– А может и указать на одного мерзкого злодея, который живет, будучи уверен, что он – в полной безопасности, ничто ему не грозит, и никто его не признает.
– О чем ты, Эгле? – удивленно воскликнул Збышек.
Травник молчал, по своей излюбленной в таких случаях привычке, как уже заметил Коростель, равнодушно глядя в окно.
– Девушка грезит, – сакраментально констатировал Ткач, и Рябинник понимающе закивал. – Ей везде чудятся враги, и это понятно – мы все скорбим о высокой госпоже Ралине. Только это дело уже быльем поросло, и кому ныне под силу размотать этот узелок?
– А разматывать и не обязательно, – презрительно скривила губы Эгле. – Достаточно просто поглядеть.
– Куда-а-а? Куда глядеть, девочка? – Ткач сокрушенно всплеснул руками, обернувшись к напарнику, словно призывая его в свидетели, но рябой друид, похоже, уже снова дремал. – Пойми, мы видели твою прабабушку последними, и тогда она уже была мертва. Кто сейчас сможет разглядеть больше?
– Тот, кто носит обруч, – тихо, но твердо сказала девушка, и Коростелю показалось, что белое колечко на ее пальце сверкнуло. Но, оглядевшись после того, как девушка уже вышла из избы, Ян понял, что это померещилось только ему.
ГЛАВА 8
МИР КОСТЕЙ
«В этих землях тени живут сами по себе», – думал Книгочей, стараясь не отставать от Шедува. Восточный человек, или кем он теперь уже стал спустя столько дней после смерти, шагал легко и неслышно, продвигались ли они через песок старых дюн или спрямляли дорогу лесным бором, поросшим кустарниками, которым никогда уже не принести ягод. «Впрочем, откуда здешним деревьям знать о ягодах и плодах?», – мрачно размышлял друид, не особенно задумываясь, откуда вообще тут взялась эта зелень – серая, пыльная и жесткая, словно вырезанная из грязной бумаги. Да и какая это зелень – один только пожухлый можжевельник да бесконечные ракиты со светло-серой оборотной стороной листвы, печально склонившиеся по обочинам всех дорог.
Чего-чего, а теней за минувшие несколько дней Книгочей насмотрелся довольно. Ночи здесь тоже были, только тусклые, выцветшие, словно местной природе не хватало сил даже на полноценную тьму. Но и дни, и ночи, и смутные рассветы, и неявные вечера мимо них струился бесконечный поток печальных теней, спешивших к месту своего последнего привала на берегу страшной огненной реки – Реки без Имени.
Больше всего Патрика повергали в смятение животные. Первая, кого он здесь встретил, – молодая косуля, грациозно вышедшая из кустов полакомиться тонкими веточками ивняка – увидела двоих людей, доверчиво подошла к путникам. Но вдруг взглянула пристально в глаза Книгочею – именно Патрику, а не Шедуву! – и от страха даже подскочила на месте. А затем в панике бросилась обратно в лес, далеко выбрасывая в разные стороны, как несмышленый детеныш, тонкие тростины ног с маленькими изящными копытцами. Патрик опешил и только растерянно смотрел вслед испуганному животному, легкий топот которого уже стих в лесу, и вновь воцарилась мертвая тишина. Стоял и смотрел, пока Шедув не положил ему на плечо легкую ладонь.
– Она чует, друид, – тихо сказал отпущенник. – Лесная коза слышит, как в нас борются холод и тепло.
Книгочей молчал. Он не ощущал в себе этой внутренней борьбы жизни и смерти, но ему было страшно оттого, как постепенно мертвели его чувства. Наконец он разлепил сухие, дрожащие губы:
– Это как зимой… Когда озера покрываются снегом, в некоторых остаются полыньи для раненых и больных уток. Пока еще есть время между водой и льдом…
– У души всегда есть крылья, друид, – помолчав, ответил Шедув. Он взглянул в сереющее небо, словно надеясь что-нибудь увидеть среди острых росчерков летящих теней и быстро ползущих темных облаков. – В конце концов, это просто перелет. С правой на левую сторону бытия.
После этого Книгочей несколько часов молча шагал рядом с отпущенником, ничего не замечая вокруг. Он не заметил, как проходящая мимо древняя старуха в платке, из которого выглядывал лишь тусклый глаз да кончик крючковатого носа, которым природа почему-то всегда наделяет под старость недобрых женщин, замахнулась на него клюкой и с шипением отскочила лишь после того, как отпущенник сделал в ее сторону странный жест, и доверительный, и предостерегающий одновременно. Он не видел, как с высокого холма всего лишь в сотне локтей от них спустилась странная процессия людей в спущенных до пояса рубищах, неустанно хлещущих себя плетьми по спинам, и без того уже покрытым кровавыми рубцами и огромными черными язвами. Книгочей не слышал горько рыдающую веснушчатую девчонку лет двенадцати, прижимающую к груди нечто вроде тряпичной куклы из разноцветных лоскутков, которая брела, опустив голову, по дорожной пыли, громко стуча по камням огромными деревянными башмаками, потерявшими и форму, и цвет. Не видел он и высокого прихрамывающего мужчину с исцарапанным лицом и мокрыми черными волосами, с которых постоянно стекала вода; мужчина обнимал за плечи похожего на серого галчонка маленького мальчика в одной домотканой рубашонке, которую буйно облепили старые гниющие водоросли. Водоросли были повсюду и на одежде мужчины, но он не обращал на них внимания, крепко обнимая ребенка и улыбаясь ему с высоты своей силы и уверенности. И так они тихо шли вдвоем, обнявшись, ободряюще улыбаясь друг другу, безмолвные, потрясенные случившимся и вновь обретшие друг друга, шли к берегам другой реки, которая уже никогда не сможет их разлучить.
Все это видел Шедув, но он смотрел на проходящие мимо и остающиеся позади души и тени, как смотрит на людей дерево – видя, но не воспринимая внутренне, будучи заключенным в плен собственной сущности, собственной бренной оболочки, сколь бы истонченной она уже ни казалась. Он больше не разговаривал с друидом, понимая, что тому поначалу предстоит остановить разговор с самим собой. Это вечный диалог, который человек всегда творит внутри себя, зачастую помимо сознания, механически отмечая изменения внешнего мира и упорно лелея целостность своего мира внутреннего – того космоса, что медленно вращается в нас, сияя звездами достоинств и светя планетами слабостей, которые на самом деле горят лишь отраженным светом далеких звезд. Для этого друиду необходимо было впасть в оцепенение, в неподвижность мыслей, опуститься в прозрачное стекло льда безвременья, опочить в бурьяне травы забвения и, наконец, заснуть. Чтобы потом суметь проснуться во сне и сделать первый шаг к Себе, уже не обремененному чувствами, мыслями, плотью, ибо только после этого душа человеческая обретает подлинные чувства, мысли и силу духа, перед которой не устоит ни одна плоть. Такой Книгочей был нужен Шедуву уже очень скоро – берега Реки без Имени неуклонно приближались, и переправа должна была стать последним испытанием для отпущенника, который уже принял свое последнее, как ему думалось, решение. А если не удастся – превратить свое поражение в Мост, по которому пройти к нужному решению ценой всего, что останется у него в этот час.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});