Читать интересную книгу Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной - Юлия Вознесенская

— Простите, а ваша жена, встретив Анну Юрикову здесь, на Западе, не могла возревновать вас к ней?

Каменев выпрямился и нахмурился. Подумав немного, он сказал:

— А вы знаете, так могло быть. Я часто встречался с Анной, у нас было много общих интересов, были общие хлопоты по этому Фонду художников, я ведь тоже имел честь в нем состоять. Но я так привык думать, что Наташа уверена в моей любви, что никогда не задумывался, приятны ли ей эти встречи. Я был так невнимателен к ней в этот последний, трудный для нас год! И похоже, для нее он оказался более трудным, чем для меня. Боже, какой же я был слепой и тупой эгоист! — Каменев закрыл лицо руками и опустил голову, плечи его задергались.

Миллер встал и принес ему стакан воды. Каменев поднял залитое слезами лицо, выпил, поблагодарил, вздохнул глубоко и сказал, что готов отвечать на следующие вопросы. Но вопросов больше не было, и его отпустили.

— Ну и что вы думаете о его поведении, инспектор? — спросила Апраксина, когда они остались вдвоем.

— На мой взгляд, он вел себя вполне адекватно положению и отвечал на вопросы достаточно искренне. Вот только с этим алиби непонятно…

— Да, с этим придется еще разбираться. А в остальном он был достаточно откровенен. Почти откровенен, — заметила Апраксина. — Но чтобы убедиться в его искренности и разобраться с этим алиби, мне пора уже познакомиться с этой таинственной Анной Юриковой. Я позвоню ей и договорюсь о встрече на завтра. Если не возражаете, я захвачу запись допроса и отправлюсь домой: мне надо подумать.

— Конечно, поезжайте! Но я бы советовал вам сегодня отложить все мысли об этом деле на завтра и просто отдохнуть, посидеть перед телевизором…

— Я предпочитаю отдохнуть просто за хорошей книгой, с вашего позволения. А завтра… У меня ведь есть еще не разобранный улов из квартиры Каменевых. Кстати, это ничего, что я не спешу его вам возвращать?

— Бог мой, да я-то что буду делать с этими бумажками на вашей кириллице? Держите их у себя: уж если кто в них разберется, так только вы, дорогая графиня.

Но, вернувшись к себе домой на Будапештскую, Апраксина отдыхать не стала, а сразу же позвонила Анне Юриковой, представилась и стала напрашиваться на визит. Та пригласила ее прийти завтра посмотреть картины, предупредив, что на продажу у нее сейчас имеются работы только одного художника. Имени его она не назвала.

Затем графиня села за стол, зажгла настольную лампу и высыпала на стол содержимое пластикового пакета из квартиры Каменевых. Первым делом она принялась за открытку с видом городской ратуши и убористым текстом на обороте.

«Милая моя мусенька! Поздравляю тебя с днем рожденья и желаю тебе здоровья и долгих лет жизни. Прости, родная, что я опять долго тебе не писала, да и сейчас отделываюсь открыткой. В общем, все у нас идет очень и очень неплохо, в самое ближайшее время решится вопрос с нашими документами, и тогда мы сразу начнем искать квартиру с мастерской для Костика. Он тоже шлет тебе свои поздравления. Сейчас у него готовится выставка в Париже, и завтра он едет туда, чтобы успеть к ее открытию. Как твои глаза, мусенька? Ешь ли ты курагу и сушеную чернику? Береги себя, пожалуйста! Целую тебя, и храни тебя Господь! Твоя любящая дочь Наташа».

Апраксина отложила открытку в сторону и принялась разбирать помятые клочки бумаг. Ничего похожего на предсмертную записку она не нашла, зато обнаружила разорванный надвое черновик начатого и брошенного письма.

«Дорогая Танечка! Я обещала написать не позже, чем через год, и вот — пишу! В общем, все у нас идет очень и очень трудно. Говорят, женщины легче переносят эмиграцию, но в нашем случае происходит наоборот. Костик как-то быстро приспосабливается, делает большие успехи, а меня мучает ностальгия. Жду не дождусь, когда смогу ездить в Россию, увижу мамочку и всех вас. Слава Богу, мы оба проходим как «контингентные беженцы», так что с оформлением политического убежища немцы тянуть не станут. Ходят слухи, что еврейским активистам вот-вот удастся пробить вопрос о двойном гражданстве для нас: дескать, мы не можем получить бумаги об отказе от гражданства, потому что обращение в российские инстанции сопряжено для нас с риском для жизни! А потому мы сможем сохранить российское гражданство и паспорта и спокойно кататься в Россию и обратно. Умные люди евреи!

Германия мне нравится, а немцы не очень, и уже страшно хочется увидеть остальную Европу. Пока разрешение на выезд за пределы Германии есть только у Кости».

Апраксина склеила половинки черновика прозрачным скотчем и положила его в тонкий пластиковый пакет для бумаг.

Среди прочего бумажного мусора ей попался на глаза смятый желтый листок для заметок. Она развернула его и прочла:

Ветер к порогу намелрозовых горсть лепестков:бережно перешагни,ключ сжимая в руке.

