Читать интересную книгу Криницы - Иван Шамякин

— Артем Захарович, а почему «я»? Почему всегда одно только «я»? Где народ, партийная организация? Погоди, — остановил он движением руки Бородку. — Никто не отнимает твоих заслуг… Но к чему их так раздувать? Я знаю, что ты человек волевой… Но иной раз думаю: куда направлена твоя воля, твоя энергия?

— На службу народу, партии, товарищ Волотович, — сухо и неприязненно ответил Бородка и снова сел.

— А вся ли на это, Артем? — сердечно и просто спросил Волотович. — Не кажется ли тебе, что добрая доля твоей энергии идет на то, чтоб возвысить самого себя?.. Тебе хочется быть первым лицом…

— Послушай, только из уважения к твоим, сединам… — секретарь угрожающе двинулся на стуле.

— А ты не уважай, если они того не стоят. Давай разговаривать как коммунист с коммунистом. Ты шестнадцать лет в партии, я — двадцать семь. И давай бросим расточать друг другу комплименты. Хватит!..

Бородка взял из пачки на столе папиросу и молча закурил, с наслаждением затянулся и прищурился. Казалось, он вдруг нашел средство отразить неожиданное нападение.

Его, случалось, критиковали и раньше. Не с одним коммунистом пришлось ему крепко побороться, но он всегда выходил победителем. И эти победы портили его: сделали самоуверенным, властолюбивым, слишком требовательным к другим и снисходительным к себе.

Скажи ему все это кто-нибудь другой, не Волотович, его б это мало встревожило… Но Волотович, который, казалось, всегда его поддерживал, которого он, Артем Захарович, считал другом… Неожиданно, обидно и несправедливо… Однако самый испытанный метод отбить такое нападение, обезоружить противника — это сделать вид, что все ерунда, что ему, Бородке, наплевать на такую критику, что он видит в ней лишь вспышку уязвленного самолюбия.

Бородка плавным движением стряхнул в пепельницу пепел с папиросы и, дружелюбно улыбаясь, спросил;

— Ты чем недоволен, Павел Иванович? Кресло мое хочешь занять? Пожалуйста… уступаю.

Волотович разгадал его маневр и ничего не ответил, только в голосе его опять зазвучали резкие, недобрые нотки.

— Давай посмотрим — как мы руководим с тобой сельским хозяйством? Через уполномоченных штурмуем каждую кампанию. Кстати об уполномоченных. Ты их используешь не только для штурмовщины, но и с другой целью… Когда тебе надо кого-нибудь «разнести», доказать, что он плохой работник, ты его посылаешь туда, где он наверняка не справится. И тогда этот работник у тебя в руках. Ты даешь ему понять, что теперь он держится только благодаря твоей милости. А Потом сам едешь по его следам и, конечно, с твоим опытом, волей и властью делаешь больше, в известной мере вытягиваешь проваленный участок… И сразу убиваешь двух зайцев… Создается миф, что один Бородка может все сделать… Хотя очень часто ты вытягиваешь одних за счет других… Бородка, уже не на шутку встревоженный, начинал понимать, что Волотович не так слаб, как он себе это представлял, и что не смутить его деланным спокойствием и безразличием. Спокойствие это дорого стоило Бородке; он едва сдерживался, то бледнел, то краснел. Поэтому, когда секретарша доложила, что просит приема директор Криницкой школы, он с облегчением сказал:

— Пожалуйста. Пускай заходит.

Он поднялся из-за стола и приветливо встретил Лемяше-вича на полдороге от двери, пожал руку.

— Вот хорошо, что и вы здесь, — обрадовался Лемяшевич, увидев Волотовича. — Сразу и решим. — Он просил отпустить денег на оборудование физического и химического кабинетов, которых раньше не было в школе.

Довольно сложный этот вопрос Бородка разрешил, к удивлению и радости Лемяшевича, быстро и просто: тут же подсказал Волотовичу, откуда взять нужные средства. Председатель райисполкома не возражал, но усомнился — можно ли так сделать? Секретарь райкома взял ответственность на себя.

— Живое дело, Павел Иванович, требует не формального, а живого и оперативного руководства. — И он повернулся к Лемяшевичу. — Вот так. Деньги мы вам дадим… Дадим… Делайте школу образцовой… Скоро переходим ко всеобщему среднему обучению… Но, — он опять налег грудью на стол, приблизившись к Лемяшевичу, сидевшему по другую сторону, против Волотовича, — но должен вас предупредить… по-отечески, по праву старшего… Некрасиво получается, товарищ Лемяшевич. Мне рассказали — я верить не хотел… Молодой педагог, ученый, директор крупнейшей школы — и вдруг пьянка…

Бородка повернулся к Волотовичу:

— Понимаешь, заперлись в лавке Полоз, Ровнополец и уважаемый директор… словом — актив сельской интеллигенции… и нализались так, что на карачках домой ползли… Все Криницы теперь смеются.

