Читать интересную книгу Заложницы вождя - Анатолий Баюканский

Капитан подступил к Анне вплотную, почти касался ее, женщина невольно встала. — Ходишь по лезвию ножа, смотри, случаем не обрежься. Ненароком упадешь в ковш с металлом, или на ножи к зекам. Инвалидом в наши дни — хуже некуда. — В словах переменчивого капитана была уже не мифическая, а вполне реальная угроза, и Анне стало так холодно, что она плотнее запахнула расстегнувшуюся кофту. — Считай, что я тебе больше ничего не предлагал. Иди!

Анна попыталась что-то сказать, но горло перехватило. Поняла, что доигралась, подписала себе смертный приговор. Странный капитан в наушниках, с порчеными зубами давал ей шанс, а она…

— Гражданин начальник, — застыла у порога, — скажите, ради всего святого, что теперь со мной будет? Молода, еще и не жила, а теперь… неужто у вас нет сердца? — Столько слез было в голосе женщины, что капитан сделал вид, будто заколебался.

— Да, я хотел тебе помочь, потому как внешне ты весьма симпатична, не подумай о сожительстве, просто… настоящие мужчины гибли ради женщин не только в благородном обществе. Теперь будешь знать правду, — неожиданная мысль придала Кушаку вдохновение, успокоила, сам только что был на волосок от большой неприятности, ибо Хозяин никому не спускает промашки.

— Ты, Анна Пффаф, находишься под наблюдением НКВД, только, чур, об этом — молчок. Я тебе ничего не говорил.

— Арестовать хотят? — всхлипнула Анна, тошнота подступила к горлу: «Вот, оказывается, и конец. Боже мой! Ведь она так и предполагала — нас уничтожат рано или поздно, вряд ли кто-нибудь выйдет на волю. Недаром об этом шептались женщины в бараке». Однако Анна тут же подумала и о том, что в словах капитана имеется неувязка. Если ее хотят арестовать, то зачем брать ее в домработницы? — Тяжко вздохнула: за какие провинности пред Господом и пред людьми ее так карает судьба?

— Все тебе разжуй да в рот положи, об остальном догадывайся сама, не то и меня под монастырь подведешь. — Капитан эту сцену сыграл превосходно, сам нравился себе. Анна была готова на все. Еще мазок и…

— Гражданин капитан, — взмолилась озадаченная, напуганная женщина, — скажите, что мне делать? И про вашего хозяина… Что за человек?

— Разве тебе не все равно, кто спасет от неволи — сатана или ангел?

На языке у Анны повисла фраза: «Он что, сатана?». Однако ему было не до словесных выкрутас. Она согласилась бы в эти минуты пойти в услужение и к сатане, только бы не попасть в «ежовые рукавицы» НКВД.

— Я беру все слова свои обратно, — Анна заискивающе заглянула в глаза капитана, — согласна на все. — Холодящий душу липкий страх объял женщину. Сколько жутких рассказов слышала она о застенках, в которых пытают и ломают политических, и разум не мог примириться с тем, что ее молодое и еще здоровое тело будут подвергать пыткам.

— Так и быть, прощу тебе глупое упрямство! — капитан втайне торжествовал: добился своего, и хотя сие не совсем обычное задание было ему не по душе, внутри все бунтовало, однако привык подчиняться старшим по званию и по должности, а этот Хозяин… При одном воспоминании об этом не совсем обычном для органов человеке холодок проходил между лопатками. — Но… запомни, Анна Пффаф: о нашем уговоре никому ни слова, ни полслова, иначе — конец. Тебя арестуют прямо в цехе, на виду у всех товарок, чтобы не было лишних разговоров. Не пугайся, вынырнешь ты, как золотая рыбка, прямо в раю. И еще. От твоего послушания зависит вся дальнейшая судьба. Боюсь, с тобой мы больше никогда не встретимся. Напоследок скажи откровенно: фрау Ряшке, почему она не любит советскую власть?

— Откуда мне знать, почему? Не любит, и все. — Анна все еще была во власти таинственного уговора с капитаном и плохо соображала, что говорит. Но, взглянув в лицо капитана, поняла, что снова проговорилась. Надобно резко ответить, с чего, мол, вы взяли про советскую власть, а она… подтвердила догадку начальника про нелюбовь фрау Ряшке.

— Ладно, прощай, хоть поцелуй меня за услугу.

Анна послушно подошла к капитану и, стараясь не показать подступившей брезгливости, поцеловала начальника в губы и тут же кинулась к дверям, будто застыдившись вынужденного поступка.

