Читать интересную книгу Хороните своих мертвецов - Луиз Пенни

– Постойте, я тут что-то нашла, – сказала женщина с прибором.

Шевре вздохнул, но они все переместились в темный угол. Копатель переставил туда лампы.

Инспектор Ланглуа почувствовал, как учащенно забилось его сердце, остальные тоже смотрели с воодушевлением и надеждой. Даже Шевре.

Несмотря на тот факт, что Шамплейн не мог быть захоронен здесь, у Шевре теплилась надежда. Ланглуа подумал, что археологи, как и следователи, копают и копают и всегда надеются, что их усилия не будут потрачены напрасно. Под поверхностью может обнаружиться что-то важное.

Копатель вонзил лопату в твердую землю, пошевелил ею, проталкивая ее все глубже и глубже, дюйм за дюймом, чтобы не уничтожить то, что покоится там, внизу.

Потом они услышали удар и легкое поскребывание. Лопата на что-то наткнулась.

И снова главный археолог присел. Взял свой инструмент, более тонкий, чем остальные, осторожно, неторопливо раскидал землю, и они увидели ящик.

Открыв его, главный археолог посветил внутрь.

Репа. Впрочем, одна из них была немного похожа на премьер-министра.

Глава девятая

Арман Гамаш быстро прошел по скользкой дорожке в парк, известный как Плас-д’Арм. Морозный ветер щипал его лицо. Дорожки были проложены в глубоком снегу, наметенном ветром. На вершине парка ждали коляски с впряженными в них лошадьми, возившие туристов на экскурсию по Старому городу. За спиной Гамаша стоял ряд небольших живописных каменных зданий, ныне превращенных в рестораны. Справа от него воспарял к небесам великолепный англиканский собор Святой Троицы. Гамаш знал это наизусть и теперь не смотрел на него. Как и все остальные, он низко опустил голову, защищаясь от ветра, лишь изредка поднимая взгляд, чтобы быть уверенным, что он не врежется в человека или столб. Глаза у него слезились, слезы замерзали на щеках. И все остальные были похожи на него: у всех лица круглые, красные, сияющие. Словно стоп-сигналы автомобиля.

Он поскользнулся на ледке, но не упал – сумел сохранить равновесие, потом повернулся спиной к ветру и перевел дыхание. На вершине холма, за парком и колясками находилось самое фотографируемое здание в Канаде.

Отель «Шато-Фронтенак».

Громадный и серый, увенчанный башенками, грандиозный, он возвышался, словно выдавленный из самого утеса. Свое название этот похожий на средневековые замки отель получил в честь первого губернатора Квебека, графа де Фронтенака. Он был великолепный и устрашающий.

По пути к «Шато» Гамаш прошел мимо большой статуи в середине маленького парка. Monument de la Foi. Памятник вере. Потому что Квебек был построен на вере. И на мехе. Но отцы города предпочли поставить памятник мученикам, а не бобру.

«Шато» обещал тепло, стаканчик вина, французский суп с хрустящим луком, Эмиля. Но старший инспектор остановился, не доходя до двери, и уставился, правда не на «Шато» и не на готическую статую веры, а на другой памятник, слева, гораздо более крупный, чем памятник вере.

Это был памятник человеку, который теперь стоял над городом, основанным им четыреста лет назад.

Самюэль Де Шамплейн.

Лысый, с обнаженный головой, он делал шаг вперед, словно хотел присоединиться к ним, стать частью города, обязанного ему своим существованием. А у основания статуи поместилась другая фигура, меньших размеров. Ангел, играющий на трубе в честь основателя города. И даже Гамаш, противник национализма, испытывал удивление и трепет перед точным предвидением и мужеством этого человека, его решимостью сделать то, что пытались и не смогли другие.

Не просто приплыть на эти берега и снять урожай мехов, рыбы, леса, а жить здесь. Создать колонию. Сообщество. Новый Свет. Дом.

Гамаш смотрел долго, пока у него не онемело лицо и пальцы в рукавицах. Но он постоял еще некоторое время, дивясь отцу Квебека.

Где ты? Где тебя похоронили? И почему мы не знаем где?

Эмиль поднялся и помахал ему рукой, приглашая к столу у окна.

Два человека, сидевшие с ним, тоже поднялись.

– Старший инспектор, – обратились они к нему и представились.

– Рене Далер, – сказал высокий упитанный человек, пожимая руку Гамашу.

– Жан Амель, – назвался невысокий, худенький.

Будь у Рене аккуратные усики, эти двое вполне могли бы сойти за Лорела и Харди[37].