«Неправда! — хотелось крикнуть Лемяшевичу. — Никто не полз, и никто не смеется, все это выдумки».

Но была в этом и доля правды. В душе Лемяшевича и до сих пор остался неприятный осадок, и потому он не мог решительно отвергнуть слова секретаря. В первую минуту он был огорошен. Он почувствовал себя мальчишкой, школьником перед строгим учителем, а при его самолюбивом и независимом характере это было мучительно, нестерпимо.

«Кто же мог донести? Неужто Наталья Петровна? Немыслимо!.. Приходченко, конечно. — И он разозлился. — На себя поглядите! О вас что говорят!»

Волотович сидел молча, опустив глаза.

— Звание педагога — святое звание… И если запятнать его, скомпрометировать, не будут вас уважать ни ученики, ни родители. А ваша обязанность воспитывать у подрастающего поколения новую, коммунистическую мораль… Вы к тому же директор, коммунист, представитель партии… Вы должны воспитывать не только учеников…

Бородка умел говорить. Даже самые избитые, газетные фразы звучали в его устах в своей первородной силе — проникновенно, свежо и разительно; слова били, как камни.

Но Лемяшевич уже не слушал — гордость и злость овладели всем его существом. Идя сюда, он имел намерение поговорить с Бородкой насчет квартиры Приходченко. Поговорить, разумеется, в корректной форме, попросить, чтобы он повлиял на нее. Он знал, что Бородка, конечно, обидится, разозлится… Ну и пусть… На это директор и рассчитывал. Позлится, но потом должен будет задуматься над своим поведением, а это уже не так мало.

Но теперь, когда все так неожиданно обернулось, когда взвели на него такой поклеп, Лемяшевич, человек вспыльчивый, не мог выдержать вежливого, спокойного тона. Он заговорил так же, как и его обвинитель:

— Вы правы, звание педагога — высокое звание. Но еще выше звание партийного руководителя… секретаря райкома… И я вынужден сказать вам: не одного меня, а весь наш коллектив возмущают ваши ночные визиты к Приходченко. Вот это действительно предмет шуток и острот для всех Криниц!

Бородка медленно поднялся и, опершись о стол, смял пачку папирос; лицо его опять как будто обрюзгло, обвисли щеки. Лемяшевич тоже встал.

С минуту стояли они, разделенные столом, с неприязнью и раздражением глядя друг другу в глаза: Бородка — сверху (он был значительно выше ростом), Лемяшевич — снизу.

— Это не ваше дело. Не суйте носа, куда не следует. Бородка не выдержал взгляда, опустил глаза и только огромным усилием воли сдержал себя, чтоб не закричать, не выгнать вон этого мальчишку, который решился так разговаривать с ним.

— Я — коммунист и директор школы, — внешне спокойно ответил Лемяшевич, и это спокойствие его выбило почву изпод ног секретаря, который обычно умел найти выход из любого, самого трудного положения. Но тут… Если б они были один на один, если б не блестели из-под очков насмешливые глаза Волотовича или хотя бы не было перед этим того неприятного разговора…

«Прежде всего — спокойствие, чтоб «критик» этот не подумал, что я испугался». Артем Захарович заставил себя сесть и взять телефонную трубку. Попросил, чтобы вызвали обком, давая понять, что разговор окончен; другого выхода из создавшегося положения он не нашел.

Лемяшевич вышел на улицу взволнованный, разгоряченный, но довольный собой. Его остановило смутное чувство, что он что-то потерял или забыл. Пощупал в кармане партбилет… Все на месте, а ощущение это не проходило. И вдруг он рассмеялся: от крыльца райкома шел Волотович с его соломенной шляпой в руках.

— Что ж это вы «голову» забыли? — пошутил Волотович. Возвращая шляпу, он ласково сжал Лемяшевичу кисть руки. Михаил Кириллович понял: председатель райисполкома одобряет его.

— Пойдем подумаем, как оформить вам деньги, — сказал Волотович.

Когда из кабинета не спеша, но с озабоченным видом вышел Волотович, Бородка дал волю своему гневу. Только сутулая спина председателя скрылась за дверью, он вскочил, заметался по просторной комнате. Рванул ворот сорочки.

— Мальчишки!.. Критики сопливые! — злобно шептал он, должно быть забыв, что один из этих «мальчишек» лет на десять старше его. — Сговорились? Мое место хочется вам занять, товарищ Волотович? Не с вашей хваткой! Не с вашими талантами! Только благодаря мне ты держался здесь, старый мешок! Я работал и за себя и за тебя! Я тащил район! Новатор нашелся! Руководитель… «Не так руководили»… Решил сыграть на перестройке? Перестроимся без тебя!