В последний четверг марта В. Д. Набоков не стал задерживаться в редакции «Руля» и поспешил домой, чтобы поужинать с сыном. После ужина затеяли шуточную борьбу. Переодеваясь ко сну, отец и сын переговаривались через открытые двери соседних комнат, потом, слово за слово, принялись вспоминать подробности из постановки оперы «Борис Годунов». Обсудили Сергея и его «странные» гомосексуальные наклонности. Владимир Дмитриевич почистил башмаки и помог сыну положить под пресс брюки. Уходя спать, отец просунул в щель раздвижных дверей газеты, так что сын не видел ни лица его, ни даже руки. Набоков потом вспоминал, что жест этот показался ему жутким, призрачным.
Следующим вечером Владимир Дмитриевич пошел на собрание в Берлинскую филармонию, чтобы послушать выступление Павла Милюкова. Почти год вели они свои горячие публичные споры. Желая сделать шаг навстречу, отец Набокова в утренней газете приветствовал приехавшего в Берлин Милюкова и в память о связывающем их общем прошлом призвал оппонента к примирению. Ответа не последовало.
28 марта Милюков, обращаясь к почти полутора-тысячной аудитории, собравшейся в изысканном концертном зале, говорил о роли, которую в освобождении России может сыграть Америка. Через час он объявил короткий перерыв. Оратор направился к выходу, в зале зашумели.
В первом ряду встал какой-то человек, вытащил револьвер и несколько раз выстрелил в покидавшего сцену Милюкова, крикнув: «За царскую семью и Россию!» Милюков упал на пол – то ли сам, то ли его повалили. В. Д. Набоков бросился к стрелявшему, чтобы его обезоружить, и они с подоспевшим Каминкой скрутили злоумышленника. Каминка отлучился узнать, что с Милюковым, а Владимир Дмитриевич остался держать стрелка.
В общей сумятице на сцену выскочил еще один террорист и трижды выстрелил отцу Набокова в спину. Две пули попали в позвоночник, третья пронзила левое легкое и сердце. Общим счетом прозвучало двенадцать выстрелов, и пострадали еще семь человек. «Любопытно, что всем попали либо по коленям, либо по лодыжкам», – ошибочно утверждалось в газете The New York Times. Потерявшего сознание Владимира Дмитриевича перенесли в соседнюю комнату.
Пятеро находившихся в зале полицейских в штатском попытались арестовать первого стрелка, однако увязли в толпе, принявшей их за пособников убийц. Офицеры в штатском вызвали обычных полицейских, которым русские наконец передали задержанного.
Арестовать обоих нападавших удалось только чудом. Толпа была так увлечена ловлей первого стрелка, что второй чуть не сбежал, потихоньку пятясь к выходу, пока кто-то его все-таки не заметил. Первый из нападавших, которого схватили журналисты, разразился ядовитой тирадой о евреях. Пока полиция тащила арестованного к выходу, толпа его чуть не линчевала.
Немедленно послали машину за родственниками, но еще до приезда Владимира и Елены Ивановны полицейский врач объявил, что Владимир Дмитриевич скончался.
Офицеры из берлинского отдела по расследованию убийств допросили нападавших прямо в зале и, выяснив, что совершено преднамеренное убийство, вызвали политическую полицию. Арестованные Петр Шабельский-Борк и Сергей Таборицкий оказались бывшими офицерами-кавалеристами царской армии. Жили они в бедности и работали переводчиками в одном из мюнхенских издательств. В Берлин приехали практически с пустыми руками, но сохранив фотографию покойной русской императрицы, и поселились в недорогой гостинице.
Шабельский-Борк, тщедушный человечек с дикими глазами, винил Милюкова во всех бедах России и не скрывал, что годами охотился на него. Если бы не Милюков, считал он, царь заключил бы сепаратный мир с Германией и предотвратил Февральскую революцию.
30 марта на панихиду в часовне бывшего российского посольства на берлинском бульваре Унтер-ден-Линден пришли сотни людей. Церковь не могла всех вместить, и во дворе посольства образовалась огромная толпа. Двадцатидвухлетний Владимир Набоков стоял рядом с матерью, Сергеем и остальными детьми. Присутствовали министр иностранных дел Германии, послы, преподаватели, доктора, журналисты, а также члены российского Красного Креста, немецкого Красного Креста и возглавлявшейся В. Д. Набоковым организации помощи российским беженцам, последний финансовый отчет которой был опубликован в «Руле» на следующее утро после его смерти.
Прощание с Владимиром Дмитриевичем состоялось в апрельский День смеха в русской православной церкви Святых Константина и Елены на окраине города. Внутри тесного каменного здания с куполами-луковками, возносящими к небу три креста, люди скорбно засыпа́ли открытый гроб, в котором лежал В. Д. Набоков, блеклыми цветами. Черты покойного заострились, лицо казалось чужим.
Набоков смотрел на отца в последний раз. Какая дьявольская ирония судьбы: через три года после того, как Владимир Дмитриевич спасся от ареста и верной расправы на родине, за границей его застрелил человек, покушавшийся на другого.
5 апреля большая фотография Владимира Дмитриевича Набокова, одного из достойнейших представителей петербургской культуры, появилась на первой странице «Руля» и разошлась более чем по тридцати странам мира. Соболезнования приходили из Берлина, Парижа и Праги, отца Набокова называли «светлым паладином свободы». Союз евреев России провел специальное собрание, чтобы почтить память В. Д. Набокова, и попросил разрешения послать на похороны делегацию.
Отца Набокова поминала в храмах и в печати чуть ли не половина русской общины Берлина, от знаменитого Ивана Бунина до бывших послов и министров. Соболезнования выразила и Ольга Леонардовна Книппер-Чехова.
В день убийства Владимир Дмитриевич протянул руку дружбы Павлу Милюкову. После смерти бывшего оппонента тот всю ночь просидел возле тела, а наутро говорил о Набокове в самых теплых выражениях. Убийцы, писал он, действуя из соображений ложного национализма, лишили жизни «русского патриота, который был бесконечно выше их ничтожно узкого кругозора».
Убийство В. Д. Набокова поставило точку в его дебатах с Милюковым. Азартные споры двух кадетов об эсерах, казалось, утратили смысл. Милюков еще не знал, что Ленин инициировал новую волну террора, направленную в том числе на ликвидацию поддержки эсеров и «милюковцев» внутри страны.
В европейской и американской печати поползли слухи, что всех арестованных социалистов-революционеров тайно казнят. Но всего за несколько дней до смерти В. Д. Набокова, уступив давлению мировой общественности, требовавшей от Советской России жеста доброй воли, политбюро ЦК РКП(б) сделало сенсационное заявление: большевики предадут своих политических противников суду и заседания будут публичными.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});