Читать интересную книгу Загадка о морском пейзаже - Антон Кротков

Видимо, хозяйка предпочитала все миниатюрное. Все вокруг было игрушечным, детским, изящным и напоминало обстановку кукольного домика — фарфоровые статуэтки и красиво переплетенные поэтические томики, что стояли на полках, подушки на диванах, мебель. Сразу было видно, что игра для хозяев не развлечение, а стиль жизни.

Ну а что касаемо скромного угощения, то большинство собравшихся явно больше жаждали духовной пищи, нежели масла с ветчиной и пирожных с кремом. Подвывали голодными голосами свежесочиненные ими поэмы и баллады студентики из русского отделения местного университета.

Восторженно рассуждала о начинающейся «прекрасной эпохе» очень томная дама с пышной прической, а-ля императрица Евгения[22], густо посыпанной перхотью и украшенной облезлым медным обручем в виде короны-диадемы.

— Наступает эра просвященной культурности! — уверяла она. — Прекратятся все войны. Народы Европы, грызущиеся за колонии, заключат друг друга в братские объятия и вместе с освобожденными от рабства африканцами и индусами начнут строить рай на земле под музыку великих композиторов и звучание божественной лиры гениальных пиитов.

Тоже гордо именующая себя поэтессой ораторша смотрела черными вдохновенными глазами в пространство и распевно призывала:

Корону поэтам, карету творцам!Их миссия править умами — в науку дворцам!

На протяжении довольно длительной декламации некоторые гости прятали зевки и откровенно скучали. Зато с лица самодеятельной поэтессы не сходило серьезное и трагическое выражение. Сама авторша конечно же считала свои вирши изысканными и даже местами «эротическими».

В конечном итоге двое студентов, не сдержавшись, прыснули от такой высокопарной галиматьи. Экзальтированная мечтательница, уловив обостренным слухом, что кто-то из гнусных мальчишек обозвал ее напыщенной кривлякой, тут же зашвырнула в них через всю комнату чашкой.

Следующие двадцать минут все присутствующие под руководством хозяйки отпаивали пострадавшую успокоительными каплями, а молодые проказники были с позором изгнаны из гостиной с правом появиться здесь вновь лишь через неделю. На провинившихся молодых людей также был наложен штраф в три рубля, а еще студенты должны были заплатить за разбитую по их вине чашку.

* * *

Постепенно страсти улеглись и вечер продолжился. Уютная и в целом доброжелательная атмосфера гостиной так не вязалась с тем, что Вильмонту пришлось пережить накануне, что он даже удивленно задался вопросом: «Уж не приснилось ли ему, что он находился на тральщике и ждал, что сейчас палуба под ним расколется и он окажется в ледяной воде?»

* * *

Рядом с продолжившей музицировать хозяйкой, вплотную придвинув свой стул к роялю, сидел грузный, коротко стриженный господин, похожий на гоголевского городничего, каким его обычно представляют в классических театральных постановках. Это и был тот человека, ради которого Вильмонт сюда пришел — штабс-ротмистр Кошечкин, начальник жандармского железнодорожного управления. Он жадно ловил каждое движение своей богини.

Хозяйка являла собой удивительный случай неувядающей, несмотря на почти четыре прожитых десятилетия молодости, даже можно сказать юности (Кошечкин был старше Вельской лет на пятнадцать, но из-за своей тяжеловесности, и, напротив, моложавости литераторши разница в возрасте между ними казалась еще более значительной). Поэтессе была свойственна почти девичья экзальтированность, энергия и увлеченность.

Лицо Вельской было очень выразительным, однако его нельзя было назвать красивым из-за непропорционально развитой подбородочной части и «хищного» носа с выраженной горбинкой. Эти тонкие бледные губы не звали к поцелуям, а большие руки с короткими толстыми пальцами скорее были созданы природой для тяжелого физического труда, нежели для легкого бега по фортепьянным клавишам и страстных лобызаний. Да и крупная бородавка возле ее рта, окруженная черными волосиками, совсем не тянула на кокетливую мушку. Будучи ярой феминисткой, Вельская отвергала корсет, способный скрыть изъяны ее уже немолодой фигуры.

Но благодаря своей необычайной живости, уму, обаянию и естественной женственности, хозяйка гостиной буквально излучала магнетизм и сексуальность, производя впечатление яркой личности. Из-за этих качеств некоторые мужчины находили Вельскую привлекательной. Вот и пожилой жандарм смотрел на нее с обожанием. Она же с удовольствием подшучивала над необразованностью и солдатской прямолинейностью поклонника:

— Вы, Гаврила Афанасьевич, давеча заявили мне, что любите искусство, — желая развеселить гостей после занудного выступления самодеятельной поэтессы в обруче-короне, начала забаву Вельская. — Вы так сказали, чтобы только угодить мне или из искренности чувств?

