Де Берни следил за происходящим с ледяным спокойствием. Бросив взгляд на майора, который несколько мгновений назад смотрел на Тома Лича как на смрадное пугало, он промолвил:
— Timeo Danaos et dona ferentes [44].
— Вы же знаете, я не понимаю по-французски, — раздраженно ответил майор.
Он очень смутился, увидев, как рассмеялась мисс Присцилла. Он недоумевал, тем более потому, что в их отчаянном положении было совершенно не до смеха. Давешнее поведение де Берни, единственного, на кого возлагались все надежды — пусть даже самые незначительные, — ввергло его в крайнее уныние: француз так ни о чем и не договорился с прохвостом Личем. А согласие между ними, бывшими сотоварищами, по мнению майора, было единственным путем к спасению.
Однако впереди нашего дорогого героя ждали куда большие разочарования.
Вечером, после ужина, который Пьер подал в хижину, беседуя с де Берни у своей палатки, он вдруг спросил француза, где тот собирается провести ночь.
— Само собой разумеется, сударь, — ответил де Берни после короткого колебания, — мне придется разделить кров с моей супругой.
Задыхаясь от ярости, майор приготовился ответить ему в весьма резкой форме, но де Берни тут же продолжил:
— Неужели вы думаете, мисс будет в полной безопасности, если пираты догадаются, что она мне не жена? Надеюсь, у вас есть глаза. Если да, то вы должны были заметить, как таращился на нее Том Лич, когда объявился здесь якобы для того, чтобы выразить ей свое почтение.
Майор расстегнул воротник. Ему казалось, что он вот-вот задохнется.
— Проклятье!.. — не сдержавшись, выругался он. — Значит, она еще должна выбирать — между Томом Личем и вами?
Де Берни громко вздохнул. Даже в темноте можно было заметить, как он побледнел.
— Стало быть, это все, что осталось от вашего благоразумия… — вымолвил он наконец. — Каким же надо быть глупцом, чтобы делать столь безрассудные выводы?
Усмехнувшись, он прибавил:
— Если б я был тем, за кого вы меня принимаете, дорогой Бартоломью, вас бы уже давно отправили на дно лагуны крабов кормить. Но пока вы целы и невредимы, так что пусть ваша жизнь будет вам гарантией моей преданности. Доброй ночи!
Де Берни было повернулся, чтобы уйти, но майор удержал его за руку.
— Прошу извинить меня, сударь. Да, в самом деле! Клянусь честью! Мне бы следовало понять это раньше и без ваших объяснений. Я был несправедлив к вам и — черт возьми! — честно в этом признаюсь!
— Полноте! — сказал де Берни и удалился.
Де Берни посчитал, что дверь в хижине мисс Присциллы не нужна. Вместо нее Пьер завесил вход тяжелым ковром, скрывавшим все, что происходило внутри. Когда де Берни подошел к хижине, сквозь стены, сделанные из стволов деревьев в виде частокола, наружу пробивался свет. Он отдал своей камзол Пьеру и взял у него плащ и подушку.
Опустившись на колено перед входом в хижину, он принялся копать в мягком песке углубление.
— Кто там? — послышался изнутри голос мисс Присциллы.
— Это я, — ответил де Берни. — Не тревожьтесь. Я буду рядом. Спите спокойно.
Вырыв в песке неглубокое ложе, де Берни, завернувшись в плащ, поудобнее устроился в нем и приготовился уснуть.
Вдали, на другом конце берега, медленно догорали костры буканьеров. Уже не было слышно шума их голосов — в лагере воцарилась глубокая тишина. Взошла луна, теперь она была почти полная, и в ее сиянии тронутая легкой зыбью гладь лагуны напоминала яркую серебряную скатерть. Безмолвие ночи нарушалось лишь ленивым шепотом прилива — тихим шелестом волн, с шуршанием набегавших на прибрежный песок.
Однако не все спали в эту ночь. Краешек тяжелой портьеры, скрывавшей вход в хижину, медленно и неслышно приподнялся, и лунный свет вырвал из тьмы бледное лицо мисс Присциллы.
Девушка бросила осторожный взгляд в ночь, и ее глаза тотчас же упали на темный силуэт де Берни: глубокое, размеренное дыхание француза говорило о том, что он спит. Несколько секунд она внимательно разглядывала спящего, чье тело было своеобразным барьером, ограждавшим ее покой. Затем портьера бесшумно опустилась, и мисс Присцилла вернулась к своей постели, устроенной в глубине хижины, — теперь она могла спать спокойно.
Ей было невдомек, что совсем неподалеку находился еще один страж ее покоя. Метрах в двенадцати майор Сэндз, пренебрегший приготовленным для него гамаком, улегся прямо на песке, у скрытого тенью входа в палатку, головой наружу, он следил за телохранителем дамы своею сердца, которую выбрал себе в жены.
На другой день наш славный герой ощутил все последствия своего ночного бдения. Утром глаза его слипались, он был угрюм и раздражителен. После обеда ему удалось соснуть, так как он уже был не в состоянии бороться с сонливостью, кроме того, он понимал — для следующей бессонной ночи ему понадобятся силы.
После второго ночного бдения он весь день ходил словно в воду опущенный, голова его раскалывалась от страшной мигрени, усугублявшейся еще и нещадной жарой, и майор понял, что дальше так продолжаться не может.
Черт с ним, в конце концов, с этим французом, и с тем, что у него действительно было на уме, ведь теперь его порядочность в отношении мисс Присциллы не вызывала у майора никаких сомнений. К тому же, здраво рассудил майор, он будет всегда рядом, в каком-нибудь десятке метров от хижины, да и сон его не такой уж глубокий, чтобы, в случае чего, не услышать крика о помощи.
Для буканьеров настали нелегкие дни. Лич не давал им ни минуты покоя — то и дело подгонял с ремонтом. Однако из-за невыносимой жары, несмотря на все его усилия, сопровождавшиеся отборной бранью, и большое число людей, работа не двигалась, так как работали далеко не все, и пока удалось очистить лишь незначительную поверхность днища. Пираты трудились только по утрам. Но после обеда Лич не мог заставить их работать никакими угрозами: они спали, развалившись под пальмами, и никто из них не думал и пальцем пошевельнуть на такой жаре.
Присутствие де Берни вселяло в них бодрость. Он общался с ними так же свободно, как и на «Кентавре". Во время послеобеденного отдыха он разгуливал по лагерю, смеялся, шутил и кормил пиратов рассказами о своих былых приключениях; зачастую он переводил разговор на испанское золото, и в эти минуты их глаза загорались алчным огнем.
Француз разжигал кровожадные аппетиты пиратов еще и тем, что рисовал им сладкую, полную удовольствий жизнь, которая ожидает их после того, как несметные сокровища испанцев перекочуют к ним в руки. И они упивались его словами, заранее предвкушая дикие радости, ждавшие их впереди. Конечно, это будет настоящее пекло, им придется изрядно попотеть и пролить немало крови, но уж потом золото, словно животворный бальзам, излечит их раны. И зачем сейчас лезть из кожи вон? Ведь время пока не поджимает. Караван снимается не раньше, чем через три-четыре недели, а до места, где им предстоит схлестнуться с испанцами, отсюда рукой подать.