Рассекреченная ныне «особая папка» подкрепила предположение немецкого историка. Опубликованные в Лондоне в 1955 г. «Записки для дневника», возможно, действительно принадлежат М.М. Литвинову. Из донесения председателя КГБ СССР И.А. Серова правительству мы узнаем, что сигнальный экземпляр книги был добыт резидентурой Комитета государственной безопасности (КГБ) в английской столице еще до выхода книги в свет. Жена Литвинова, Айва Вальтеровна, будучи допрошена в КГБ, сообщила, что Литвинов, при отъезде из США (где он был полпредом в 1941–1943 гг.) оставил свои записи, «наподобие дневника (напечатанные на пишущей машинке)», которые она передала на хранение американскому журналисту Дж. Фриману. Не исключено, говорилось в донесении Серова, что эти записи использованы в книге, содержание которой характеризовалось КГБ как «антисоветское»{225}.[22]
Изучение опубликованной переписки М.М. Литвинова с полпредством СССР в Берлине за январь-март 1939 г., ограничивающейся четырьмя сравнительно малозначительными документами{226}, скорее подтверждает, нежели опровергает версию И. Фляйшхауэр о личном участии Сталина в совет- ско-германских контактах, начиная с осени 1938 г.
Международную ситуацию, созданную Мюнхеном, сталинское руководство постаралось обратить в свою пользу.
Конечно, с одной стороны, оно не смогло скрыть своей досады по поводу того, что Германия снова уклонилась, по выражению журнала «Большевик», «от испытания огнем и мечом». Последний раз это случилось, по словам журнала, на конференции в Мюнхене, где «ни Чемберлен, ни Даладье не захотели, чтобы фашизм подвергся разгрому; поэтому они и предпочли произвести нажим на Чехословакию, чтобы принудить ее к капитуляции»{227}. Так капиталистические противники СССР вновь ушли от того, чтобы напрямую скрестить шпаги.
Но, с другой стороны, неучастие Советского Союза в мюнхенской сделке за счет Чехословакии дало ему преимущество, и не только моральное. Руками Гитлера удалось подорвать старый Версальский порядок на континенте, чего давно добивался и Советский Союз, оправдывая этим сотрудничество с Германией. В Европе создалась новая ситуация, небезвыгодная для Сталина. Эпицентр политико-дипломатических событий в послемюнхенский период, чем дальше, тем больше смещался на Восток, превратив вскоре советскую столицу в дипломатическую Мекку предвоенной Европы.
Перспектива такого развития ситуации самоочевидна. Ограничив себя в известной мере договоренностями на Западе: мюнхенским соглашением между Германией, Великобританией, Францией и Италией от 29 сентября 1938 г. (об отторжении Судетской области от Чехословакии и присоединения ее к Германии), англо-германской декларацией от 30 сентября 1938 г. (с обязательством сторон «никогда более не воевать друг с другом») и франко-германской декларацией от 6 декабря 1938 г. (за «мирные и добрососедские отношения»){228}, великие капиталистические державы Европы отнюдь не сняли причин напряженности между ними. Дело в том, пишет Л.И. Гинцберг, один из отечественных специалистов по проблеме немецкого фашизма, что «конечные цели германской политики не могли быть достигнуты в рамках договоренностей с Западом»{229}. Поэтому как демократические Англия и Франция, так и нацистская Германия в поисках новых возможностей для укрепления своих позиций неизбежно должны были, рано или поздно, обратить свои взоры в сторону СССР — последней не ангажированной крупнейшей европейской державы, способной склонить баланс сил в ту или иную сторону.
Прогнозируя развитие событий после Мюнхена, М.М. Литвинов писал советскому полпреду во Франции, что не ожидает разрыва с Англией и Францией, которым это невыгодно — «ибо они тогда лишатся козыря в переговорах с Берлином». Западные страны обратятся к СССР за помощью, если не смогут договориться с немцами или если последние выдвинут неприемлемые для них требования{230}. В эти же дни советский полпред в Лондоне И.М. Майский говорил китайскому послу, что советское правительство изучает создавшуюся ситуацию «и пока не торопится с выводами», которые оно сделает «в свое время»{231}.
