том хорошего? – искренне удивлялся капитан Брюнхвальд.
Но Волков только посмеялся в ответ и ничего не сказал ему.
Глава 12
Приехал домой. А там уже все знают и про нападение, и про Клаузевица. Элеонора Августа не поленилась, вышла на двор встречать мужа. Кавалер заметил, что живот у нее уже видно. Обнял жену, и тут – кажется, в первый раз – она начала его расспрашивать о случившемся с женским волнением. Сама! Сама, не дожидаясь Бригитт, велела господину воду греть, одежды чистые готовить. Проводила его в залу, встала рядом с его креслом и слушала. И брат Ипполит тут был, и монахиня, и госпожа Ланге. И даже Мария высовывала голову с кухни, чтобы не пропустить его рассказ. Даже дворовым было интересно, как господина опять убить хотели.
Он рассказал, как дело было. Когда говорил про Георга, так женщины стали слезы ронять: Георг всем очень нравился.
– Истинный кавалер был, – с каким-то укором сказала Элеонора Августа, а потом спросила: – А кто же были те бандиты? Никак грабители?
– Всякое говорят, – отвечал кавалер, которого так и подмывало сказать про графа и про фон Эделя, но он благоразумно добавил: – Розыск ничего не дал. Но я стану искать сам, коли городские ничего не разыщут.
Тут воду принесли, кавалер снял рубаху, и все увидали на его правом боку длинный багрово-черный синяк. Это бородатый его рубанул. Слава богу, на Волкове его колет ламбрийский был. Сам кавалер и не знал, что удар такой след оставил. Болело и болело, как обычно, не больше всякого другого раза.
Госпожа Ланге увидала и всхлипнула, рот прикрыла ладошкой изящной и стала бормотать молитву быстро. Зато госпожа Эшбахт не всхлипывала, а обозленно смотрела на госпожу Ланге: чего, мол, на моего мужа пялишься да всхлипываешь? И монашка – та еще поглядывала на Бригитт со злым презрением. Только брат Ипполит сразу взял Волкова за руку, стал кровоподтек разглядывать, принялся его руку поднимать, вертеть.
– Так не болит?
– Немного.
– А так?
– И так немного.
– А вздохните-ка, господин, поглубже. Не колет при вздохе нигде в груди?
– Да нет, я уже проверял, кажется, ребра целы, – говорил Волков, вдыхая и выдыхая.
– Да, судя по всему, все нормально, – задумчиво согласился монах.
– Да как же нормально, когда вон на теле такая рана! – восклицала госпожа Ланге. – Ее лечить надо.
– Для господина нашего то не рана, а отек. Ребра целы, а отек спадет, – с пренебрежением говорил монах. – У господина нашего я штук десять таких уже видел.
– Ты лучше скажи, как Александр? – вспомнил Волков.
– Александр к вашему походу будет здоров, – отвечал брат Ипполит.
– Да его же порубили всего, места на руках живого не осталось.
– Сшил я сухожилие на левой руке, у большого пальца, а больше ничего опасного не было. Рассечений много, но в основном неглубокие. Кости, какие нужно, я вправил, хоть крови и много было, но теперь все в порядке. Все на нем зарастает, как на псе дворовом.
Волков смотрел на монаха с недоверием, хотя брат Ипполит был не из тех, кто врет или, к примеру, так шутит. И монах добавил:
– Кровь у него молодая, сильная. – Тут лекарь еще и многозначительности прибавил: – Вашей не чета. Вы бы уже, господин, под ножи и топоры без нужды не лезли.
– Поучи меня еще, – негрубо отвечал кавалер.
– А хоть и послушали бы его, авось человек не без ума, – вставила Бригитт.
– Распорядитесь уже ужин подавать, госпожа Ланге, – ответил ей кавалер.
Она, ни слова не сказав, быстро пошла на кухню, шурша юбками. А кавалер покосился ей вслед, но только покосился: жена же рядом стоит. А Бригитт даже сзади была такая манящая.
* * *
Дожди пошли. Ливни весенние проливались один за другим. Дороги превратились в канавы, полные воды. Даже и думать о перевозках глупо, хотя у Волкова было что возить, кое-что еще с февраля лежало на берегу.
Хорошо, что навесы построили для леса, не то лес вымок бы и потом сушить его пришлось до осени. И река от дождей так разбухла, что едва не смывала новую пристань. Старую бы смыла, там было в два раза меньше свай. Поток такой бурный стал, что торговля на реке встала – ни лодки, ни баржи не плавали: не удержать их было в стремнине.
Еще вода залила все низинные земли кавалера, что шли по восточному берегу, текла по оврагам от запада его земель на восток к реке, текла целыми реками. Там и оставалась – в разбившихся между кустов озерах. Теперь, кажется, его болотам не высохнуть никогда.
А мужикам и солдатам радость – возможность попьянствовать, пока работы из-за дождей нет. Тем более церковь к тому времени оказалась закончена. Де Йонг вкус и талант имел – это кавалер еще по построенной пристани понял. Вышла церквушка небольшой и аккуратной, даже красивой. Но тогда, когда начинали ее строить, была она как раз, а теперь оказалась мала. Людей-то в Эшбахте прибавилось. Теперь не только солдаты и офицеры и полсотни местных мужиков, баб и детей тут проживали. Купчишки, мастеровые, девки, поденщики – всякого люда прибавилось. В кабаке так никогда свободных столов не оставалось, и мест для телег во дворе тоже, как и мест для ночлега.
Брат Семион взялся церковь святить, и столько народа пришло, что половина в храм не попала. Под дождем весенним стояли на улице. Зато началась толкотня, давка, дите придавили чуть-чуть, бабы завизжали звонко, тут же перебранка началась, а ведь солдаты вокруг, едва не дошло до драки. Хорошо, что Рене был поблизости, так как на таинство опоздал, драку он пресек.
Волков остался доволен храмом, а то, что мал, так это ничего, построит и больше, если жив будет. С де Йонгом за храм он рассчитался сполна, хотя и за пристань с навесами, и за часовню с захоронением невинно убиенного монаха, которого загрыз лютый зверь, он ему еще оставался должен, причем немало – больше ста монет. Кавалер уже думал о том, чтобы рассчитаться с молодым архитектором за все, пока деньги есть, но тут пришло письмо от Брунхильды.
Она писала, как всегда, дурно. Почерк вкривь и вкось, пачкала бумагу чернилами, пропускала буквы в словах, а зачастую и сами слова, но смысл передавала всегда верно и притом была красноречива – видно, что двор графа, а уж теперь и герцогский двор многому научили графиню:
«Здравствуйте, брат мой любезный, на многие годы. Да хранит вас Бог от дурных