Читать интересную книгу Взрыв - Илья Дворкин

И вновь с самого начала увидел и пережил ту историю с румыном.

— О чем задумался, новорожденный?

Серега вздрогнул и очнулся. Вокруг шумели раскрасневшиеся гости.

— О чем думаешь, спрашиваю? — Дядя Феликс сидел в обнимку с Надей, и лицо у него было тугое и счастливое.

— Секретные мысли? Не желаешь рассказывать?

Серега рассказал.

Он говорил не очень долго. Только самое главное. Но шум постепенно утих, и улыбок больше не стало.

Когда он кончил, все долго молчали. Тонко шелестела акация.

Дядя Феликс отодвинулся от Нади и сидел прямой и строгий.

Потом Игорь Полуянович сказал:

— Собакам собачья смерть. Что одному, что другому — все едино. Захватчики проклятые! И в плену грызутся. А уничтожить захватчика святое де...

Дядя Феликс полоснул его таким бешеным взглядом, что Игорь Полуянович осекся и перепуганно втянул голову в плечи.

— Остервенелый. Встречал и я таких. Им волю дать — на земле одни кресты останутся. Зато стоять будут аккуратно — рядком. Только пуля таких и останавливает. Останавливал и я.

Дядя Феликс усмехнулся. Глаза у него были узкие и безжалостные, а лицо белое.

А Игорь Полуянович еще глубже втянул голову и все теребил, теребил свой нос, будто хотел оторвать его напрочь.

ГЛАВА VII

Звонок дребезжал неуверенно, но настойчиво. Даша подняла голову, нащупала будильник, вгляделась в фосфоресцирующие цифры — четыре часа утра.

— Сань, что-то случилось... Вставай, Саня, — прошептала она.

Заворочался Митька, пробормотал во сне, зачмокал губами.

Опять тренькнул в прихожей звонок.

— О, черт бы их побрал, — пробормотал Балашов и поднялся.

Голова была тяжелой, будто туда дроби насыпали.

Санька натянул штаны, выпил, глотая гулко, как конь, стакан воды и зашлепал босыми ногами в прихожую.

На площадке стоял Травкин. Он смущенно мял свою пушистую заячью шапку-ушанку и бормотал:

— Вы уж извините, Александр Константинович... так неловко получилось... разбудил я вас.. такое, понимаете, дело...

— Что случилось? — перебил его Балашов.

Сонливость как рукой сняло. Заметались тревожные мысли: несчастный случай? Авария? Кабель порвали?

— Да говорите же вы скорее! В чем дело?

— Я в ночной смене за старшего, и вот какая неприятность, видите ли... Я б к Филимонову сгонял, у меня самосвал внизу, да больно уж далеко живет — в Купчине аж. Вас пришлось будить. Потому что...

— Да говорите вы толком, — не выдержал Балашов, — что вы все извиняетесь, ей-богу!

Травкин обиженно дернул плечом и сухо доложил:

— Ночная смена не может продолжать работу. На пути штольни встретилась какая-то неизвестная труба.

— Как это неизвестная? Неизвестных труб не бывает! — рассердился Балашов. — Вы в чертежи-то глядели?

— Александр Константинович, ну что ж мы — дети малые, совсем ничего не соображаем? Конечно, глядели. Ни в профиле нет, ни в плане, ни в одной схеме эта чертова труба не значится. Нет ее, и все тут. А лежит она на глубине четырех метров.

— Быть этого не может! — Балашов с силой стукнул кулаком в стену, болезненно сморщился. Помахал кистью в воздухе.

— Почему? — сдержанно поинтересовался Травкин.

— Потому, что этого не может быть! — запальчиво ответил Балашов.

— Довод веский, ничего не скажешь, — Травкин усмехнулся.

— Что? — Санька непонимающе поглядел на него, сообразил и улыбнулся.

— Ну ладно, ваша взяла. Наверное, все может быть, хоть и странно все это. Заходите. Я сейчас оденусь, и поедем. Чайку попейте пока.

— Нет, нет! Я подожду в машине. И так-то неловко — среди ночи ворвался в спящий дом... Нет, нет, я пойду!

— Ну, как знаете. Я сейчас.

Балашов побежал одеваться.

Сон уже прошел окончательно. Немножко побаливала голова, и Санька проглотил таблетку цитрамона. Он чувствовал себя уставшим. Был конец месяца, работать приходилось сверх меры — вот даже ночную смену пришлось организовать, и надо же, в первую же ночь такая нелепость.

Санька поцеловал полусонную Дашу — объяснять ей ничего не надо было, все сама слышала, — укрыл разметавшегося спящего Митьку и выскочил на лестницу.

И тут удивительная в своей простоте, четкая мысль остановила его. Целая дюжина взрослых, умных, опытных людей ждут его, Саньку. И ждут всерьез, не могут без него работать. Они ждут от него помощи, толкового слова. Решения ждут. К впервые так отчетливо и ясно Балашов понял, что он нужен, нужен по-настоящему. Не только своей жене, своему сыну, а и другим людям, вроде бы совсем посторонним.

