водил в эту гостиницу (до нее ли, позже), могло быть много? Если у него была их целая коллекция?
Лилию Николаевну он допрашивал тоже отдельно в кабинете. Разговор получился коротким. Она призналась, что все эти два года, что длился брак дочери с Врадием, она страдала из-за того, что муж зятя так и не принял. Что всякий раз, когда она устраивала семейные обеды или ужины с целью как-то сплотить семью, Владимир Петрович оказывался занят. Ну не шел на контакт, и все. Терпел зятя. Про ревность дочери знала, но ничем помочь не могла. Конечно, разговаривала с Николаем, просила его не травмировать дочь, но он так и продолжал навещать бывшую жену. «Ему там как медом намазали!»
– Скажите, Лилия Николаевна, вам не знакома девушка по имени Стася Суркова?
– Нет. А кто это? Кто такая эта… Суркова?
Понятное дело, что Никита оставил этот вопрос без ответа.
– Так. Хорошо. А ваша дочь не могла в порыве ревности убить Врадия?
У Лилии Николаевны от этого вопроса случился ступор. Она сидела с вытаращенными глазами и, казалось, была близка к удару.
– Вы это серьезно? – в итоге спросила она. – Да она скорее отца родного бы пристрелила, чем Колю. Вы не смотрите, что она сейчас такая спокойная. Думаю, до нее еще просто не дошло. Да, она плачет, но как-то не так, понимаете? Вот когда до нее дойдет, тогда… Она уже сейчас на уколах. Мы боимся за нее… Она очень, понимаете, очень его любила! И мы с отцом это понимали, видели, как она сходит с ума от этого Врадия. Поэтому вопреки всем нашим принципам и предпочтениям согласились на этот брак. Сыграли свадьбу. Хотя выйти замуж Надя должна была за сына нашего друга, Олега, там уже были определенные договоренности. И теперь у нас с той семьей (а это наши близкие друзья, наши семьи многое связывает) испорчены отношения, потому Володя так злился и просто не находил себе места. А тут вдруг это убийство! Мы у всех на виду, понимаете? Не знаю, что теперь делать… Вы извините, что я так сумбурно говорю, но я страшно нервничаю. Вот вы сейчас уйдете, а мы останемся здесь наедине с нашей бедой. И я боюсь, понимаете, боюсь, как бы в голове моей дочери не взорвалась бомба, как бы она не повредилась рассудком… Как вы думаете, может, ее прямо сейчас определить в какой-нибудь стационар, чтобы не допустить кризиса? Чтобы ей медикаментозно помогли, как бы профилактически?
Она, мать, переживала, конечно, в первую очередь за дочь, ее меньше всего волновало, кто и за что убил ее зятя. Она очень хорошо знала дочь, адекватно оценивала хрупкость ее нервной системы, поэтому все ее беспокойства, связанные с ожиданием поздней реакции Надежды на смерть горячо любимого мужа, были вполне обоснованными. И еще. Вероятнее всего, эти два года, что длился брак ее дочери с Врадием, в семье Власовых обстановка была наэлектризованной, и глава семейства все больше и больше отдалялся и, возможно, уже давно жил своей жизнью. Во всяком случае, именно так Никита представил себе семейную жизнь Власовых, и сегодняшнее поведение Владимира Петровича было ярким доказательством тому.
Те чувства, что испытывала Надежда к мужу, наверное, были страстью, а не любовью. А страсть, как известно, проходит быстро. Если к этому прибавить и тот факт, что девочка, привыкшая быть любимицей отца, потеряла его любовь после того, как променяла блестящую партию на бесперспективного женатика Врадия, то становятся понятными страхи ее матери по поводу душевного состояния дочери. Получается, что Надежда потеряла сразу двух близких ей людей – мужа и отца.
Нехорошее предчувствие Никиты, будто бы он никогда больше не сможет вернуться в этот дом, чтобы задать вдове новые вопросы, мешало ему сосредоточиться и продолжить расследование. Вернувшись в машину, он сидел, прокручивая в голове все услышанное и увиденное, и понял, что если бы он начал встречаться с девушкой из подобной семьи, то вряд ли был бы счастлив. И что никакие блага не смогли бы заменить ему ощущение внутренней свободы, которой он так дорожил. Он, простой следователь, оказавшись в такой вот «квартире с видом на Кремль», постоянно чувствовал бы себя там чужим, лишним. И несмотря на то, что Врадий был человеком далеко не бедным, но и он, похоже, давно уже начал тяготиться этим браком и остывшими отношениями с женой. И что его тянуло к бывшей жене, к прежней жизни, к той атмосфере любви и тепла, которые делали его когда-то счастливым и которые он, предав свою любовь, променял на страсть к совсем юной девочке. Хотя какая она юная? Да они с Ольгой Корнетовой почти ровесницы! Ольге двадцать один год, а Надежде – двадцать.
В окно постучали, Никита от неожиданности вздрогнул. Увидел перед собой чудовище, бомжиху с одутловатыми красными щеками и налившимся кровью подбитым глазом. На этом животном (хотя ее даже животным назвать было грешно, от животных так не пахнет, как от опустившейся женщины) была яркая, красная, в черную клетку, теплая куртка, подбитая белым искусственным мехом. На голове – ярко-желтый вязаный колпак.
– Сигаретки не найдется? – спросила бомжиха весело, показывая черные расщелины между гнилыми зубами.
Никита протянул ей сигарету и моментально закрыл окно. У него было двоякое отношение к таким маргинальным личностям. С одной стороны, он их жалел, потому что понимал, не от хорошей жизни они до такого докатились. С другой – ненавидел за то, что они всем видом словно кричали: люди, бойтесь жить, это так опасно, посмотрите, что со мной сделала эта самая жизнь!
Никита испытывал неприятное чувство досады при мысли, что обнаруженная с помощью его оперативников Стася Суркова до сих пор не задержана и не допрошена. Не будь у него договоренности с Ребровым и Бронниковым, все происходило бы совершенно иначе, ясно и по закону. Сейчас же все как бы вышло из-под его контроля, и он по этому поводу ужасно нервничал. Однако понимал, что, возможно, тот вариант, что предложил ему Ребров, рано или поздно даст результаты. Итак, было решено выйти на Суркову с помощью какой-то знакомой Реброва по имени Женя, которая должна была войти в доверие к спрятавшейся в хостеле Стасе, напоить ее и попытаться выяснить, что с ней произошло. Поскольку Суркова – обыкновенная девчонка, уборщица, а не наемный профессиональный убийца, то, сбежав с места преступления, она начала бы метаться, прятаться, и все ее мысли были бы о том, как сделать так, чтобы ее не вычислили, не поймали. Но