Читать интересную книгу История Генри Эсмонда, эсквайра, полковника службы ее Величества королевы Анны, написанная им самим - Уильям Теккерей

- А разве монахини не рабыни? - спросил Эсмонд.

- По крайней мере, в монастыре, если женщина влачит цепи рабства, этого никто не видит. Труд ее не выставлен напоказ глумливым ротозеям, и если она страдает, то страдает в уединении. Но вот и милорд возвращается с охоты. Уберите книги. Милорд не любит, когда они попадаются ему на глаза. На сегодня хватит, господин учитель. - И, с улыбкой присев перед ним, миледи кончила беседу.

Меж тем на долю "господина учителя", как называла Эсмонда миледи, приходилось теперь в Каслвудском замке немало дела. У него было трое учеников - двое детей и миледи, которая постоянно присутствовала на их уроках; кроме того, на его обязанности лежало писать письма милорда и приводить в порядок его счета, когда удавалось добыть их от беспечного покровителя Гарри.

Двое младших его учеников были не слишком прилежны, и так как миледи и слышать не хотела о мерах внушения, которые были в ходу в то время, сын милорда учился лишь столько, сколько хотел, что составляло весьма немного, и до конца своей жизни дальше нескольких стихов из Вергилия не пошел. Госпожа Беатриса еще в самом нежном возрасте без труда болтала по-французски и премило пела; но то была наука ее матери, а не Гарри Эсмонда, который не отличил бы "Зеленых рукавов" от "Лиллабуллеро", хотя для него не было наслаждения больше, чем слушать пение обеих леди. Он помнит еще сейчас (да и забудет ли когда-нибудь?) эти тихие летние вечера - две золотистые головки, склоненные над нотным листом, руку матери и детскую ручонку, отбивающие такт, согласное звучание двух голосов.

Но если дети были порядком ленивы, то тем удивительнее рвение, с которым мать училась всему, что могла перенять у своего юного наставника, и, в свою очередь, сама учила его. Природа наделила ее счастливым даром - ей дано было проникать в тайную прелесть и скрытую красоту книг, особенно же стихов, подобно тому, как, гуляя в поле, она умела находить самые красивые цветы и составлять из них лучшие букеты. Чувство, а не разум руководило ее критическими суждениями, делая ее тонким истолкователем книг, которые они читали вместе; и быть может, в жизни Эсмонда не было часов прекрасней тех, которые он провел в обществе своей доброй госпожи и ее детей.

Однако этим счастливым дням не суждено было продлиться, и леди Каслвуд собственной волей положила им конец. Случилось так, что на Рождестве, когда Гарри Эсмонду шел уже семнадцатый год, воротился из Лондона его старый приятель, соперник и друг Том Тэшер, рослый, крепкий, румяный детина, который только что окончил школу и готовился поступить в колледж, в надежде на стипендию и на успешную церковную карьеру впоследствии. У Тома Тэшера только и разговора было, что о Кембридже; и мальчики по старой дружбе принялись испытывать друг друга в приобретенных познаниях. Том, кроме латыни, которой он был большой знаток, изучил немного греческий и древнееврейский языки, а также усердно занимался математикой под руководством своего отца, весьма сведущего в этой науке, вовсе не знакомой Эсмонду; последний к тому же не умел так хорошо писать по-латыни, как Том, хотя говорил на этом языке лучше него, ибо не забыл еще науку своего любимого друга, католического патера; память последнего была по-прежнему дорога мальчику, до сих пор продолжавшему читать его книги и чистить шпаги, хранившиеся в тайнике, который патер показал ему в ту памятную ночь, и не раз, сидя вечером в своей комнате, прежде принадлежавшей капеллану, над книгами, стихами и всяческим вздором, занимавшим тогда его воображение, мальчик поднимал глаза к окну, словно в надежде, что вот-вот оно отворится и добрый патер войдет в комнату. Он, точно сон, возник в жизни Гарри и вновь исчез из нее; если б не оружие и книги, мальчику могло бы показаться, что он существовал лишь в его воображении, да еще если б не два письма от него; одно было ласковое и полное наставлений; в другом, полученном вскоре после того, как хекстонский епископ конфирмовал мальчика, патер Холт скорбел об его отступничестве. Но Гарри Эсмонд был теперь настолько убежден в своей правоте и почитал себя таким опытным казуистом, что готов был вступить в спор с самим патером, а может быть, даже надеялся обратить его.

