Читать интересную книгу Питер Брейгель Старший - Сергей Львов

Брейгель вернулся на родину в смутное время. Карл V потерпел ряд военных поражений, финансы были расстроены. Сам император много болел. Через два года Карл V отрекся от престола и разделил свою империю между двумя наследниками. Власть над Германией, Чехией и Венгрией он передал своему брату Фердинанду I, королем Испании, заморских владений и Нидерландов он сделал своего сына Филиппа II.

Отречение Карла V было обставлено с пышностью и даже празднично. Оно происходило в Брюсселе, но все подробности этого удивительного акта были, разумеется, хорошо известны и в Антверпене.

В одном из дворцов Брюсселя, изукрашенных для этого случая коврами, цветами и гирляндами, собрались самые знатные представители всех нидерландских провинций. Они явились во дворец в самых роскошных одеждах. У дверей стояла стража со сверкающими алебардами в руках.

В одном конце огромного зала был сооружен помост — подобие сцены, на которой и должен был разыграться торжественный спектакль. Золоченые тронообразные кресла были приготовлены для его главных участников.

Императору, появившемуся на помосте, еще не исполнилось шестидесяти лет, но он казался глубоким стариком. Он разрушил свое здоровье неумеренным употреблением яств и питий. Вместе с ним вошел Филипп II — худой, малорослый, узкогрудый, с видом болезненным и даже неожиданно робким.

Один из нидерландских сановников начал длинную речь. Он прославлял любовь императора к Нидерландам. Присутствовавшие были вольны вспоминать при этом судьбу Гента, города, в котором Карл V родился и который он разорил и унизил, они вольны были думать о жестоких императорских «плакатах» против еретиков, но и у тех, у кого возникали подобные крамольные мысли, лица выражали лишь приличествующую случаю сосредоточенность и умиленность.

Говоривший тем временем сообщил новость, уже всем известную: император, сказал он, горько сожалеет, но расстроенное здоровье и утрата сил, как телесных, так и умственных — не многие самодержцы решались на такое признание! — заставляет его сложить с себя верховную власть. Что касается Нидерландов, он передает ее своему сыну Филиппу. Император желает, чтобы наследник хранил непреклонно и в нетронутой чистоте католическую веру.

В этом зале находилось немало людей, которые должны были внутренне содрогнуться при этом напоминании. Но никто из них — а среди них были и граф Эгмонт, и принц Вильгельм Оранский, и адмирал Горн — еще не представлял себе ни ближайшего будущего страны, отданной во власть Филиппа, ни своих собственных судеб. А между тем многим из тех, кто собрался в этом зале, была суждена смерть на плахе или от руки подосланных убийц, многие пали жертвой интриг и предательства.

Затем произнес речь сам император. Он напомнил, сколько войн он вел, во скольких дальних и ближних походах участвовал, сколько земель и скольких людей привел к покорству, сколько трактатов и договоров, укрепляющих империю, заключил. И, завершая речь, снова повторил, что главную основу власти, которую он передает сыну, составляет католическая вера во всей ее чистоте. Филипп преклонил колена, поцеловал руку отца, а затем встал, чтобы изъясниться в любви к народу Нидерландов.

Филипп сказал, что не владеет ни одним из языков, на котором говорят в Нидерландах, и посему речь вместо него произнесет один из епископов. Епископ же сообщил, что Филипп твердо решил следовать во всем примеру и заветам отца. Главными участниками торжественного действа было произнесено еще немало прочувствованных и торжественных слов, а присутствующими пролито умиленных слез.

Историк, извлекший из старых хроник описание этого государственного спектакля, восклицает: «Что сделал для жителей Нидерландов император Карл V, чтобы они так плакали о нем?» И он напоминает, что император забирал у Нидерландов больше денег, чем ему приносили все его остальные владения, вместе взятые, что он основал в Нидерландах инквизицию, которая сожгла, обезглавила или заживо похоронила, действуя в согласии с его «плакатами» против еретиков, сто тысяч человек. Что касается верности католическому догмату, то, напомнив, как Карл V не остановился перед тем, чтобы напасть на Рим — город, где жил католический первосвященник, — он замечает, что Карл V «сражался не против религиозной, а против политической ереси, которая скрывалась в неподчинении реформаторов догмату… Он был слишком проницательным политиком, чтобы не понять связи между стремлениями к религиозной и политической свободе».