В Москве явно не спешили с окончательным подведением итогов Мюнхена. Понимая, что время играло на руку Сталину, получившему долгожданный шанс выбрать момент, чтобы с шумом ворваться в европейскую политику. А через нее и в политику мировую. И связано это было с приближающимися переменами в советско-германских отношениях, которое предвидело немало аналитиков, а не только Л.Д. Троцкий из своего мексиканского далёка. В. Роговин, изучивший широкий круг источников, в том числе архивных, писал: «С 1933 года Троцкий не раз указывал, что Сталин более всего стремится к сговору с Гитлером»{232}.
Спустя месяц после Мюнхена советник посольства СССР в Германии Г.А. Астахов выслушивал предположения корреспондента американской газеты New York Standard о том, что Гитлер, желая запугать Англию и Францию, изменит антисоветский курс, пойдя на сближение с СССР. Подобный маневр, говорил корреспондент, произвел бы исключительно сильное впечатление на Лондон и Париж. Любопытна реакция Астахова: «Отвечаю ссылкой на отсутствие у меня сведений о намерениях Гитлера… [Мы] никогда не уклонялись и от возможности нормализации отношений с Германией, если последняя проявит к этому готовность»{233}. Астахов давно пришел к заключению, что долговременная цель советской внешней политики заключалась в достижении политического урегулирования с Германией{234}.
В начале января 1939 г. полпредство СССР в Германии посетил статс-секретарь турецкого МИДа Н. Менемеджиоглу. Темой его беседы с полпредом А.Ф. Мерекаловым и советником полпредства Г.А. Астаховым были условия, при которых могла возникнуть общеевропейская война. Менемеджиоглу (одна из ведущих фигур турецкой дипломатии и будущий министр иностранных дел Турции) говорил, что «война немыслима, если СССР останется в стороне». Ибо, по его мнению, европейские страны не решатся воевать друг с другом, чтобы этим не воспользовался СССР. Отверг Менемеджиоглу и возможность создания широкой капиталистической военной коалиции против Советского Союза{235}. Чтобы масштабная война в Европе состоялась, нужно было прежде выяснить, какова будет в этом случае советская позиция. Но не раньше.
Получается, что Мюнхен, усилив позиции Германии за счет государств демократического Запада, тем самым вдохновил Гитлера на попытку продвинуться дальше в своих экспансионистских планах в Европе через договоренности с СССР. В таком начинании Гитлера могли лишь ободрить постоянные заявления о том, что Советский Союз стоял и стоит за улучшение отношений с Германией, при публичной демонстрации им своего растущего недовольства Западом и явными признаками его отказа от политики народного фронта против фашизма и войны и коллективной безопасности с участием Англии и Франции. Создались предпосылки для сближения с обеих сторон — как советской, так и германской.
Однако как могло произойти это сближение, в каком конкретном, прагматическом варианте?
Между обеими странами сохранялся, помимо дипломатического (на уровне послов), еще один канал связи, хотя он существенно сузился на общем неблагоприятном фоне двусторонних отношений. Этим каналом были торгово-экономические отношения, имевшие богатые традиции, но ко времени Мюнхена переживавшие период спада. Германия, еще недавно занимавшая первое место в торговле с СССР, откуда она получала критически важное для наращивания вооружений стратегическое сырье, сместилась на шестое место. По данным торгпредства СССР в Германии, в 1938 г. советский экспорт в эту страну упал с 10,5 млн. (1936 г.) до 2 млн. марок, а импорт — с 17,9 млн. (1935 г.) до 2 млн. марок{236}. Соответствующие германские ведомства «настойчиво требовали» активизации торговли с СССР{237}. В германском посольстве в Москве перемен в двусторонних отношениях ожидали, прежде всего, в торгово-экономической области{238}.
Ждать пришлось недолго. 6 декабря 1938 г. Политбюро ЦК ВКП(б) постановило «разрешить» народному комиссариату внешней торговли (НКВТ) продлить на 1939 г. соглашение о торгово-платежном обороте между СССР и Германией от 1 марта 1937 г.{239} Соглашение было продлено
19 декабря, а 22 декабря последовало немецкое предложение возобновить прерванные в марте 1938 г. переговоры о предоставлении 200-миллионного кредита (в рейхсмарках) для оплаты германского экспорта в СССР в последующие два года в обмен на поставки советского сырья по составленному немцами списку. Предоставление кредита было обусловлено ежегодным увеличением советских сырьевых поставок на 150 млн. марок{240}.