Читать интересную книгу Честь снайпера - Стивен Хантер

Глава 22

Чорткив. За линией русского фронта Июль 1944 года

«Тётка Ю» поднялась с аэродрома Люфтваффе в Ужгороде, на небольшой высоте пролетела на север и взяла к востоку, к карпатскому перевалу в районе Тернополя. Пилоты вели самолёт на небольшой высоте над украинскими просторами, приближаясь к Чорткиву в десяти километрах за линией фронта с красными. Достигнув точки десантирования, «Тётка» забралась на пятьсот метров, откуда можно было выпустить парней делать их работу. Проблем не должно было возникнуть — так далеко на юг от Москвы советских радаров не было, красные ВВС редко летали по ночам, а зенитчики в преддверии крупного наступления, о котором все знали, предпочитали лишний раз выспаться.

Всё, что осталось от боевой группы фон Дрелле, помещалось в одном самолёте — бойцы, сидевшие колено к колену в два ряда лицом друг к другу в тесном фюзеляже из ржавой жести. Все они носили каски десантников — без знаменитой тевтонской закраины, отсутствие которой придавало каске вид, похожий на кожаную шапочку, одеваемую дураками-американцами перед игрой, которая, как они настаивали, называлась «футбол». На всех были выцветшие камуфляжные куртки с лесным рисунком, которые бойцы между собой звали «сумки с костями», наколенники и зашнурованные ботинки — обязательное требование, если вы не хотите, чтобы ботинки слетели при открытии парашюта. У всех были боевые обвесы, а поперёк груди висели ФГ-42 либо Штурмгеверы-44. Каждый имел запас магазинов, размещённый горизонтально справа и слева на груди в чём-то вроде хомута, держащегося на плечах, а в каждом магазине было по двадцать патронов 7,92 либо тридцать 7,92 «курц». У каждого был парашют RZ-20 — более чем неудобный, но соберись вы прыгать из самолёта — с этим неудобством вы смирились бы. Все они носили парашютно-десантные эмблемы — стилизованных пикирующих орлов из золота поверх серебряного венка и у каждого был значок за семьдесят пять боёв. У каждого на ремне висела сухарная сумка, нагруженная гранатами М24. Со всем этим обвесом каждый весил тонну.

Кто-то курил, кто-то отрешённо смотрел в пространство. Сложно было увидеть какое-либо выражение а раскрашенных жжёной пробкой лицах, что придавало им вид актёров плохой постановки «Старика — реки».

Группой в военном значении этого слова — соединением дивизий, полков и батальонов — они уже не были и теперь назывались так лишь по соображениям удобства администрирования. Скорее, взвод — один офицер, один унтер и тринадцать бойцов. Но ведь не скажешь «боевой взвод» — это звучит глупо, а десантники весьма заботились о своём достоинстве.

Все они были молоды, но лица их жестоки и неподвижны, словно у мумий. Многие четыре года назад десантировались на Крит вместе с фон Дрелле. Многие служили с ним в Италии около года. Многие провели следующие два года вместе с ним в России. Большинство бывало ранено и снова вернулось, почти все убили дюжины, если не сотни вражеских солдат, взрывали всё, что только можно вообразить, уничтожали танки и другую бронетехнику, могли вслепую привести свою ФГ-42 в боевое положение за семь секунд, забросить гранату в открытую дверь движущегося железнодорожного вагона в сорока ярдах, перерезать горло человеку одним движением складного десантного ножа и спасти диктатора из заточения на вершине горы. Они были очень, очень хороши: просто лучшие, и они представляли собой всё, что осталось от Двадцать первого парашютного батальона Второй десантной дивизии, одной из самых заслуженных десантных частей Рейха.

Они до смерти устали от всего этого дерьма. Да и кто не устал бы от трёх с половиной лет войны? Один из них был ранен шесть раз, большинство — четыре-пять. Сам фон Дрелле попадал в госпитали четыре раза — один раз на Крите, один в Италии и дважды — в России.

Он даже не был уверен, кто он — капитан или майор? Повышения ему обещались, но бумаги могли потеряться — хоть это и не имело для него значения. «Зелёные дьяволы» обычно звали друг друга по именам, но всё равно все знали, кто здесь начальник. У него была масса медалей — он даже не мог сказать, какая за что. Как-то ему довелось сделаться образом для всеобщего идеала, и его фотографии были во всех газетах, сделав его немецким подобием Эррола Флинна с крайне привлекательной внешностью — мазком пшеничных усов и светлыми, вьющимися волосами. Скулы и нос были словно вымерены логарифмической линейкой, и сделать с него плохой кадр было просто невозможно. Очень красивый, он тем не менее был весьма опасен.

