Он сел. Антон и Вадим улыбались.
— Нас не трое, — сказал Антон. — Нас, дорогой Саул, двадцать миллиардов. Наверное, раз в двадцать больше, чем на этой планете.
— Ну и что? — сказал Саул. — Вы понимаете, что вы хотите сделать? Вы хотите нарушить законы общественного развития! Вы хотите изменить естественный ход истории! А знаете вы, что такое история? Это само человечество! И нельзя переломить хребет истории и не переломить хребет человечеству…
— Никто не собирается ломать хребты, — возразил Вадим. — Были времена, когда целые племена и государства по ходу истории перескакивали прямо из феодализма в социализм. И никакие хребты не ломались. Вы что, боитесь войны? Войны не будет. Два миллиона добровольцев, красивый благоустроенный город, ворота настежь, просим! Вот вам врачи, вот вам учителя, вот вам инженеры, учёные, артисты… Хотите как у нас? Конечно! И мы этого хотим! Кучка вонючих феодалов против коммунистической колонии — тьфу! Конечно, это случится не сразу. Придётся поработать. Лет пять потребуется…
— Пять! — сказал Саул, поднимая руки к потолку. — А пятьсот пятьдесят пять не хотите? Тоже мне, просветители! Народники–передвижники! Это же планета, понимаете? Не племя, не народ, даже не страна — планета! Целая планета невежества, трясина! Артисты! Учёные! А что вы будете делать, когда придётся стрелять? А вам придётся стрелять, Вадим, когда вашу подругу–учительницу распнут грязные монахи… И вам придётся стрелять, Антон, когда вашего друга–врача забьют насмерть палками молодчики в ржавых касках! И тогда вы озвереете и из колонистов превратитесь в колонизаторов…
— Пессимизм, — сказал Вадим, — суть мрачное мироощущение, когда человек во всём склонен видеть дурное, неприятное.
Саул несколько секунд дико глядел на него.
— Вы не шутите, — сказал он наконец. — Это не шутки. Коммунизм — это прежде всего идея! И идея не простая. Её выстрадали кровью! Её не преподашь за пять лет на наглядных примерах. Вы обрушите изобилие на потомственного раба, на природного эгоиста. И знаете, что у вас получится? Либо ваша колония превратится в няньку при разжиревших бездельниках, у которых не будет ни малейшего стимула к деятельности, либо здесь найдётся энергичный мерзавец, который с помощью ваших же глайдеров, скорчеров и других средств вышибет вас вон с этой планеты, а всё изобилие подгребёт себе под седалище, и вся история опять–таки двинется естественным путём.
Саул откинул крышку мусоропровода и принялся яростно выбивать туда свою трубку.
— Нет, голубчики, коммунизм надо выстрадать. За коммунизм надо драться вот с ним, — он ткнул трубкой в сторону Хайры, — с обыкновенным простаком–парнем. Драться, когда он с копьём, драться, когда он с мушкетом, драться, когда он со «шмайссером» и в каске с рожками. И это ещё не всё. Вот когда он бросит «шмайссер», упадёт брюхом в грязь и будет ползать перед вами — вот тогда начнётся настоящая борьба! Не за кусок хлеба, а за коммунизм! Вы его из этой грязи подымете, отмоете его…
Саул замолчал и откинулся в кресле.
Вадим задумчиво чесал затылок.
Антон сказал:
— Вам виднее, Саул, вы историк. Конечно, всё это будет очень трудно. Вадим тут нёс, как всегда, легкомысленную чушь. Мы вдвоём с Вадимом или втроём с вами никогда не решим эту задачу — даже теоретически. Но мы все знаем одно: не было ещё такого случая, чтобы человечество поставило перед собой задачу и не смогло её решить.
Саул что–то неразборчиво пробормотал.
— Как это будет делаться конкретно… — Антон пожал плечами. — Что ж, если придётся стрелять, вспомним, как это делается и будем стрелять. Только, по–моему, обойдётся без стрельбы. Пригласим, например, этих желающих странного на Землю. Начнём с них. Они, наверное, захотят уехать отсюда…
Саул быстро вскинул и снова опустил глаза.
— Нет, — сказал он. — Только не так. Настоящий человек уехать не захочет. А ненастоящий… — он снова поднял глаза и посмотрел прямо в глаза Антону. — А ненастоящему на Земле делать нечего. Кому он нужен, дезертир в коммунизм?
Почему–то все замолчали. И почему–то Антону стало нестерпимо жалко Саула и страшно за него. У Саула, несомненно, была беда. И очень непростая беда, такая же необычная, как и он сам, как его слова и поступки.
Вадим с деланным оживлением вскричал:
— А вот кстати… Мы же забыли! За что меня пырнули мечом эти угнетённые? Надо выяснить!
Он подбежал к Хайре, у которого ноги подламывались от усталости и плохих предчувствий и снова прикрепил к его вискам рожки мнемокристаллов.
— Слушай–ка, питекантроп, — сказал он. — Почему преступники, которые везли тебя, напали на нас? Они что, тебя очень любят?
Хайра ответил:
— По повелению Великого и могучего утёса, сверкающего боя, с ногой на небе, живущего, пока не исчезнут машины, преступники заточаются здесь до тех пор, пока не исчезнут машины…
— То есть, навсегда, — пояснил Вадим.
— …Но если преступник сделает, чтобы машина двигалась, он получает милость и возвращается за горы. Те, которые везли меня, шли домой. Они были почти уже люди. На заставе я должен был отпустить их и пересесть на птиц. Но они не сумели сохранить меня, хотя и хотели, потому что хотели жить. А теперь их заколют. — Он нервно зевнул и добавил: — Если солнце уже взошло, то их уже закололи.
Антон вскочил, опрокинув кресло.
— О господи! — сказал Саул и выронил трубку.
7
Носителя копья из рода холмов посадили между Саулом и Антоном. Он снова был закутан в свою шубу, от которой теперь пахло дезинсекталем, и сидел смирно, беспокойно шевеля коротким носом: принюхивался. Было пять часов утра, занималась бледная ледяная заря. И было очень холодно.
Вадим молча вёл глайдер на максимальной скорости и думал только одно: «успеем или не успеем?». Хотя бы эти бедняги не решились сразу возвращаться в посёлок. Но он понимал, что больше им деваться было некуда. Это был их единственный шанс на спасение — попытаться смягчить начальника стражи рассказом о том, как они геройски защищали его посланника. Эта грубая скотина прикончит их сразу же, с горечью подумал Вадим. Если мы не успеем. Он представил себе, как они поставят Хайру перед толстым носителем отличного меча и он, Вадим, скажет: «Кайра–мэ сорината–му каро–сика!» — «Вот ваш человек!» — и визгливо–жалобно завопит: «Татимата–нэ корису!» — «Не сметь убивать этих свободных!» Он всё время твердил в уме эти фразы, и в конце концов они потеряли для него всякий смысл. Всё это не так просто. Может быть, придётся вести длинный разговор. А вряд ли носитель меча добровольно согласится прикрепить к своей немытой голове мнемокристаллы. Вадим покосился на блестящий ящик анализатора. Придётся его скрутить. Не зря же я тащил эти двадцать четыре килограмма от кают–кампании до глайдера.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});