Гамаш отдал свою куртку официанту, предварительно засунув в рукав шапочку и шарф. Он сел, приложил ладони к щекам и почувствовал жжение. Сильный холод по иронии вызывал свою противоположность – и не отличить от солнечного ожога. Но прошло несколько минут, и жжение прошло, кровь снова стала циркулировать в его руках, которые он подсунул под себя, чтобы согрелись.

Они заказали выпивку, ланч, заговорили о карнавале, погоде, политике. Было ясно, что эти трое хорошо знакомы друг с другом. И Гамаш знал, что они не первое десятилетие принадлежат к одному клубу.

К Обществу Шамплейна.

Принесли напитки и корзинку с булочками. Гамаш подавил в себе желание взять в каждую руку по теплой булочке. Трое говорили между собой, Гамаш иногда вставлял замечание, иногда просто слушал, иногда поглядывал в окно.

Бар «Сен-Лоран» находился в дальнем углу «Шато», в конце роскошного, широкого, бесконечного коридора за дверями, открывающимися в иной мир. В отличие от остального отеля, являвшего собой нечто титаническое по размерам, этот бар был невелик и имел круглую форму, потому что был встроен в одну из башен. Его изгибающиеся стены были отделаны панелями темного дерева, а с двух сторон были устроены камины. В центре разместилась круглая стойка бара, вокруг нее стояли столики.

В любом обычном городе такой интерьер считался бы впечатляющим, но Квебек-Сити был далеко не обычным городом, а «Шато» был явлением уникальным.

Вдоль дальней стены бара располагались по окружности окна. Высокие, с рамами из красного дерева, широкие, многостворчатые. Оттуда открывался самый великолепный вид из всех, какие доводилось видеть Гамашу. Да, для него как для жителя провинции Квебек ни один вид не мог сравниться с этим. Это был их Большой каньон, их Ниагарский водопад, их Эверест. Это был Мачу-Пикчу, Килиманджаро, Стоунхендж. Это было их чудо.

Из бара открывался вид на реку, такую далекую, что она уходила куда-то в прошлое. Отсюда Гамаш мог видеть на четыре века назад. Корабли, на удивление маленькие и хрупкие, плывут из Атлантики, бросают якорь в самом узком месте.

Квебек. Это алгонкинское[38] слово. Место, где сужается река.

Гамаш почти что видел, как моряки сворачивают паруса, как тянут канаты, закрепляют лини, карабкаются на мачты, спускаются. Он почти что видел лодки, спускающиеся на воду, гребцов, направляющих лодки к берегу.

Знали ли они, что их ждет? Что принесет им Новый Свет?

Почти наверняка – нет. Большинство так и осталось здесь навсегда, их похоронили прямо под тем местом, где они сейчас сидят, близ берега. Они умирали от цинги, от холода.

В отличие от Гамаша у них не было «Шато», где можно было погреться. Ни теплого супа, ни янтарного виски. Он и десяти минут не выдержал на этом кусачем, ледяном ветру. Как же выживали они – дни, недели, месяцы? Без теплой одежды и почти без крыши над головой?

Ответ, конечно, был очевиден. Они и не выживали. Большинство умерло медленной, мучительной смертью в первые зимы. Из этого окна, выходящего на серую воду и ледяные поля, Гамаш видел саму историю. Его историю, протекающую мимо.

Еще он увидел темное пятнышко вдалеке. Каноэ. Тряхнув головой, Гамаш вернулся к разговору за столом.

– Что тебя так озадачило? – спросил Эмиль.

Старший инспектор кивнул на окно:

– Команда гребцов на каноэ. Первые поселенцы были вынуждены этим заниматься. Но сейчас-то кому это нужно?

– Согласен, – сказал Рене, разламывая булочку и намазывая на нее масло. – Я с трудом смотрю на них, но в то же время не могу оторваться от этого зрелища. – Он рассмеялся. – Мне иногда кажется, что мы общество гребцов.

– Кого-кого? – спросил Жан.

– Гребцов. Вот почему мы и занимаемся такими вещами. – Он мотнул головой в сторону окна и точки на реке. – Вот почему Квебек так хорошо сохранился. Вот почему мы настолько очарованы историей. Мы все в гребной лодке. Двигаемся вперед, но постоянно оглядываемся назад.

Жан рассмеялся и откинулся на спинку стула, когда официант поставил перед ним тарелку с громадным бургером и картошкой фри. Эмилю принесли кипящий французский луковый суп, а Гамашу – тарелку горячего горохового.

– Сегодня утром я встретил одного человека, который готовился к гонкам, – сказал Гамаш.

– Готов спорить, что он в хорошей форме, – заметил Эмиль, поднимая ложку чуть ли не до уровня глаз, чтобы разорвать расплавившийся в вязкие нити сыр.

– Да, в хорошей, – подтвердил Гамаш. – Он священник в пресвитерианской церкви Святого Андрея.