Прошло четыре года, и Филипп II, покидая Нидерланды, где он оставлял вместо себя наместницу, доказал, что он прекрасно усвоил политические уроки отца. Он сказал так: «Помимо вреда для божьего дела, как показывает опыт прошлого, перемена религии всегда сопровождается изменением государственного строя, и часто бедняки, бездельники и бродяги пользуются этим как предлогом, чтобы завладеть имуществом богатых». Он ни на минуту не заблуждался относительно социальной природы протестантских устремлений. Но эти слова были сказаны спустя четыре года, которые еще должны были пройти. А пока что Филипп принял власть над Нидерландами в свои руки, и все стало еще хуже, чем было при Карле V.

Разнообразными путями он уничтожил последние остатки нидерландских традиционных вольностей. Большой ущерб он нанес нидерландской торговле. Огромные пошлины на ввозимое сырье, запрет нидерландским купцам вести самостоятельно дела с колониями стали сущим разорением для Нидерландов. Это были новшества. Но инквизиция действовала по-прежнему, только еще беспощаднее. Страх и неуверенность овладевали людьми. Они таились еще под спудом, не названные по имени, не изображенные художниками, а внешне вся страна, «наша прекрасная родина Нидерланды», и чудесный город Антверпен жили прежней деятельной и полной жизнью.

И, конечно, предприимчивые люди процветали. Прекрасно шли дела лавки «На четырех ветрах». Гравюры Иеронима Кока расходились по всей стране и даже далеко за ее пределами. Издатель богател и, как сообщает ван Мандер, строил себе дом за домом. Но богатство издателя отнюдь не делало богатыми художников, работавших на него, особенно если это было их главным заработком. Кок не слишком-то считался с художниками, зависевшими от его заказов.

Об этом свидетельствует история гравюры Брейгеля «Большие рыбы пожирают маленьких». Этот лист был одним из первых и самых интересных рисунков Брейгеля на темы народных пословиц. Огромная рыба — много больше человеческого роста — лежит на берегу.

Маленький рядом с ней человек огромным ножом распарывает ей брюхо. Из него вываливаются рыбы, и каждая большая держит в пасти меньшую, а та совсем маленькую. Образ этот многократно варьируется. В воде и на суше происходит эта непрерывная охота — и тот, кто поглощает более слабого, сам оказывается жертвой более сильного. Чтобы сделать мысль особенно ясной, Брейгель помещает на берегу полурыбу, получеловека — существо с рыбьим туловищем и ногами человека, который уносит в пасти свою добычу — маленькую рыбку.

Иногда пишут о том, что эта гравюра отразила злободневные события. На антверпенской бирже беспрерывно разорялись мелкие предприниматели, их состояния проглатывали воротилы, но и сами они дрожали перед банкротством, связанным с политикой Филиппа II. Аллегория о рыбах, конечно, относится к людям, но вряд ли нужна столь прямолинейная подстановка конкретных обстоятельств, которые мог иметь б виду художник. К этому времени Брейгель уже столько повидал всякого, начиная от конкуренции между братьями-художниками до религиозных распрей и династических войн, при которых маленькие герцогства становились яблоком раздора между Габсбургами, папой и французским королем, что у него было вполне достаточно поводов для горьких размышлений о неустройстве мира, о праве сильного и об относительности представлений о силе: средняя рыбка, проглотившая крошечную рыбешку, сама попадает в пасть огромной рыбище, а ту вытаскивает на берег и потрошит рыбак. Из этих-то раздумий возник рисунок. Судьба рисунка могла только добавить горечи в размышления Брейгеля.

Кок приобрел у него рисунок, но чтобы обеспечить гравюре больший сбыт, обозначил на нем в качестве автора давно умершего Иеронима Босха. К счастью, оригинал Брейгеля к этой гравюре с зеркально-перевернутым изображением, с его подписью и датой сохранился, но истина стала известной много времени спустя после смерти Брейгеля. А при жизни он, конечно, не мог каждому покупателю, купившему его работу как посмертную публикацию Босха, объяснять, как все обстоит на самом деле, и каждому предъявлять оригинал.

Был ли этот поступок издателя неожиданностью для Брейгеля? Или он дал на него свое согласие? Это неизвестно и, вероятно, так неизвестным и останется. Но даже если согласие было дано, оно было вынужденным. Брейгель больше нуждался в Коке, чем Кок в Брейгеле. История эта показывает, что Брейгель, вернувшись из своих странствий, еще не завоевал громкого имени. А легко ли человеку в возрасте за тридцать лет, с юности занимающемуся своим искусством, сознавать, что твое имя не имеет притягательной силы и кажется издателю недостаточным обеспечением его расходов! И если это был не первый случай, тем горше была обида Брейгеля. Он ценил Босха, он многому научился у него, когда копировал и варьировал для Кока босховские сюжеты, но он не настолько следовал за Босхом, чтобы принести ему в жертву собственное имя.