А мамаша ходит по пятам и в сотый раз спрашивает, не видел ли я там, внутри, иголку. Девочка накололась пять лет назад…
Он снова закурил. Сухая, не туго набитая сигарета в несколько затяжек превратилась в окурок. Жгло пальцы.
Тоня не представляла себе свою статью. Обещая Золотареву, что редакция будет бороться за человека, она надеялась убедить редактора, не знавшего всех подробностей. Вполне возможно, статья вообще не появится, но это не освобождает ее от взятой на себя обязанности довести дело до конца. Так или иначе, жизнь ей подсказывает новые слова, правдивые и невыдуманные. Перед ней сидел человек, о котором она слышала всякое. Хорошее сводили к деловым качествам — больница образцовая, персонал обучен, показатели лучшие в области. А вот человек… Некоторые пожимали плечами, отмалчивались, что-то мямлили. Резко говорил о Золотареве его заместитель Архипов. Сам нашел ее в райисполкоме.
— Вы увлекаетесь цветоводством? — кивнула она на стеллаж.
— Два года проучился на биофаке.
— И бросили?
— Отчасти — да…
— Как это — отчасти?
Он потянулся к пачке сигарет.
— Как вы часто курите! — заметила она.
Андрей закурил и ответил:
— Дурная привычка, как говорят лекторы. А мой сосед по койке… Или как это грамотно — по кровати? Впрочем, неважно, что говорит мой сосед Великанов…
Ему показалось, что она вздрогнула. Собственно, Андрею достаточно было на секунду отрешиться от своих мыслей, чтобы догадаться, кто перед ним сидит. Неприятны ему друзья Великанова, но, по-видимому, Золотарев мало знал Васильеву и не мог думать о ней плохо. Точнее, он ее вовсе не знал, если не считать ханжеских разглагольствований Зарубина о супружеской верности, в которых намекалось на дурную роль некоей женщины.
А она смотрела на него удивленно, допуская, что ему все известно, но не зная, как расценить упоминание о Николае.
— Так вот, — продолжал он, опустив глаза, — в пединституте я был членом комитета комсомола, отвечал за стенную печать. У нас была отличная газета «Комсомолец». Однажды на выпуске номера редактор прочитал письмо от бывшего выпускника. Письмо такое… личное, не для печати, конечно. Просто бывший член редколлегии вспомнил нас… В самую точку он там говорил, как в городе остались разные сынки и дочки, не поехали на периферию. И упоминалась в его письме фамилия сына директора. Ну вот, а через несколько дней меня и редактора Оську Рубинштейна выгнали из комсомола, а потом из института. Правды мы не доказали. В то время правда понималась по-другому… Я устроился санитаром в морге, а потом поступил в медицинский, ближе к биологии.
— Это случилось?..
— В начале 1953 года. А цветы я все-таки люблю, — закончил Андрей.
— Простите, я не знала… — растерянно проговорила она.
Он все продумал. Возможно, журналистка воспользуется этим рассказом и политически обоснует его теперешние неудачи: вот, мол, дорогие читатели, к чему приводит недостаточное идейное воспитание. Но Андрея охватило упрямое и злое желание досадить самому себе. Пусть будет доволен Великанов, которому он обязан этим визитом.
Она встала и протянула ему руку. Пожалуй, чуть пониже Аси, подумал Андрей. Внезапно лицо Аси всплыло отчетливо, до подробностей.
— До свиданья!
Он закрыл за ней дверь, походил по комнате и снова включил магнитофон.
Девочка вчерашняя,
о любви не знавшая, —
пел низкий женский голос.
Медицина — наука оставаться добрым
В комнате стояло только два стула. Сел Зарубин. Наклонив лысеющую голову, разглядывал свои пальцы. Другие ребята молча переминались у окна. Клара Архиповна, инспектор по кадрам, печатала на машинке приказы в темпе чарльстона. В паузах она бросала на стажеров взгляды, какими художники на этюдах отпугивают зевак.
Наконец из соседней комнаты вышел Кустов. Он рассеянно потоптался у двери, покашлял, увидел ребят.
— Очень хорошо, — обрадовался он. — Я говорил с ним по телефону.
— Ну и как? — спросил нетерпеливый Карпухин.
— Привет от нас передали, Митрофан Яковлевич? — поинтересовался Зарубин.
— Он был в восторге от твоего привета, — буркнул Великанов.
Главный хирург подергал шеей, как бы вытягивая ее из узкого воротника, посмотрел на всех подвижными глазами — хитрые огоньки пробивались из глубины.
— Получается вот что, — ответил, — получается, что парень хандрит. А привет от вас я передал, — ткнул он пальцем в Зарубина.
Клара Архиповна перестала печатать. Она молчаливо и обидно выговаривала злыми глазами — шумят тут всякие… Нерожденный приказ торчал из машинки.
— А как же… суд? — допытывался Глушко.
Старик прошелся к шкафам, где хранились больничные документы, не поворачивая головы бросил:
— Своим чередом. — И уже повернувшись: — Насколько я в курсе, все идет своим чередом.
— Это грустно, — проговорил Великанов. — Один мой товарищ, сын большого человека, чуть было не угодил после института на Камчатку, потому что все шло своим чередом. Но тут в свой черед кто-то вмешался, и теперь мой товарищ пишет мне письма из Ленинграда.
Старик рассмеялся:
— Очень хорошо! А вы подумали над своими словами?
Николай отвернулся. За окном стихала к полудню разморенная улица. У забора пыльные деревья вызывали жалость. Шипела поливочная машина. Прошли пионеры из интерната — белое на голове, красное на шее.
— Ну все-таки, Митрофан Яковлевич, — наступал Глушко, — нам трудно сидеть сложа руки. Неужели если сказали — правосудие, то уж и отступись?
Старик подбежал к Саше и молча пожал его предплечье. У всех стало тоскливо на душе. Сегодня ребята постарались не загружаться работой, решив потолковать с главным хирургом. Но сейчас стало ясно, что Кустов не хочет активно вмешиваться в это дело. Вопрос, конечно, сложный, однако они просят не о поблажке. Случай надо осветить по-настоящему.
— Люблю хороших друзей, — признался Митрофан Яковлевич. — И вот думаю: как же это Золотарев отказался продолжать специализацию, ну… в случае, — Кустов покашлял, — если все обойдется.
Ребята молчали. Фортель в духе Андрея, но опять же возникает вопрос — какой такой благоприятный случай? Что-нибудь известно? И если так, то, выходит, Золотарев продолжает разыгрывать обиженного и надо бы ему кое-что высказать.
— Ну и черт с ним! — нарушил тишину Великанов.
— Что ты, Золотарева не знаешь? — досадливо спросил Глушко.
— Очень хорошо, — улыбнулся Митрофан Яковлевич. — Так вы решили съездить к нему? — он обвел присутствующих хитрым взглядом.
Карпухин задохнулся от восторга:
— Коллеги, я всю ночь думал об этом. Эта мысль — моя бессонница!
— Обсудим! — солидно заметил Дима Зарубин.
Кустов нетерпеливо подергал шеей и направился к выходу. У двери торжественно поднял палец и пообещал:
— Облздравотдел даст свое авторитетное заключение о степени виновности Золотарева.
Ребята вышли, свернули направо, к выходу, Глушко остановился.
— Хлопцы, я зайду к Куликову