— Вот стерва, — капитан сплюнул на пол, — хоть и немка, но сладка, зараза. — Вспомнился Хозяин, его надменный требовательный взгляд. «Губа у тебя, бабай, не дура, — подумал про Хозяина капитан Кушак, и, присев к столу, стал размышлять, как будет докладывать о выполнении задания, которое мысленно назвал так: «Совращение немки». В который раз мелькнула у капитана отчаянная мысль: сесть и накатать рапорт наркому внутренних дел, чистосердечно поведать о том, что заместитель начальника комбината, по режиму, генерал Икс, использует свое служебное положение в корыстных целях. И привести такие данные, при чтении коих у наркома волосы встанут дыбом. О рапорте сразу поставят в известность товарища Сталина. Иосиф Виссарионович, конечно, немедля вызовет его, Кушака, в Кремль и прикажет лично рассказать все о Хозяине. Затем пожмет ему руку и скажет: «А что, полковник Кушак, возьмете на себя должность смещенного и расстрелянного Хозяина?» Кушак вздрогнул, мгновенно отрешаясь от сумасшедших мыслей. «Эк, чего удумал! Да он и охнуть не успеет, как будет стерт с лица земли всесильным Хозяином. Нет, надобно медленными шажками идти к цели, а не бить дробью по горлу. И потом… Имант Иванович — начальник горотдела, который сам, как огня, боится Хозяина, поручил ему спецзадание, оно также, может быть, дойдет до сведения вождя. Под рукой капитана — заложницы, ярые враги отчизны. И сегодняшний день, явно удачный день в его работе: завербована в осведомители Маргарита, выполнен изустный приказ Хозяина, хоть и косвенно, потверждены сведения о фрау Ряшке. Все нормально! Капитан отпер ящик стола, достал толстую общую тетрадь, странички были в косую линейку, прежде чем записать условный шифр, помусолил палец, задумчиво глядя на, казалось бы, бессмысленный набор колонок цифр и условных знаков, понятных только ему одному. Вновь вспомнил о Хозяине. Он — уполномоченный Комитета обороны, ему подчинены не только охранные подразделения и вся рабочая сила, но косвенно и горотдел НКВД: конечно, тошно было выполнять крохоборские поручения, стрелять по воробьям из тяжелых мортир, он… у себя, в управлении, ведал вербовкой осведомителей, любил это увлекательное занятие: что ни человек — загадка, к каждому свой подход, своя философия, иной подступ, а тут… приходится выдавать себя за грубого солдафона-охранника. Ему прекрасно известна история немцев в России, ведь до войны ему, младшему офицеру, пришлось хоть и немного, но поработать с немецкой агентурой. «Ничего, — успокоил себя, — ты — солдат, чекист, задание, как и родителей, не выбирают». Еще раз представил себе масштаб задания по ликвидации вредительской группы немецких ссыльных. Однако мысли его вновь вернулись к Анне. «Кажется, я ей тоже малость приглянулся, баба и впрямь сладка.» Капитан облизал губы, на которых, казалось, до сих пор горел поцелуй. И, откинувшись на спинку стула, он мечтательно закрыл глаза.

Откуда было ему знать, что выйдя из комнатушки начальника зоны, Анна досадливо сплюнула на пол, вытерла губы платком…

СОЛНЦЕ СКВОЗЬ ТУЧИ

В первую ночь на новом месте, среди земляков-ленинградцев, Борис Банатурский почти не сомкнул глаз. Лежал на матраце, набитом измельченной соломой, укрытый свежей, остро пахнущей хлоркой простыней. Вечером ребята отвели его в санпропускник. Борис мылся, а Валька Курочкин, Генка и Ахмет стояли рядом и сочувственно смотрели на ужасающую его худобу, пытались шутить, вслух считали ребра, вспоминали школьные уроки анатомии, благо скелет, совсем живой, был перед глазами.

Теплая вода смыла почти годовую грязь и, казалось, вместе с мутными потоками, смылось, утекло пережитое. Здесь, в холе и неге, он почувствовал себя осчастливленным. Бывало, лежа на полу «теплушки», снося пинки и зуботычины уголовников, мечтал уничтожить, стереть с лица земли свору бандитов, но… свершилось чудо, и ему показалась смешной и мелочной придуманная ребятам сцена расправы над блатными. «Когда человеку хорошо, он становится добрым и щедро расточает милости», — так говорила когда-то бабушка.

Закрыв глаза, Борис представил где-то далеко-далеко от Сибири закованный в лед, истерзанный, израненный великий город. Конечно, Ленинград уже не тот, что был до войны, да и он уже не тот Бориска с Невского проспекта — бесшабашный здоровяк и драчун. Что ж, мало кому из живущих на земле выпадет такая тяжкая доля: в семнадцать лет седой, изможденный старик, инвалид. Тело его ослаблено, зато дух окреп, да и горизонты познания расширились. Встретив земляков, он стал надеяться, что свершится еще одно чудо, он сможет попасть на фронт, встретиться лицом к лицу с ненавистными фашистами и сполна отплатить им за все. Но для этого сперва нужно было встать на ноги.