Апраксина вспомнила вскользь брошенное Адой фон Кёнигзедлер замечание о том, что когда-то Наталья Каменева писала стихи. Что это за строки, чужие или собственные стихи Натальи?

Почерк тот же, хотя более крупный, чем в письме и на открытке. Как лаконично, почти по-японски… Стихи тоже пошли в отдельный пластиковый пакет.

Счета, рекламки, обертка от шоколада… Верхняя половина страницы, вырванная из какой-то книги: Апраксина взглянула на ее — это была часть текста с описанием какого-то растения… Расписание поездов Мюнхен — Париж, к сожалению, без каких-либо пометок… Использованные полоски билетов на городской транспорт… Больше ничего интересного в бумажном соре она не нашла, но выбрасывать его она не стала, а снова сложила в мешок и оставила на столе. Затем она взяла с полки чистую папку для документов и вложила в нее тонкие пластиковые пакеты — письмо, открытка, стихи. Достала наклейку, написала фломастером «Дело о смерти Натальи Каменевой», наклеила ее на переплет и оставила папку на середине стола. Потом она потушила в кабинете свет и отправилась наверх, в свою спальню.

Глава 6

«Вам не нравится мюнхенский климат? Потерпите пятнадцать минут, и он обязательно изменится!» — вспомнилось Апраксиной, когда она вышла из метро на Зендлингер Тор и попала под резкий ветер с летящим в лицо холодным дождем. Когда она выходила из дома, светило солнце и со стороны Альп веял легкий теплый ветерок: именно поэтому она решила ехать городским транспортом — чтобы заодно немного прогуляться и подумать. И, конечно же, она забыла прихватить на всякий случай зонтик! Хотя за столько лет жизни в баварской столице уже можно было привыкнуть к постоянному непостоянству мюнхенской погоды и научиться делать это механически.

Постояв минут пятнадцать под карнизом у входа в метро, Апраксина взглянула на часы и решила не ждать, пока дождь стихнет. «Не бывает плохой погоды, а бывает неподходящая одежда», — сказала она себе в назидание, застегивая на все пуговицы легкое пальто и повязывая голову шелковым шарфиком, после чего решительно шагнули из-под укрытия прямо навстречу косым струям дождя.

Юрикова жила на улице Капуцинов, и Апраксина решила пройти туда через Старое Южное кладбище, чтобы сократить путь и пройти хотя бы часть его под деревьями. Войдя в ворота со стороны площади Святого Стефана, она пошла по главной аллее, другим концом выходившей как раз на Капуцинерштрассе. Только она зашла под навес огромных деревьев, как ветер, конечно же, тут же начал стихать, а за ним утих и дождь.

— Вот и отлично! — одобрительно сказала Апраксина. Она взглянула на часы, замедлила шаг и пошла, не спеша разглядывая надгробья. Графиня бывала здесь и прежде: на кладбище уже давно никого не хоронили, разве что какую-нибудь знаменитость по особому распоряжению властей, и оно превратилось просто в место прогулок мюнхенцев. Она шла, разглядывая надгробья, и ее поразило, как необычно выглядят они в сырую погоду: от дождя патина на бронзе и копоть на мраморе выступили резче, и ей стало казаться, что печальные барельефы и скульптуры, пользуясь безлюдьем из-за плохой погоды, обнаружили какую-то особенную таинственную свою сущность, обычно скрываемую от праздных посетителей кладбища. Может быть, правду о тех, на чьих могилах они установлены? От копоти и пыли в складках и углублениях мрамора фигуры и лица приобрели совсем не то выражение, какое задумал и придал им скульптор. Вот на лице ангела-малютки светлые губы и кончик носика выступили на фоне потемневших под дождем щек и превратившихся в темные щелки заплаканных глазенок. У другого крылатого малыша мокрое лицо казалось и вовсе зареванным, а чуть выщербленные губы скривились корытцем. Апраксина подошла ближе и прочла: «Здесь покоится нежная мать двоих маленьких детей». Да, этому ангелочку, конечно же, было о чем поплакать…

На медных и бронзовых барельефах время и вода рисовали бирюзовой ярью и черной копотью. Абсолютно одинаковые, определенно отлитые в одной мастерской круглые медальоны с головой Христа в терновом венце с течением лет обрели каждый свое особое выражение и смысл: на одном темная зелень смягчала страдания Спасителя, на другом копоть их подчеркивала, на третьем полусмытая дождями патина придавала Его лику выражение снисхождения к человеческой немощи и людским слабостям. «Как необычно все здесь выглядит сегодня, — размышляла Апраксина, проходя мимо так странно оживших надгробий. — Что, интересно, хочет поведать Время, изменяя по-своему работу старых мастеров? Может быть, эти преображения свидетельствуют о посмертной судьбе тех, кому посвящены надгробья? А может быть, они раскрывают истинный характер усопших? Вот эта муза, например: каким светом залита ее фигура! А дело-то всего лишь в том, что мокрая копоть удачно затемнила и фон, и фигуру музы на барельефе, оставив на свету только лицо и правую руку со светильником. Кто здесь лежит? А, ну ясно, какой-то малоизвестный поэт — никогда не слышала этого имени. Но, возможно, это просто еще не открытый миром великий поэт?