Читать интересную книгу Переяславская Рада (Том 1) - Натан Рыбак

Фирлей, удостоверившись, что Хмельницкий с главными силами следует за Нечаем и с ним орда, приказал поспешно отступать.

Лянцкоронский тоже потребовал, чтобы его части немедленно были оттянуты под Збараж. Не останавливаясь на отдых, коронное войско шло ускоренным маршем на Збараж, где его уже поджидал князь Вишневецкий.

Во второй половине июня коронное войско отступило без боя за Буг, Горынь и Случь, надеясь закрепиться по-настоящему на отечественных землях и тут нанести решительный удар полкам Хмельницкого.

Семнадцатого июня гетману, двигавшемуся вместе с казаками, доложили, что король, во главе наемного – немецкого и голландского – войска и своей гвардии, выступил в поход. В тот же день гонец из Чигирина привез плохие вести о военных действиях против Радзивилла.

Седьмого июня Радзивилл под Загальем разбил полк Ильи Голоты, и сам Голота погиб в бою. Теперь вся надежда оставалась на черниговскую пехоту Семена Побадайла и на полковника Кричевского, которому гетман поручил общее командование в бою.

Гетман отказался от привала. Пересел с коня в крытый возок, вместе с Выговским и Тимофеем. Ехали молча. Каждый думал о своем.

У Хмельницкого в мыслях Елена. Гонец из Чигирина привез письмо от нее. За нерадостными известиями гетман не успел еще прочитать. Сейчас вынул из кармана, развернул. Разбежались морщины под глазами:

«Свет мой любый, душа моя, милый муж! Тоска охватывает меня, и сердце мое скорбно... Не могу жить без тебя».

Читал, шевелил губами. Тимофей заглянул через плечо отца в письмо, крепко стиснул зубы. Она! Лютая злоба захлестнула сердце. Неужели отец так слеп? Как может терпеть возле себя эту шляхтянку! Весь край дивится.

Выставил себя на посмешище.

Вспомнил, как начал о том говорить в Чигирине. Что было тогда! Отец ударил кулаком по столу так, что доски треснули. Кричал на него:

– Не смей! Паршивый щенок! Не нравится – не гляди, а какое у тебя право мне указывать? Она – женщина, достойная уважения...

Тимофей усмехнулся. Уважения! Как будешь уважать ее? Лжива. Лукава.

Разве что один Выговский ей ручки лижет. Видать, одного поля ягода. И он недалеко от шляхты ушел. И чего это батько так с ним панькается? Писарь!

Да таких писарей в войске сотни. Выговский, точно угадав его мысли, криво усмехнулся. Тимофей отвернулся. Начал думать о другом. Вспомнил Бахчисарай, переговоры с ханским визирем. Обошлись ведь без Выговского.

Правду сказал Иван Золотаренко: «Как волка ни корми, он все в лес смотрит». Чем он приворожил отца? Может, колдун? И едва не спросил о том у него самого.

Гетман спрятал письмо. В отцовских глазах Тимофей прочитал давно уже невиданные тишину и спокойствие. Но не то, видно, прочитал гетман в глазах Тимофея. Недовольно отвернул голову. Сказал Выговскому:

– Поедем, Иван, вперед верхом. Ты, Тимофей, тут оставайся.

Остановили возок. Пересели на лошадей и поскакали. За ними помчалась стража.

Тимофей остался один в возке. Черная обида грызла сердце. В этот миг его окликнули. С возком поровнялся покрытый пылью всадник.

Федор Свечка радостно расцеловался с Тимофеем.

– Думал, не догоню... – Вытер рукавом запыленного кунтуша потный лоб.

– А на шляхах такое творится... Вся Украина двинулась... В селах одни бабы да старые деды с ребятами. И все идут на запад, пешие и конные, кто с вилами, кто с дрекольем, а кому посчастливилось пику добыть или пистоль.

Глаза у Свечки блестели. Голос звенел восторженно.

– Верно, записал уже все?

Свечка уловил в вопросе Тимофея что-то похожее на насмешку и обиженно замолчал.

– Да ты не гневайся, Федор, не в обиду говорю.

– Всегда смеешься, пан гетманич. А зачем? Записать-то надо... Глянь, вокруг сколько казаков. Какая сила толкает этих людей? Вот когда нас не будет и всех этих воинов не станет – потомки прочитают...

Осекся, встретившись глазами с веселым взглядом Тимофея. Уже мирно, без обиды, спросил:

– Что ж, думаешь, не справлюсь? Не правда!

Несколько минут молчали.

Проезжали по селу. Вдоль тынов стояли женщины, крестили издали казаков, бросали в возы лукошки с черешнями, с пирожками. Мальчишки хватались за стремена... Тимофей оглядывался. Ведь из этого села тоже, наверно, все мужики пошли воевать, а в глазах у девушек и женщин нет печали или страха... Легко стало на душе. Взяв Свечку за руку, сказал задушевно:

– Пиши, Федор, все записывай. А начнутся баталии – и не такое увидишь. Сам ад устрашится. Правду говоришь, – поляжем – кто узнает, как волю добывали? Так записывай, друже.

