— Так значит, Вы на самом деле убили не одного младенца, а трёх? — произнёс Майлз, едва ворочая языком. Те из присутствующих, что помоложе, — сыновья Кейрела и братья Цурик — явно были в ужасе. Старшие, ровесники матушки Маттулич, которые, должно быть, пережили все эти события вместе с ней, выглядели пристыжёнными, разделяя ее позор. Да, они не могли не знать.
— Убила? — повторила матушка Маттулич. — Нет! Я их вырезала. Я должна была. Я должна была поступить правильно. — Она гордо задрала подбородок, потом повесила голову. — Убила своих детей, как было угодно… было угодно… я не знаю, кому. А теперь ты называешь меня убийцей! Черт бы тебя побрал! Что мне проку от твоей справедливости — теперь? Она нужна была мне тогда — где ты тогда был? — Она разразилась внезапными, пугающими слезами, но этот плач почти мгновенно обратился в ярость. — Если мои дети должны были умереть, тогда её ребёнок — тоже! Почему она должна была так легко отделаться? Я ее избаловала… Я старалась как могла, я хотела как лучше, это нечестно…
Фаст-пента явно не справлялась — впрочем, нет, решил Майлз, фаст-пента действовала, но нахлынувшие на женщину чувства были слишком сильны. Если увеличить дозу, это может остановить поток эмоций, хотя возрастает опасность остановки дыхания, но это не вытянет из нее более полного признания. У Майлза дрожало в животе, но он надеялся, что ему удается скрывать эту реакцию. Нужно было довести дело до конца.
— Почему Вы свернули Райне шею, вместо того, чтобы перерезать ей горло?
— Харра, она не должна была ничего знать, — сказала матушка Маттулич. — Бедная девочка. Всё выглядело бы так, как будто она просто умерла…
Майлз оглядел Лема и старосту Кейрела. — Кажется, еще некоторые люди разделяли Ваше мнение, что Харра ничего не должна была узнать.
— Я не хотел, чтобы это исходило из моих уст, — упрямо повторил Лем.
— Я хотел избавить ее от лишнего горя, милорд, — сказал Кейрел. — Она и так хлебнула лиха…
При этих словах Майлз встретился взглядом с Харрой.
— Я думаю, что вы все ее недооцениваете. Ваше нарочито бережное отношение — это оскорбление для ее разума и воли. Эта женщина — крепкой породы.
Харра втянула воздух, пытаясь обуздать дрожь. Она коротко кивнула Майлзу, будто говоря «Спасибо, человечек.» Он ответил коротким кивком: «Понимаю.»
— Я не уверен, в чем будет заключаться правосудие в данной ситуации, — сказал Майлз. — Но я могу пообещать вам, что пособничества в сокрытии больше не будет. Никаких больше преступлений под покровом ночной темноты. Наступил день. И, кстати о ночных преступлениях, — он опять повернулся к матушке Маттулич, — это Вы прошлой ночью пытались перерезать горло моей лошади?
— Пыталась, — сказала матушка Маттулич, успокоенная наконец фаст-пентой, — но она всё время вставала на дыбы.
— Но за что мою лошадь? — В голосе Майлза против его воли послышался гнев, хотя в руководстве по допросам с применением фаст-пенты проводящему допрос предписывался спокойный, ровный тон.
— До тебя мне было не достать, — просто сказала матушка Маттулич.
Майлз потёр лоб. «Убийство младенца задним числом через представителя?» — пробормотал он.
— Ты, — сказала матушка Маттулич, и ее ненависть просочилась даже через тошнотворную фаст-пентозную бодрость, — ты хуже всех. Всё, через что я прошла, всё, что я сделала, всё горе — а теперь пришёл ты. Мутантика сделали господином над всеми нами, нас предали в конце концов, предала малодушная инопланетница. Из-за тебя получается, что всё это было напрасно. Ненавижу. Грязный мутантик… — её голос превратился в одурманенное бормотание.
Майлз сделал глубокий вдох и оглядел комнату. Воцарилась глубокая тишина, и никто не осмеливался ее нарушить.
— Я полагаю, — сказал он, — что этим завершается мое расследование данного дела.
Загадка смерти Райны разрешилась.
Проблема правосудия, к несчастью, нет.
* * *
Майлз пошёл прогуляться.
Кладбище немногим отличалось от простой вырубки в лесу, но под лучами утреннего солнца здесь царили мир и красота. Неумолчно булькал ручеёк, переливаясь зелёными тенями и ослепительно сияющими отражениями. В ветвях что-то шептал слабый ветерок, который наконец разорвал в клочья и унёс прочь остатки ночного тумана, а крохотные твари-однодневки, которых всё население Барраяра, кроме биологов, называло жуками, пели и чирикали в зарослях эндогенных барраярских кустов.
«Ну, Райна, и что же мне теперь делать?» — вздохнул Майлз. Пим замешкался на краю вырубки, чтобы не нарушать уединение Майлза. «Всё в порядке, — уверил Майлз, обращаясь к маленькой могилке, — Пиму и раньше доводилось заставать меня за беседой с покойниками. Может, он и думает, что я сумасшедший, но его выучка не позволяет ему сказать об этом вслух.»
Судя по виду Пима, он был не вполне доволен жизнью и даже не вполне здоров. Майлза кольнула совесть за то, что он вытащил Пима на прогулку; по-хорошему тот должен был сейчас лежать в постели, но Майлзу отчаянно нужно было побыть одному. Пим страдал не только от последствий удара копытом. Он был молчалив с того момента, как Майлз исторг признание у матушки Маттулич. Майлза это не удивляло. Пим усилием воли настроил себя на роль палача — исполнителя приговора над предполагаемым виновником — диким тупым горцем; то, что будущей жертвой внезапно оказалась сумасшедшая бабка, явно выбило его из равновесия. Хотя он выполнит любой приказ Майлза — в этом у Майлза сомнений не было.
Майлз размышлял о причудливости барраярских законов, бродя по вырубке, наблюдая за игрой света в ручейке, время от времени переворачивая камешек носком ботинка. Основной принцип был ясен: предпочтение духа закона — букве, истины — техническим подробностям. Прецеденты были вторичны, первично было решение, принятое на месте человеком, на то уполномоченным. Но увы, в данном случае этим человеком был он сам. Не было ему спасения в четких правилах, не мог он прикрыться словами «закон гласит», будто бы Закон — это какой-нибудь ныне живущий верховный владыка, и вправду обладающий голосом. Единственный звучащий здесь голос — его собственный.
Кому же послужит смерть этой полусумасшедшей старухи? Харре? Отношениям между матерью и дочерью была нанесена смертельная рана, Майлз видел это по их глазам, но всё же у Харры не поднимется рука на убийство матери. Майлз был рад этому, так как если бы Харра сейчас стояла рядом, кричала об убийстве и требовала кровавого отмщения, ему было бы чрезвычайно трудно сосредоточиться. Действие, которое напрашивалось как очевидное, было бы чертовски плохой наградой за отвагу, которую проявила Харра, сообщив о преступлении. А Райна? Да. Это еще сложнее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});