В январе 1911 года жандармы - "архангелы" - явились за мной. Не найдя меня дома, обыскав тщательно комнату и не обнаружив никаких обличающих свидетельств, они ушли арестовывать других зачинщиков. Узнав об их визите, я удвоил меры предосторожности. Около недели мне удавалось успешно избегать "архангелов" и "фараонов", усиливших сыск и активно интересовавшихся моим участием в студенческих волнениях (*39).
Не знаю, арестовали бы меня или нет, останься я в Санкт-Петербурге, но непредвиденное обстоятельство спасло меня от такого нежелательного исхода. Один из моих друзей, инженер, тяжело болел туберкулезом. В числе прочих средств лечения доктора прописали ему путешествие на итальянскую Ривьеру в сопровождении сиделки или друга для помощи в пути. Подыскивая такого компаньона, инженеру и его друзьям пришла в голову идея предложить мне эту роль. Больной товарищ сказал мне, что мое общество будет ему приятнее, чем чье бы то ни было, и тем самым я убью двух зайцев: избегу ареста и помогу другу. Сначала я возражал против этого плана, так как не обладал необходимыми познаниями в ухаживании за больными. Друзья, сам инженер и доктора отвечали на возражение уверениями, что с помощью лекарств и инструкций по их применению, а также правильного питания я смогу обслужить больного не хуже любой сиделки. Как только я принял предложение, товарищи достали мне фальшивый паспорт, форму курсанта Военно-медицинской академии и все необходимые для успешного перевоплощения удостоверения и принадлежности. Они даже обучили меня, как правильно отдавать честь, обращаться с саблей и другим навыкам и выражениям, приличествующим курсанту академии. План был реализован без сучка и задоринки. За все путешествие мы ни разу не попали под подозрение, включая и моменты переезда границ России, Австрии и Швейцарии, где мы подвергались поверхностным расспросам и проверке багажа и паспортов. После нескольких дней поездки в комфортабельном купе международного спального вагона мы благополучно достигли Сан-Ремо. Там мой товарищ поселился в предписанном докторами санатории, а я жил в местных гостиницах около двух недель.
Это нежданное-негаданное путешествие было моей первой поездкой в Западную Европу и дало первое впечатление о "высоко цивилизованных" (как я тогда думал) странах (*40). В целом эти впечатления были приятными. Фермы, сельская местность, города казались мне весьма привлекательными, процветающими и аккуратными. Жизненные стандарты там были намного выше, чем в России, а люди более свободны, удовлетворены и отмечены чувством собственного достоинства. Солнечная Ривьера, Средиземноморье, горы, курортные города - все выглядело красивым и восхитительным. Русские и иностранцы, которых я встречал в отеле, были приятными и готовыми помочь людьми. Они показывали мне Ниццу и Монте-Карло, где, по их предложению я даже рискнул сыграть в казино и за несколько минут выиграл две-три сотни франков. После двух недель приятных каникул я попрощался с больным другом и отправился обратно в Россию. Один вечер я провел в Вене, где помимо прочего приобрел недавно опубликованую книгу Г. Зиммеля "Социология". Благополучно добравшись до Санкт-Петербурга, я снова повел свой обычный образ жизни.
Пик студенческих волнений уже прошел. С их завершением упала и активность полиции в поисках подрывных и революционных элементов. Началась обычная академическая жизнь, но некоторые глупые студенты, оставшиеся верными прежней линии поведения, направленной на отказ от занятий и экзаменов, до тех пор пока университетам не будет обеспечен требуемый минимум свобод, продолжали упорствовать. Я был одним из этих глупцов. В конце академического года, будучи хорошо подготовлен к экзаменам, я не стал сдавать их в знак протеста против самодержавия и подавления академических свобод (*41). Эта глупость стоила мне стипендии на следующий год: независимо от желания университетская администрация вынуждена была лишить меня стипендии за отказ от экзаменов как неаттестованного. Я воспринял это наказание легко, как малую цену за выполнение обязательств и сохранение самоуважения. Впоследствии стипендия была вновь предоставлена мне на третьем и четвертом курсах.
Последнее мое тюремное заключение при царском режиме имело место в 1913 году, т. е. в год трехсотлетия династии Романовых в России. По предложению партии эсеров я согласился написать критический памфлет о преступлениях, ошибках и упущениях в управлении страной этой династии. К несчастью, один из членов партии, знавший о нашем плане, оказался агентом-провокатором царской охранки. (В это время в эсеровскую и социал-демократическую партию удачно проникли агенты охранного отделения. Некоторые из шпиков смогли стать руководящими деятелями этих партий, как, например, Азеф (*42) у эсеров, и Черномазов (*43), близкий друг Ленина и главный редактор ленинской "Правды", у социал-демократов.) Провокатор тут же проинформировал охранное отделение о задуманном памфлете и его авторе. Возвращаясь домой поздним мартовским вечером 1913 года, я обнаружил "архангелов", поджидавших меня (*43). Я был арестован и посажен в предварилку, которую знал, так как навещал сидевших здесь ранее профессоров, студентов и революционеров (аресты и краткосрочные заключения ученых и студентов происходили очень часто в те годы). Жандармы посадили меня в чистую и весьма комфортабельную камеру, если вообще тюремная камера может быть таковой. После обычных допросов я обвыкся и стал работать в тюрьме, насколько это было возможно.
Из очень хорошей тюремной библиотеки я взял несколько книг, в том числе "Жизнь на Миссисипи" Марка Твена, которую не читал прежде. Я был покорен книгой моего любимого писателя и даже не представлял, что когда-нибудь в будущем стану жить на берегах этой реки (в Миннеаполисе) и увижу ее от истоков у озера Итаска (штат Миннесота) до устья в штате Луизиана.
Нам редко дано предвидеть важные последствия наших поступков и события, которым суждено случиться в нашей жизни. Царские власти продержали меня в тюрьме около трех недель (*44). Не имея доказательств, что именно я написал памфлет, под нажимом М. Ковалевского и других влиятельных персон, депутатов Государственной Думы и членов Государственного Совета, полиция была вынуждена выпустить меня.
Это заключение стало последним при царе. Во всех моих отсидках со мной обращались прилично и гуманно, чего не могу сказать о методах коммунистов, которые я испытал на себе несколькими годами позже. Их методы были действительно жестоки и негуманны. Они просто уничтожали всех подряд: и заключенных, и родственников, и друзей, и целые социальные группы, к которым они принадлежали. Царские тюрьмы можно назвать чистилищем в сравнении с адом коммунистических тюрем и лагерей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});