Желая повлиять на религиозные убеждения своего юного питомца, добрая госпожа Эсмонда обратилась за помощью к отцовской библиотеке; старый декан, ветеран религиозных распрей времен покойного короля, отвоевавшись, сложил на полки ненужное более полемическое оружие. Теперь он охотно извлек его для пользы юного Эсмонда и даже удостоил последнего своих личных наставлений и поучений. Не требовалось, впрочем, особого красноречия, чтобы убедить мальчика верить в то, во что верила его любимая госпожа. И добрый старик, отказавшийся присягнуть новому королю, приписывал себе честь обращения, которое на самом деле совершилось благодаря куда более нежному и прекрасному миссионеру.

Под ласковым руководством ее милости (на милорда эти чтения обычно нагоняли сон) Эсмонд прочитал множество фолиантов, содержащих писания знаменитых английских богословов минувшего века, познакомился с Уэйком и Шерлоком, с Патриком и Стиллингфлитом. Его милая госпожа никогда не уставала слушать или читать, сопровождая текст пояснениями, без труда направляя внимание своего ученика на те вопросы, которые больше всего привлекали ее воображение или тревожили ее ум. После смерти отца миледи стала допускать несколько большую терпимость в выборе книг и авторов, нежели ортодоксальный в вопросах богословия декан; и так как излюбленные им авторы обращались по преимуществу к силе традиции и рассудку своих читателей, а не к их воображению или страстям, то произведения епископа Тэйлора и даже мистера Бакстера и мистера Лоу встречали в леди Каслвуд больше сочувствия, нежели суровые творения наших великих богословов.

Впоследствии, будучи в университете, Эсмонд вернулся к этим спорам, но уже совсем на иных основаниях; это было тогда, когда его покровители решили, что он должен избрать духовную карьеру. Однако, хотя подобное призвание было очень по сердцу его госпоже, сам он, в сущности, всегда был далек от него. После того как улегся в нем первый пыл наивного религиозного рвения, внушенного любимым наставником-иезуитом, вопросы умозрительного богословия стали занимать очень немного места в мыслях молодого человека. Когда его детскую веру поколебали, а его святых и мучеников развенчали в его глазах, представив их чем-то недалеко ушедшим от богов Олимпа, религия сделалась для него скорее привычкой, нежели потребностью; он так же решил надеть пасторское платье и белый воротник, как и другие надевают панцырь и ботфорты или же садятся за конторку купца, руководясь при этом не столько собственным выбором, сколько необходимостью и долгом послушания старшим. Во времена мистера Эсмонда университеты полны были подобных молодых людей, которые чувствовали не больше призвания к духовной карьере, нежели он сам.

Когда Томас Тэшер уехал, юным Эсмондом овладело немалое беспокойство и грусть, о причине которых - хоть он и не говорил о том ни слова - добрая его госпожа, должно быть, догадалась; ибо вскоре после того она показала, что не только понимает, чем вызвана меланхолия Гарри, но и знает, как ее лечить. Для нее было обычным делом незаметно наблюдать за теми, к кому привязывал ее долг или чувство, предупреждая или исполняя их желания там, где только возможно. Ей свойственно было от природы постоянно думать о добре, втайне измышлять благие дела и всячески изощряться в заботах об окружающих. Подобную доброту мы склонны принимать как должное; Марии, целебными мазями растирающие наши ноги, редко слышат слова благодарности. Некоторые из нас вовсе не замечают этого служения, и оно не встречает не только признательности, но даже признания; другие вспоминают о нем многие годы спустя, когда нежные заботы, расточавшиеся нам, остались далеко позади и мы лишь запоздалыми слезами можем заплатить свой долг. Тогда нам вновь звучит позабытый ласковый голос, и кроткие взгляды сияют из глубины былого - такие лучезарные и ясные! Такие бесконечно желанные! - а все оттого, что они недосягаемы для нас; как праздничная музыка за тюремной стеной или луч солнца в решетчатом окне, особенно дорогие нам потому, что к ним нет доступа, особенно яркие потому, что вокруг мрак и одиночество, от которых некуда уйти.

Если от леди Каслвуд не укрылось уныние, овладевшее Гарри Эсмондом после отъезда Тома Тэшера, это на первых порах сказалось лишь в том, что она неожиданными порывами веселости старалась рассеять его печаль. Три его ученика (из которых сама она была первым и главным) вдруг оживились и даже загорелись прилежанием; все трое читали и учились с необычным дотоле усердием. "Кто знает, - сказала как-то миледи, - что может случиться и надолго ли нам удастся сохранить столь просвещенного наставника!"