Потом рукав перекрыл кислород. Колючка схватился лапками за шею и, выставив до предела глаза, свалился на камни.
Нет, Колючка был удивительным существом. Воплощение нелепости, курьезности, как будто все смешное, что существовало во Вселенной, объединили в раздрызганной фигуре квазидикобраза.
Колючка был способен рассмешить даже мертвого, а мы были пока еще живые.
Я рассмеялся почти сразу.
А когда Колючка принялся вертеться на грунте, засмеялся даже Барков.
Посмеялись хорошо.
Но тут Колючка перестал биться и захрипел. Барков склонился над ним, размахнулся кулаком посильнее и треснул его по переносице. Колючка замер, а потом чихнул. Сильно.
Рукав пробкой вылетел из ноздри Колючки, развернулся в полете в полный рост и, развернувшись, с характерным сопливым звуком обернул лицо Груши.
Я рассмеялся громче.
Груша сдернула с себя сопливую тряпку, замахнулась на Колючку, тот шарахнулся в сторону.
— Идиоты! — орала она, стряхивая с себя Колючкины сопли. — Почему вокруг меня одни идиоты?
А мне приятно было. Так Груше и надо!
Барков снова приманил Колючку. И сунул ему под нос другой рукав. Осторожно уже, придерживая. И Колючка понюхал осторожно.
— Впрочем, мы найдем рюкзак и так, — сказал Барков. — У меня есть пеленгатор.
И Барков достал из своего искалеченного комбинезона очередную палочку. Она почти не отличалась от зажигательной, по форме и по размерам то же самое, я даже подумал, что она и есть зажигалка, Барков перепутал.
Но Барков не перепутал, он постучал палочкой по ноге, и на ее конце загорелся красный огонек.
— Ого! — ернически восхитилась Груша. — Красный огонек!
Барков медленно обвел палочкой горизонт. Красный огонек. Барков повернулся в другую сторону. И почти сразу вспыхнул зеленый.
— И что это значит? — почесалась Груша.
— Рюкзак там, — Барков указал направление.
— А расстояние? — кивнул я на палочку.
— Точно сказать не могу… Недалеко. Радиус пеленгатора — тридцать километров. Но огонек горит ярко, значит, объект недалеко.
— Вывод утешает, — хмыкнула Груша и плюнула на камни. — Всего тридцать километров!
— Давайте лучше уже пойдем, — предложил я. — Я почему-то хочу назад, в цивилизацию. Надоело мне тут.
— Ну-ну… — Груша плюнула еще раз.
И мы пошли вслед за указующей палочкой.
Шагали в молчании. Наверное, часа три ни слова не произнесли. Барков шел, закинув руки за спину, я подтачивал нож найденным песчаником, а Груша мастерила некое приспособление: обматывала веревкой камень необычной гантелеобразной формы, видимо приготавливая из него какое-то ударное орудие.
Она шагала последней, отчего я чувствовал себя неуютно. Мне все казалось, что Груша решит испытать свой инструмент на мне — настроение у нашей начальницы было какое-то воинственное.
И я решил пошутить. Ну так, чтобы разрядить обстановку.
— Для чего булыжник-то припасла? От инопланетян отбиваться?
— Я его вовсе не против инопланетян приготовила. — Груша подышала на свое орудие.
— А против кого?
— Против вас, — ответила Груша. — Вы мне совсем не внушаете доверия. Вы оба — психически нестабильные личности, от вас можно чего угодно ожидать. А в инопланетян я не верю.
Я хмыкнул.
— Чего хмыкаешь?
— Ничего. Просто.
— Только не говори, Тимоня, что ты веришь в инопланетян! В инопланетян верят одни бактерии.
Барков промолчал. А я упрямо сказал:
— Современная наука не отрицает возможность их существования. А ты отрицаешь?
— А я отрицаю. Мы — вершина разума во Вселенной!
Ясно. Груше захотелось поспорить. Поругаться. Наполнить жизнь энергией.
— Мы — вершина эволюции! — продолжала она. — Такова железная истина!
Теперь хмыкнул Барков. Вершина эволюции уставилась на меня. Что-то она ко мне сегодня привязалась… И уж очень она и меня уязвить хотела.
— А может, Тимоня, ты еще и в контакт веришь? — подозрительно спросила Груша. — Я имею в виду Контакт с большой буквы?
— Верю, — признался я. — Да, я верю в Контакт с большой буквы. Как и всякий человек.
— Контакт… — презрительно буркнула Груша. — Весь ваш пресловутый Контакт — сплошная фантастика.
Тут Груша даже подпрыгнула. От избытка чувств.
— Фан-тас-ти-ка! — раздельно повторила она. — Я, когда еще в ясли ходила, тоже фантастикой увлекалась. И всякими одами, гекзаметром, одним словом — вымершими жанрами. Так вот, половина всех фантастических произведений — истории про Контакт. Причем утомительно однообразный контакт. Я даже варианты развития отношений землян с гостями из космоса выделила. Их не так уж много: или инопланетяне — добрые дядечки, которые нам все дадут даром, или они — безмозглые чудища, стремящиеся нас сожрать. Вот и все!
Груша раскраснелась и разгорячилась. Она явно соскучилась по лекциям и явно собиралась сейчас нас чему-нибудь научить. Прямо здесь, посреди лунного инопланетного пейзажа.
— Давайте дойдем хотя бы до гор, — предложил Барков.
Но Груша не желала доходить до гор, Груша желала разобраться во всем здесь и сейчас.
— Фантастика дискредитировала себя! Жизнь — лучшая фантастика! А вы знаете, почему сейчас никто фантастику даже не сочиняет? — вопросила она. — Потому что она никому не интересна. Потому что сегодня все знают, что случится завтра. Потому что никого ничем не удивишь. Вот в девятнадцатом веке было хорошо: аэроплан — событие, подводная лодка, телеграф, телефон, электричество — чудо. А сейчас ничего не чудо. Поэтому не надо мне тут рассказывать! Нет никаких инопланетян. А если и есть, то очень далеко, и мы с ними не встретимся. А если встретимся, то вряд ли их узнаем. И говорить о Контакте — значит отвлекать людей от важных дел!
Груша выдохнула.
— Все? — спросил я. — Дальше пойдем?
— Нет, не все. Я еще хочу сказать. Все те, кто верит в Контакт, — неудачники. Вот как наш Тимоня.
— Я не неудачник…
И в самом деле — я не неудачник. Я им просто не успел еще стать. Жизнь ведь только началась. Когда ж мне было становиться неудачником? Я еще ничего не сделал даже…
— Такие, как наш Тимоня, считают, что там… — Груша указала пальцем в небо, — мы встретим самих себя. И те, другие, ответят нам на многие вопросы…
— А почему бы и нет? — перебил ее я. — Почему мы обязательно должны встретить там… — я тоже указал в небо пальцем, — зеленых осьминогов? Я вот считаю, что инопланетный разум должен быть похож…
— Очень хорошо, что ты умеешь считать, Тимоня, — не дала мне договорить Груша. — Только то, что ты считаешь, никому не интересно. Таких же, как мы, нет. Нет и не может быть! Что и доказывают, причем аргументированно, последние работы Шварцбергера. То, что мы возникли именно в такой форме… — Груша указала на себя, на свою форму, — исключение, плевок в сторону целесообразности. Гораздо удобнее существовать как раз-таки осьминогу…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});