***

...Гетман с Выговским скакали впереди. Плыл навстречу молодой дубняк, приветливо кивали ветвями деревья, а по правую руку колосились хлеба.

«Пожнут ли этим летом или кони потопчут и погниют хлеба?» – подумал Хмельницкий...

Сердце защемило тревожным предчувствием.

Выговский, выбрав удобную минуту, заговорил о Тимофее. Хлопец толковый, но слишком горячий. За все хватается, а надо и про науку подумать. Гетману время распорядиться, как дальше быть Тимофею. По его, Выговского, мнению, не мешало бы отправить хлопца в Киев, в Могилянский коллегиум, пусть поучится там года четыре, латынь осилит, богословие, среди ученых людей наберется благочестия, степенности. Ведь придет время и Тимофею быть гетманом...

Выговский чувствовал острую и непримиримую неприязнь старшего сына гетмана к себе. Была у писаря надежда на то, что в Бахчисарае ханский визирь задержит Тимофея как заложника. Надежда не оправдалась. Особенно опасался Выговский: не занял бы Тимофей видного места среди старшины.

Хмельницкий молчал, уставясь взглядом в синеющую даль. Так молча доехали до маленького придорожного хутора.

– Отдохнем тут, – сказал гетман.

Спешились. Гетман лег навзничь на траву. Над ним была чистая синева неба. У самого уха однообразно жужжал в траве шмель. Не хотелось ни думать, ни говорить. Вот так бы и лежал день, другой... Без заботы, без суеты. Вокруг свет широкий и ласковый, живут люди в согласии, в счастье.

Солнце с неба шлет всем свои благодатные лучи. Война – такого слова люди и не слыхали, забыли давно. Ни мечей, ни мушкетов, железо точат только, чтобы хлеб резать...

"Будто в священном писании, – подумал гетман, посмеиваясь над собой.

– Может, мне постричься в монахи, кинуть все – и конец..."

Выговский сидел поодаль, читал какую-то грамоту, недовольно пожимал плечами. Гетман повернул к нему голову, спросил вдруг:

– Кто бы гетманом мог быть вместо меня, как мыслишь, Иван?

Выговский вздрогнул. Как мог Хмельницкий проникнуть в его сокровенные мысли? Сам он в эту минуту думал: «Может, в последний поход ведешь казаков, гетман». И вдруг такой вопрос...

Гетман подождал и сам себе ответил:

– Думаю, никого другого не захотят теперь казаки и поспольство не захочет.

Сел, обхватил колени руками, кивнул головой на булаву, тускло поблескивавшую в траве.

– Эх, Иван, не булава меня теперь манит, не ею тешусь. Вспоминаю все походы казацкие, все бунты посполитых, – не бывало еще такого на Украине!

– Покачал головой, отгоняя от себя что-то ненужное, повторил уверенно:

– Нет, не бывало!

И уже не к Выговскому, а обращаясь к степи, словно там стояли сотни, тысячи людей, ожидающих его слов, твердо молвил:

– Не пожалею жизни своей, ни крови, ни сил своих, все отдам, лишь бы это было для общего добра, для свободы общей. Помнишь, под Желтыми Водами говорил это... И теперь повторю. И душа моя не успокоится, пока не добуду своего...

Усмешка неприметно скривила губы Выговского. Припомнил ксендза Лентовского в Переяславе, в доме Гармаша. Подумал: «Много берешь на себя, Хмельницкий, высоко летать задумал, низко упасть придется».

Недобро заиграли под кожей желваки скул. Тихо проговорил:

– На тебя одного вся надежда наша, Богдан.

– Не на меня, а на них, – указал гетман на шлях.

Тесными рядами двигалось по шляху войско. Малиновое знамя Белоцерковского полка тяжело колыхалось над головами всадников.

– На них, – повторил Хмельницкий. – Они на меня, я на них. – Он встал. Подошел к дороге.

Галайда, ехавший на правом фланге, оказался рядом с гетманом. От неожиданности захватило дух. Вот он, гетман. Высокий, в сером кунтуше, в рудо-желтых сапогах, сабля на боку, бархатная шапка оторочена соболем.

Из-под густых бровей на Галайду смотрят зоркие глаза, под черными усами полные губы чуть раздвинуты доброй усмешкой.

– Здорово, казаки!

Голос гетмана, как труба, прозвучал над рядами.

К гетману на борзом коне скакал полковник Громыка. А казаки захлебывались радостным криком:

– Слава гетману Богдану!

– Слава гетману!

Ударили тулумбасы. По степи, над головами конников, под высокое, чистое небо полетела песня. А следом за конными ехали возы, сидели на них в свитках, кто с пикой, кто с косой, а у кого и пищаль...