«В комсомол мылишься? В институт пролезть хочешь?» — спросила тетку товарищ Кумова, когда та принесла заявление. Тетка расплакалась и обрекла себя на пожизненную беспартийность необдуманными словами, со слезами смешанными: «Ну и не нужен мне ваш комсомол…» Комсомол такого не забывает и не прощает. А вот в «Пироговку», в Московский первый медицинский институт им. Пирогова, что на Девичьем поле, приняли тетку, что называется, с первого захода. А почему? А потому, что в приемную комиссию была предъявлена копия справки, подлинник которой свято хранится и по сей день.
Р.С.Ф.С.Р.
НКВД
Административное Отделение
Фатежского Районного Исполнительного
Комитета Курского Округа
Ц.Ч.О.
N 140. З.УП. 1930
гор. Фатеж
СПРАВКА
Гр. гор. Фатежа Кураев Николай Никандрович и Кураева Кароля Васильевна, проживающ. по улице Урицкого д.19 избирательных прав не лишены, что и удостоверяется.
Начальник РАО Штыков Делопроизводитель Алябьев
Раз мы на крыльях, заверенных подписями и печатями, перенеслись из Японской войны в светлое будущее, есть смысл приоткрыть завесу над тем, как дед после империалистической войны, где он провел три года на Западном и Северном фронтах, снова оказался в Фатеже.
С началом войны, в четырнадцатом году, семья из Фатежа переехала в Воскресенск, где Вильгельм Францевич и Агнесса Карловна по мере сил должны были заменить ушедшего на фронт Николая Никандровича. Как-никак четверо детей, младшая, пожизненно беспартийная, только что родилась, в мае четырнадцатого. В шестнадцатом родится Аркадий.
Окончательно с фронта дед вернулся в Воскресенск в шведской кожаной тужурке, в портупее и опять же с шашкой. Если врачу в казачьем полку шашка нужна хотя бы для единообразия в строю, то зачем шашка главному врачу военно-госпитального поезда, понять сложнее.
Жить двум семьям в одном доме нелегко, и потому, когда в начале 1918 года деда отыскали коллеги и позвали в больницу, которую он по праву считал своей, приглашение принял.
Выписка из журнального постановления Пленарного заседания Фатежского Уездного Исполнительного Комитета от 24-го Июля 1918 года № 2.
СЛУШАЛИ.
Доклад т. Курдюмова о приглашении на службу доктора Кураева, как опытного хирурга.
По посылке на его имя телеграммы, он, доктор хирург, откликнулся и приехал. Член Отдела Хоз. и Труда т. Евдокимов говорит, что ввиду несостоявшегося Пленума т. Кураев в смысле обеспечения, пока остается открытым.
ПОСТАНОВИЛИ.
Заслушав доклад т. Курдюмова о принятии доктора Кураева, как опытного хирурга на службу.
Принять доктора Кураева на службу по Фатежскому уезду жительство г. Фатеж. Оклад жалованья в месяц 1000 рублей, квартиру для врача Кураева предоставить на усмотрение Отдела Хоз. и Труда и Доктора Кураева. Лошади для разъездов по уезду должны быть предоставлены от Отд. Хозяйства и Труда безвозмездно по требованию врача Кураева.
Утвердить окончательно не позднее 26 июля.
Подлинное за надлежащими подписями
Член Коллегии Исполкома Иванов Делопроизводитель Япифанов
Какой первобытной свежестью веет от этих, корчащихся в поэтическом косноязычии документов! Дух замирает при виде пустившихся в одиночное плавание придаточных предложений, ни к чему не приданных, и причастных оборотов, ни к чему не причастных! Это хочется не декламировать, а петь: «…ввиду несостоявшегося Пленума т. Кураева — пока считать открытым». И музыку мог бы написать великолепный композитор, положивший на музыку «О моя юность! О моя свежесть…» — Георгий Васильевич Свиридов. Не зря же они вместе с ребятами доктора Кураева ходили в Фатеже к Эльзе-Пельзе постигать музыкальные азы. И имя доктора Кураева для композитора Свиридова — не пустой звук!
А как прекрасен нетленный, отпечатанный на буром шершавом картоне документ, не имеющий родовых политических признаков, и потому действительный, надо думать, во все времена и при любой власти.
ПРОПУСК N 18
Предъявителю сего КУРАЕВУ Николаю Никандровичу разрешается свободное передвижение по городу Фатежу и его окрестностям во всякое время дня и ночи, что подписью и приложением печати удостоверяется.
4 ноября 1919 года
Начальник гарнизона Коробов
Какой гарнизон, под каким флагом простирал свою власть и силу на Фатеж 4 ноября 1919 года? На печати ни черта не разберешь, какая власть из быстро менявшихся в девятнадцатом году в Курской губернии выдала это спасительное приложение к «безвозмездным» лошадям.
