Он явился, бледный и совсем не такой уверенный в себе, как прежде. Я сидела с другими фрейлинами в дамской комнате, когда он явился к королеве и о его приходе доложили.
Перемена в королеве была волшебной. Сердце мое упало, когда по ее виду я поняла, что она любит его по-прежнему.
Некоторое время она сидела у себя в уборной, смотрясь в зеркало и размышляя, не переменить ли ей наряд. Но это было бы отсрочкой, к тому же, она и так была элегантно одета. Она слегка припудрила щеки и нарумянилась: цвет придал больше сияния ее глазам.
Затем она прошла в кабинет, где собиралась принять Роберта.
Я слышала, как она говорила ему:
– И все же ты явился ко мне, проказник. Наконец-то. Я желаю услышать твой отчет о том, чем занимался ты за время отсутствия. Не думай, что я так легко прощу тебе твои выходки.
Но голос ее дрожал от силы чувств и был ласков; и он подошел к ней, взял ее руки и начал страстно их целовать. Я расслышала, как она шептала:
– Глаза мои… мой милый Робин…
И тут она заметила мое присутствие в соседней комнате.
– Оставь нас! – крикнула она мне.
Мне пришлось удалиться. Я ощущала себя униженной, потерянной; злость и отчаяние душили меня.
Он даже не взглянул в мою сторону.
Итак, он вернулся, и стал большим фаворитом, чем прежде. Она потребовала отчета от «подлеца Эпплъярда». По всему было ясно, что он получил вознаграждение от графа Лейстера и успокоился. В конце концов он признался, что получил солидный куш за распространение историй о Роберте, и, по повелению королевы, должен был быть наказан за это.
Елизавета еще раз доказала свою мудрость. Джон Эпплъярд был обвинен во лжи и намерении оклеветать графа Лейстера, но королева не желала продолжать это дело. Джону вынесли предупреждение, что, если он еще раз попадется на таких делах, ему придется худо. Теперь он вынужден был благодарить королеву за милость и Бога – за спасение. Дело было замято, и никому более не дозволено было распространять слухи о смерти жены графа Лейстера.
Роберт был в чести, всегда возле королевы. На меня он временами бросал беспомощный взгляд, будто говоря: «Я не изменил своим чувствам к тебе, но что я могу поделать? Королева желает видеть меня при себе».
Сейчас ему пришлось бы потерять слишком многое, если бы наша связь раскрылась, а он не был готов к этому. И в этом проявилась разница наших натур: я была готова ко всему.
Я стала раздражительной, неудовлетворенной, капризной и получила от королевы множество пощечин, потому что, как она сказала, ей не нравились мрачные лица.
Но она была обеспокоена: это происшествие не прошло для Роберта даром, он простудился и слег.
Как мы с нею беспокоились за него! И в каком отчаянии была я, потому что она могла посещать его в болезни, а я – нет! Я постоянно думала о том, какую бы уловку изобрести, чтобы мне было позволительно прийти к нему – но все было напрасно.
Однажды она, посетив его, начала сетовать, что в его апартаментах сыро.
– Нам нужно позаботиться, чтобы его перевели в другие, – сказала она мне, и меня тогда поразило, что сказано это было с какой-то скрытой угрозой в мой адрес.
Новые апартаменты были избраны ею и оказались соседними с ее собственными. Стало очевидным, что ей что-то известно, поскольку, когда Роберт выздоровел, она сразу же послала за мной.
– Я собираюсь отослать тебя в Чартли, – объявила она. Наверное, я выглядела потрясенной и почти бесчувственной от отчаяния.
– Я слишком долго удерживала тебя вдали от мужа, – продолжила она.
– Но, Мадам, – попробовала протестовать я, – он также подолгу не бывает дома по Вашему повелению и своему долгу.
– Когда он вернется в Чартли, он найдет там ожидающую его теплую постель. Клянусь, он мечтает о сыне: и сейчас самое время.
Ее проницательный взгляд пристально изучал меня.
– Не годится супругам надолго разлучаться, – продолжала она. – Может случиться неприятность, которой я не потерплю у себя при дворе. Ну же, порадуйся: подумай о встрече с детьми, о доме.
– Мне будет не хватать Вашего общества, Ваше Величество.
– Семья поможет заменить общество любого.
Мать моя была в это время при дворе, и я пошла объявить ей, что уезжаю. Она кивнула:
– Да, королева говорила со мной об этом. Она считает, что тебе не стоит долго оставаться без мужа. Она сказала, что видела, какие взгляды бросают на тебя некоторые мужчины при дворе.
– Она не сказала, какие именно мужчины? Мать покачала головой:
– Она не называла имен.
Итак, королеве было что-то известно. Она заметила что-то и отправляла меня прочь, потому что не потерпела бы соперницу.
Злая и грустная, я покинула двор и направилась в Чартли. Роберт даже не пожелал попрощаться со мной. Он был настроен не рисковать своей вернувшейся славой и милостью королевы.
Я начинала подозревать, что он использовал меня, чтобы вызвать ревность королевы. Для такой натуры, как я, такое предположение было способно вызвать приступ бешенства. К тому же подстегивало мою ярость то, что тем самым он устранил и меня, и двор теперь был для меня закрыт.
Мне надо было его возненавидеть. Я была для него ничем иным, как средством удовлетворения временного желания. Я была обманута, как последняя простофиля.
Я поклялась себе, что однажды дам им обоим понять, что со мной так обращаться нельзя. Итак, я ехала в Чартли, и каково же было мое уныние!
Как ненавидела я теперь этот вид замка на скале, который отныне должен был стать опять моим домом и как надолго, кто знает?!
Перед моим отъездом со мной говорили родители: я так завидовала им, что они остаются при дворе! Отец был Хранителем королевских покоев, а мать – одной из фрейлин при спальне королевы.
– Самое разумное для тебя возвратиться в Чартли, Леттис, – сказал мне отец. – Слишком долго быть при дворе – вредно для молодых.
– Наверное, ты уже соскучилась по Уолтеру и детям, – добавила мать.
Я ответила, что в любом случае значительное время не увижу Уолтера и в Чартли.
– Он приедет туда, как только сможет, и подумай, что за радость будет увидеться с девочками.
Не могу сказать, что не испытывала радости от встречи с детьми, но они не могли заменить мне чудесной, насыщенной событиями жизни при дворе.
В первые дни я пребывала в глубокой депрессии: я постоянно думала о Роберте и его отношениях с королевой. Его опала не уменьшила силы ее чувств к нему, и я поневоле задумалась: а права ли я в своих выводах и не пересилит ли, наконец, ее любовь ее же предубеждений против брака?
Я раздумывала над тем, что она могла выяснить о наших отношениях. Я представляла себе, как он отрицает все, что было между нами, а если она ему докажет правду, то он скажет, что это ничто иное, как временное заблуждение оттого, что она постоянно отказывает ему в его величайшем желании.