Фон Дрелле привык к славе, любви и почитанию. Перед войной он был гонщиком команды «Мерседеса» и финишировал третьим в Гран-При Монако 1938 года на своём W54 «Серебряная стрела» — обтекаемом, ревущем автомобиле. Ему тогда был двадцать один год. Щекотка скорости нравилась ему — здесь находили идеальное применение его превосходная координация, сверхскоростной интеллект, смертельно быстрые рефлексы, острейшее зрение и бешеная смелость. Сражения он любил по тем же причинам — по крайней мере, их первые три года.

— Карл, сколько ещё, как думаешь? — спросил его оберфельдфебель — то есть, старший сержант — Вилли Бобер.

Фон Дрелле вывернул запястье, чтобы взглянуть на итальянские часы человека-лягушки, которые он носил, рассчитывая, что раз они служат в воде — послужат и в бою.

— На моих час пятнадцать. Фон Бинк разве не сказал, что прыгать будем в половину второго?

— Не помню, — сказал Вилли. — Я не слушал.

— Я тоже. Это мост или железнодорожная станция?

— Хммм… — протянул Бобер. — Лучше спросить у этих парней.

Оба рассмеялись. Это была игра между ними — кто сможет выразить наибольшую небрежность относительно задания. Иногда старшие офицеры слышали их и понимали по-своему, в результате чего фон Дрелле как-то пришлось дойти до генерала, чтобы снять с Бобера взыскание.

Конечно, они знали. В Чорткиве трёхарочный каменный мост через реку Сереть служил средством переброски советских сил к линии фронта для наступления вот уже неделю, хотя и с типичной русской медлительностью. Люфтваффе здесь не было — за исключением ушатанных в хлам транспортом наподобие их «Тётки Ю», так что бомбить было нечем, а артиллерия не доставала. Теперь в этот район направлялась Вторая Украинская Гвардейская армия, и было известно, что в ней шесть танковых дивизионов и порядка шести сотен танков Т-34 и истребителей танков наготове. На этом берегу фон Бинк с Четырнадцатой панцергренадёрской дивизией и Мюнц с Двенадцатой танковой дивизией СС могли остановить четыре сотни танков, но не тысячу. Таким образом, кому-то следовало взорвать мост.

Бобер отстегнул свою флягу для воды и открутил крышку.

— Шнапс. Отличный. От одной девчонки из последней увольнительной — тысячу лет назад. Как-то сумел протащить, — сказал он, предлагая флягу фон Дрелле.

— А, бухло? То, что надо. Ты отличный солдат, Вилли.

Он принял флягу и сделал добрый глоток, ударивший его словно молотом, облегчив нервы, слегка затуманив неяркий свет с потолка фюзеляжа и смягчив вибрацию трёх двигателей «Тётки Ю».

— Когда закончим с этим делом — раздавим целую бутыль.

Открылась дверь в кабину пилотов, и второй пилот сквозь шум двигателей прокричал:

— Карл, мы долетели. Будем на нужной высоте через три минуты.

— Понял, — ответил Карл. Повернувшись к Вилли, он сообщил ему:

— Пора.

Вилли кивнул.

— Скажу парням.

Вилли был мудрым старейшиной боевой группы фон Дрелле. Он был в группе с самого начала, все переделал, всё повидал и всё пережил. В свои двадцать четыре года он был одним из двух, раненых шесть раз. Сейчас он стоял, сопротивляясь раскачиванию и тряске, вцепившись одной рукой в поручень, идущий под потолком фюзеляжа.

Этого сигнала было достаточно. Остальные молодчики достали изо рта сигареты, некоторые перекрестились или просто подняли головы, словно бы Всемогущего могла интересовать судьба нескольких последних десантников в Южной России, поднялись на ноги, превозмогая тяжесть бренчащего снаряжения, которым были увешаны и ухватились за тот же поручень по центру, прицепив к нему карабины.

Шум и вибрация не давали фон Дрелле произнести какую-либо речь, даже если бы у него хватало на это бодрости. Но, проходя в начало цепочки, он похлопывал каждого бойца по плечу, подмигивал или награждал дружеским тычком. Вроде бы им это нравилось — но кто бы мог сказать наверняка, глядя на их тёмные, замасленные лица?

Наконец, он добрался до люка для прыжков в дальнем конце фюзеляжа, где член экипажа уже приготовился открыть его по зелёному сигналу. Этому мальчонке было около тринадцати. Господи, они — что, теперь по детским садам их собирают? По крайней мере, хотя бы один из них получил сравнительно непыльную работу в Люфтваффе, а не был сослан в штрафной батальон 88-мм пушек, ожидающих прибытия нескольких сотен танков Т-34 в сопровождении целой армии пьяных крестьян со штыками.