«Ничего себе посторонние, — усмехнулся он про себя, — считай, половину жизни с ними провожу, с этими «посторонними». А ведь если разобраться, ей-богу же, мы все в бригаде не только не посторонние, а вроде бы даже близкие родственники. Какие-нибудь тетки или дядьки, которых я вижу раз в год, а то и реже, — родственники, а Травкин или, скажем, Филимонов — посторонние! Смех!» Какое-то новое, неизведанное чувство охватило Саньку. Он весь налился веселой, стремительной энергией. Ему хотелось делать что-то замечательное, большое, делать немедленно, сейчас — у него даже мышцы напряглись. И сам себе он показался вдруг таким сильным, могучим, что ни капли бы не удивился, если бы, ткнув пальцем в стенку, проткнул ее, как масло.

Хотелось ему без счета одарять всех людей радостью, удачей, силой и любовью.

Но тут в торжественную реку Санькиных мыслей влился порожистый и веселый ручей иронии.

Санька медленно спускался по лестнице и думал:

«А если мы родственники, то кто ж я им? Старейшина рода? Отец родной? Во-во! Я им папаша, а Травкин мой наследник, а Филимонов, значит, брат меньшой. Тогда Паша и Мишка внуки, а уж Митька мой и вовсе правнук. Патриарх всея бригады отец Александрии! Где моя библейская борода? — Балашов развеселился. — Бредовые мысли на непроспавшуюся голову!»

Он представил себя лысым, с головой в коричневую крапинку, сморщенным старикашкой с длинной жидкой бородкой — седой с прозеленью, а в руках кривая клюшка — отполированный ладонями до блеска посох.

«Ну вот, поздравляю, уже галлюцинации начались, видения», — усмехнулся он.

Балашов выскочил из парадного, ловко проехал по раскатанной мальчишками ледяной полоске.

Он втиснулся третьим в кабину самосвала, спросил у Травкина:

— Похож я на престарелого главу рода, на патриарха?

Травкин вскинул на Балашова удивленные глаза, выцветшие, повидавшие так много, неопределенного серого цвета глаза, усмехнулся и ехидно ответил:

— Вы, Александр Константинович, похожи на восьмиклассника, только что лихо съехавшего по перилам с третьего этажа и очень этим обстоятельством гордого.

Санька поперхнулся дымом, зачем-то погасил только что зажженную сигарету и принялся тщательно протирать очки.

А старый, мудрый человек Травкин искоса поглядывал на него и ласково улыбался.

 

Труба была странная. Никто в бригаде никогда еще с такой не сталкивался за все годы работы. Внешний диаметр ее был девяносто шесть сантиметров — ни то ни се. Труб такого диаметра наша промышленность не выпускала. Чугунное ее тело, в глубоких раковинах, грубых выпуклостях, в подтеках ржавчины, пересекало штольню наискось.

Дальше двигаться было нельзя. Работа остановилась.

И лежала эта удивительная труба на невиданной глубине. Земля вокруг нее была рыхлая, сочилась грунтовыми водами, болотно пахла илом.

Балашов внимательно просмотрел все схемы и чертежи — труба нигде не была указана.

В восемь часов Балашов дал аварийные телефонограммы — вызовы всем организациям, у которых были какие-либо подземные сооружения в этом районе.

Через час в прорабке собралась целая толпа представителей. А еще через полчаса выяснилось, что труба хозяев не имеет.

Невероятно, но факт. Бесхозная труба. Труба-подкидыш. Неизвестно было, откуда она тянется, куда идет, неизвестно, зачем, и непонятно, что в ней.

Может быть, она пустая, возможно, в ней вода под напором, а может, и не вода, а дрянь какая-нибудь, фекалии например.

Балашов посоветовался с Филимоновым. Тот, как только пришел, тоже тщательно осмотрел трубу, простукал ее, прослушал.

— Труба очень старая, возможно, ей многие десятки лет, если не вся сотня. Но сохранилась она отлично, потому что из хорошего чугуна и очень толстенная. По-моему, она пустая, — сказал Филимонов, — а впрочем, черт ее знает, уж больно необычная. Все равно надо ее ломать. Никуда от этого не уйдешь. Штольню искривить нельзя, а идти дальше надо.

Балашов секунду колебался, потом махнул рукой:

— Ломать так ломать. И так целую смену потеряли. На всякий случай вызову две аварийки с насосами, мало ли что там внутри.

Принесли зубило, кувалды, стали ломать.

Труба была сделана на совесть.

Здоровенные мужики молотили по ней сплеча пятикилограммовыми кувалдами, меняясь через каждые пятнадцать минут, а труба только глухо гудела и не поддавалась.