— Нет, отчего же… — явно чувствуя себя неуверенно среди всей этой высоколобой публики и оттого запинаясь, поднялся на свою защиту Кошечкин. Кажущийся увальнем, крупнотелый жандарм исподлобья озирался на предвкушающих представление зрителей, словно театральный пожарный, которого шутники-актеры обманом заманили на сцену и тут же подняли занавес. Вся его поза, толстый загривок и квадратный затылок, коротко стриженные ежиком волосы, напоминающие вставшую дыбом шерсть, делали его похожим на затравленного и прижатого охотниками к дереву крупного кабана.

— Искусство, оно… искусство! — пробормотал он и запнулся, силясь найти подходящие слова.

— Э… Искусство, я бы сказал, имеет за собой… тхе, тхе… Положим, я с малолетства любил разные красивости и в особенности героическое… к примеру, марши… Я даже у себя в отделении оркестр приказал организовать…

— Да, да, я знаю!

Наивно и женственно, словно не совладав с порывом чувств, 37-летняя «девочка» перебила его и подхватила якобы не досказанную своим «личным адъютантом» мысль:

— Вы хотели сказать, что, как и все мы тут, обожаете хорошую поэзию и любите театр. Ведь верно?

— Мм, где то в этом роде, — обрадованно качнул тяжелой кабаньей башкой Кошечкин.

— Ах, как я люблю вас за это, Гаврила Афанасьевич! Я чувствую в вас глубоко художественную натуру. Позвольте, милый мой, я вас за это поцелую.

Вельская звонко чмокнула Кошечкина в щеку. Большой нос железнодорожного жандарма покраснел и распух от удовольствия.

— Вы, Гаврила Афанасьевич, при всей вашей тяжелой и грубой службе обладаете просто гениальным даром тонко чувствовать прекрасное. Ах, нет, не отрицайте! Лучше прочтите нам что-нибудь из избранного.

Расчувствовавшись и осмелев, доселе робевший перед питерской литераторшей и другими здешними умниками, Кошечкин принялся читать известные ему стихи Пушкина, которые запомнил из гимназического курса. Сперва он делал это неуверенно, косясь по сторонам, но постепенно увлекся и осмелел. Декларирование его было настолько неумелым и комичным, что слушатели давились, чтобы не расхохотаться прежде времени. Но Кошечкин уже ничего не замечал, ибо не сводил глаз с застывшей в притворном восхищении Вельской. Она же до поры всячески поощряла его. Но потом вдруг на лице шутницы появилось кислое выражение полного разочарования:

— Довольно! И зачем вы меня обманули? Немедленно признавайтесь!

Кошечкин опешил от изумления и непонимающе уставился на только что восхищавшуюся им поэтессу.

— Я?! Да помилуйте. Никогда не посмел бы. Ведь я это… только ради вас.

Вельская расхохоталась ему в лицо:

— Опять вы врете! Эх, вы, Байрон нижегородского разлива!

— Вот вам крест, не вру!

— Врете! Врете! — махнула на него рукой хозяйка гостиной, запретив оправдываться. — Садитесь уж. Так бы сразу и сказали, что любите меня больше, чем искусство. И нечего это скрывать. Всем это давно известно. Конечно, вас бы следовало в наказание исключить из нашего братства.

На суровом лице старого солдата появилось выражение неподдельной тревоги. Но Вельская смилостивилась над ним.

— Ладно, так уж и быть, продолжайте и далее служить моим верным оруженосцем и повышайте свой духовный уровень, если желаете впредь бывать у меня.

Анри поразило, что этот суровый полицейский бульдог позволяет столичной болонке так обходиться с собой: Кошечкин совсем не выглядел обиженным или рассерженным, а только смущенным. Встречаясь глазами со своей богиней, он виновато улыбался ей. И был благодарен хозяйке, что она все-таки решила не изгонять его, как тех студентиков.

* * *

Когда в творческой программе вечера был объявлен короткий перерыв, Анри получил возможность поговорить с Вельской. У него имелись с собой сувениры для нее — тибетский храмовый колокольчик из высокогорного буддийского монастыря и фигурка баядерки — индийской храмовой танцовщицы-проститутки. Анри получил эти вещи от много путешествовавшего по Востоку Эристова, который знал об увлечении поэтессы эзотерикой Востока. Вельская посещала спиритические сеансы Блаватской, занималась йогой и мечтала накопить достаточно денег для «паломничества» в Тибет.