Отношения отца с Берия были непростыми. Сын В.А. Антонова-Овсеенко Антон пытается представить в своих воспоминаниях моего отца как человека безвольного, эдакой игрушкой в руках всесильного Лаврентия. Однако из мемуаров жены Дзержинского, старых чекистов, близко его знавших, таких, как Ф. Фомин, И.Д. Папанин и других, вырисовывается совсем иной образ.
Известный полярник Иван Дмитриевич Папанин в молодости был комендантом ЧК в Крыму, где ему пришлось работать вместе с С.Ф. Реденсом, бывшим тогда уполномоченным ЧК.
В своей книге "Лед и пламень" он рассказывает о совместной с Реденсом работе, приводит различные эпизоды. Сотрудничали в штате у них два лихих моряка, "в работе не знали ни сна, ни отдыха", занимались конфискацией ценностей у спекулянтов и контрреволюционеров. Но вдруг стали замечать за ребятами, что они, как говорится, живут не по средствам, провели следственный эксперимент и установили, что при конфискации драгоценностей, золотых червонцев морячки и себя не забывали. Приперли их к стенке, а они и не скрывали, что брали, подумаешь — велика ли беда! "Буржуи жили себе в удовольствие, из нас кровь пили, а нам и попользоваться ничем нельзя?!".
Реденс, присутствовавший на допросе, взорвался:
— Попользоваться? А по какому праву? Это все нажито народом, это все народное достояние, на которое вы подняли руку. В стране голод, а вы в разгул! Революцию продали. Судить вас будет коллегия.
Приговор был самый суровый. Видя, что Папанин сильно нервничает и переживает, даже температура подскочила, Реденс пришел к нему.
— Жалеешь? Кого жалеешь?! Запомни, Папанин: судья, который не способен карать, становится в конце концов сообщником преступников. Щадя преступников, вредит честным людям. Величайшая твердость и есть величайшее милосердие. И в этом, — Реденс говорил отрывисто, словно вбивал свои мысли в мою голову, — проявляется революционный гуманизм. Мы должны быть беспощадно требовательны к себе. Но Реденс, вспоминает Папанин, был одинаково суров и к тем, кто подменял закон, судебное разбирательство классовым чутьем и революционной целесообразностью. Иван Дмитриевич пишет:
"Как комендант Крымской ЧК, я ознакомился с делами, которые вел один из следователей. Чуть ли не на каждом стояла резолюция: "Расстрелять". Признавал этот следователь лишь два цвета — черный и белый, полутонов не различал. Врагов настоящих, закоренелых, достойных смертной кары было от силы десять, остальные попали в ЧК по недоразумению. Я пошел к Реденсу и показал просмотренные дела.
Реденс обычно не демонстрировал своих чувств. А тут, вчитываясь в бумаги, почернел. У Реденса в этот момент сидел и Вихман — председатель Крымской ЧК. Тот, просматривая дела, тоже ни слова не сказал, я только видел, как у него на скулах перекатывались желваки.
На экстренно созванном заседании Реденс сказал кратко:
— Мы — представители самой гуманной, самой справедливой власти. Это не значит, что мы всепрощенцы. Но если кто-то позволит себе поспешить с выводами — будем карать беспощадно. Мы не можем дискредитировать ни Советскую власть, ни ЧК. Наш прямой долг — строжайше выполнять требования революционной законности.
Реденс был крут, но справедлив. Не давал никому поблажки, органически не переносил даже малейших проявлений панибратства и хамства.
Однажды я зашел в камеру к гардемаринам, спрашиваю:
— Какие претензии?
Что-то хотят сказать и не решаются.
— Смелее, чего боитесь, вы же моряки, — сказал я. Один набрался храбрости:
— Ваш заместитель ударил арестованного.
Вызвал я заместителя прямо в камеру:
— За что ударил? Ты что, жандарм, околоточный надзиратель? На первый раз — пятнадцать суток строгого ареста. Иди и напиши рапорт, все объясни.
Заместитель пошел и написал жалобу на имя Реденса: Папанин дискредитирует его в глазах белогвардейской нечисти.
Реденс на жалобе наложил резолюцию: "С наказанием согласен".
Реденс не уставал повторять: "У чекиста должны быть чистые руки". Каждый случай самосуда, неоднократно повторял Реденс, на руку злейшим врагам Советской власти.
Люди ценили его за человеческие качества, твердость, деловитость. Он не любил обещать, — отмечал Папанин. — Если что — сразу отказывал".
Все эти папанинские оценки перекликаются с воспоминаниями других людей, близко знавших и работавших с Реденсом в конце 20-х годов, в 30-е годы, вплоть до рокового для него 1938 года. Я об этом скажу чуть ниже.
С. Реденс (родные и друзья звали его Стахом) был общительным, контактным человеком, с ним всегда было легко и просто. У него была приятная внешность — мягкие черты лица, вьющиеся волосы, ладная, спортивная фигура. Он располагал к себе людей, нравился многим, особенно женщинам. Наша знакомая из соседнего подъезда М.А. Козлова говорила мне, что, когда Стах улыбался, каждой женщине казалось, что он улыбается именно ей. Может быть, мама и не была в восторге от этой популярности, не берусь судить — я слишком был мал, чтобы замечать такие вещи. Но знаю, что мама не грешила таким чувством, как ревность, а отец относился с ней с трогательной нежностью и заботой. Мама часто болела, у нее был туберкулез легких, и она подолгу лечилась в санаториях. Наша няня Таня (Татьяна Ивановна Москалева), на руках у которой выросли мы с братом Леонидом, рассказывала, что, когда мама уезжала на очередное лечение, отец подолгу стоял у окна и с тоской смотрел ей вслед.
Нас с Леонидом отец очень любил и любил проводить с нами время, если у него вырывалась свободная минутка. У него было много друзей, они часто собирались у нас. Вся наша большая аллилуевская семья нередко съезжалась к нам домой, иногда к Павлу Сергеевичу или на дачу Сталина.
Мои родители были театралами. После гибели отца, уже после войны мы с мамой также любили бывать в театрах. В Большом театре, помню, сидели в сталинской ложе. Это маленькая ложа, первая слева от сцены. В ней часто бывал и сам Сталин. Обычно он сидел в глубине ложи, и из зала его не было видно. Однажды во время сцены драки в балете А. Глазунова "Раймонда" у одной из сабель оторвался клинок и он залетел как раз в эту ложу. По счастью, в тот вечер ложа пустовала. Но после этого мизансцену изменили.
Попутно добавлю, что в те времена все наши руководители охотно посещали спектакли и концерты. А какие были дивные солисты — Н.С. Козловский, С.Я. Лемешев, М.Д. Михайлов, А.С. Пирогов, М.О. Рейзен, П.Г. Лисициан, Г.С. Уланова, М.Т. Семенова, О.Б. Лепешинская, Н.А. Обухова, М.П. Максакова и многие другие прославленные мастера.
Отец увлекался фотографией. У него была разная аппаратура, в том числе фотоаппарат ФЭД. Его подарили отцу воспитанники колонии имени Ф.Э. Дзержинского, созданной А.С. Макаренко в пригороде Харькова. Колонию патронировала ВЧК, и отец много занимался ее делами. Совет командиров этой детской колонии предложил на ее базе организовать выпуск фотоаппаратов типа "лейка". Чекисты идею поддержали и помогли наладить серийное производство. Фотоаппараты получились классные, на уровне мировых стандартов, и колонисты в честь Феликса Эдмундовича присвоили им марку ФЭД.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});