреевич вспомнил своего покойного командира, адмирала Степана Осиповича Макарова, так нелепо погибшего на мостике броненосца "Петропавловск". Вспомнил чёрный для русского флота день, когда надёжная, подрагивающая от рокота паровых, запущенных на полную мощность, котлов палуба вдруг вздыбилась от взрыва страшной силы, изуродовавшего правый борт родного корабля. Как оглушённого, захлёбывающегося холодной океанской водой молодого мичмана втянули в спасательную шлюпку.
А Осипыч, гордость и надежда флота российского… "Господи! Ну почему не я, ну почему не я погиб, а именно тот, кто мог спасти флот и всю войну!" - не раз с истерзанных бессонницей губ впоследствии срывался этот горячечный шёпот. А перед глазами стояло солидное, с окладистой бородой лицо адмирала, объясняющего стоящему рядом с ним художнику Верещагину - тоже, кстати, погибшему в той катастрофе - диспозицию неприятельского флота.
Мичман, чувствуя, что его вновь затягивают гнетущие и совсем бесполезные на войне мысли, с досадой ударил кулаком по ящику, проломив отсыревшее в подземелье дерево насквозь. Ведь с того самого рокового дня словно какая-то обречённость повисла над Порт-Артуром и всем русским флотом. И каждый хоть раз, нет-нет да и чувствовал тленный холодок неминуемого поражения…
По ступенькам сверху с грохотом скатился вестовой матрос.
- Ваши благородия, велено мичмана Давыдова немедля к генералу! - откозырял он, тщетно шаря полуслепыми со свету глазами в здешнем полумраке.
Лейтенант Валтонен хмуро глянул на посыльного, неодобрительно покачал белобрысой макушкой, затем перевёл взгляд на безучастно сгорбившегося у стены мичмана.
- Павел Андреевичч! Вас кличчут!
Тот поднял голову, некоторое время тяжёлым взором смотрел на заколебавшийся от дуновений воздуха огонёк, и со вздохом встал на ноги.
- Веди, - бросил он безучастно переминающемуся с ноги на ногу матросу, безуспешно пытаясь поправить мятый и грязный китель.
Наверху оказалось всё так же ветрено и сыро. Слава всевышнему - хоть японцы пока не стреляли. Петляя по траншеям и ходам сообщения, провожаемые равнодушными и любопытными взглядами, они обогнули сопку и спустились вниз, где чернобородый всадник держал в поводу ещё одного нервно дрожащего коня. Мичман вскочил в седло, красующийся газырями черкес тут же ожёг плетью своего, и они помчались по изрытой воронками дороге в штаб.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});