Кроме деникинцев, григорьевцев, буденовцев и зеленых была еще какая-то сволочь, именовавшая себя «червоным казачеством». От этих «червоных казаков» в равной мере страдали и белые и красные, но более всех, разумеется, обыватели. «Червоные казаки» были непобедимы, потому что победа им была как бы и не нужна, та, окончательная победа; их вполне удовлетворяла победа на неделю, а то и на пару часов.
Именно «червоные казаки» то ли захватили Фатеж, то ли от кого-то освободили, но двое победителей тут же ворвались в квартиру д-ра Кураева, латавшего в это время в больнице какого-то раненого мерзавца, и тут же вытряхнули из кладовки дивные кожаные чемоданы, с которыми бабушка путешествовала за границей. «Минуточку, господа! — всполошилась бабушка, ей было тогда тридцать восемь. — Терпение, я сейчас найду ключи».
Чемоданы, естественно, были под ключами.
«Червоные казаки» не оставляли впечатление опытных путешественников и о такой невидали, надо думать, не слыхали. Они уставились на хозяйку, что-то деловито разыскивающую. На Большой Московской, куда выходили окна столовой, постреливали и кто-то проносился галопом. Нетерпеливые освободители, устав ждать, выхватили шашки, чтобы полоснуть чемоданы, тащить тяжесть не глядя, было несподручно.
«По шву, господа, по шву!» — быстро подсказала бабушка, привычная к кропотливой и тонкой работе.
Трудно сказать, последовали бы «червоные казаки» бабушкиному совету или нет, но под окном раздалась неуставная команда: «Срывайся!!» и потрошители чемоданов ограничились вербальным выражением неудовольствия за потерянное время. Покинули они нашу семью навсегда, по-английски, не прощаясь, гулко топоча по лестнице калошами, надетыми прямо на толстые вязаные чулки.
Магический «Пропуск № 18», как следует из семейного же предания, был действителен при любой власти довольно долго и потому на всякий случай хранится. Интересно, что «предъявитель сего» не назван ни товарищем, ни господином, даже в должности не помянут, утаил о себе почти все и сам Коробов, подписавшийся начальником гарнизона. Нет, что ни говори, радостно встречать свидетельства того, что на Руси есть люди, способные подняться над политическими, социальными и даже историческими рамками, трезво сознавая необходимость помогать страждущим «во всякое время дня и ночи»…
И почему бы безвестному Коробову, с его умом и добрым сердцем, не быть российским императором?
А подлинный, природный, быть может, уже единственный в России верящий в свою богоданность, не ограничился обходом эскадры на кронштадтском рейде, а прибыл в Ревель, чтобы еще раз полюбоваться стройными «колоннами» кораблей, посетить несокрушимые броненосцы, стремительные крейсера и заботливые транспорты.
Ах, какие броненосцы у нас были в Кронштадте!
Парадный строй кораблей вызывает подростковый энтузиазм и осмысливается как-то по-женски: раз красивы — значит неотразимы, то есть непобедимы. Такими же непобедимыми казались и пехота и кавалерия, великолепно смотревшиеся на парадах и маневрах. Да и сам Куропаткин стал военным министром, идя от победы к победе на смотрах и маневрах. Это ценилось.
Дневник императора.
26-го сентября.
Воскресенье. Проснулся солнечным утром. Красиво выглядел Ревель, когда мы подъезжали к нему в 9 час. На станции встретило все начальство и депутации, пересели в маленький поезд и доехали до «Штандарта», стоявшего в порту. Приятно было попасть на свою милую яхту. В 10 час. была отслужена обедня. Завтракали в 12 ч. Отправился в 3 часа на паров. катере на: «Ослябя», «Орел», «Бородино», «Суворов» и «Имп. Александр III». С предпоследнего смотрел на взрывы контр-мин. Дул свежий NW и поэтому волна ходила на рейде крупная и приставать было трудно. К вечеру стихло. В 8 ч. был обед всем адмиралам и командирам судов 2-й эскадры Тихого океана, красиво стоявшей несколькими колоннами на рейде. Разговаривал с ними на палубе, ночь была ясная, но прохладная.
Маленькое «сокровище» было помещено в каютах Мамà.
Через одиннадцать лет «маленькое сокровище», наследник, начнет свой первый дневник. Об этом с улыбкой напишет Александра Федоровна на фронт, в Ставку, государю, с улыбкой, потому что у Бэби нет времени, он торопится и «днем описывает обед и отход ко сну». «Передай Алексею, — напишет в ответ отец, — что я очень рад, что он начал писать свой дневник. Это научает ясно и кратко выражать свои мысли».