— Простите… Вы это… не знаете, где тут такая улица… Тринадцати тополей?
— Направо, за углом, — быстро сказала девушка. Она торопилась.
— Так близко? — удивился Кеша.
— Вон там, куда завернул трамвай. За углом, — повторила девушка, оглядела его фигуру с черным пальто на плече, в суконной кепке и сапогах, чуждую для апреля и Ташкента, и побежала.
— Постойте.
Кеша протянул ей свою ветку сирени.
— Мне не надо.
— Ловите.
Говорят, из леса выходят угрюмцы. А этот Кеша с улыбкой жил.
2
На воротах висел пудовый, вероятно еще теткин, замок. Дом скрывался за глиняным забором и зеленью, вихрами лезущей через забор прямо в глаза. От нее по-ночному крепко пахло. Дворик, видимо, был густо засажен всякой всячиной, уже цветущей вовсю.
У ворот, ныряя под мостик, бежал суетливый ручей. Словно бы для проверки голоса, вода натыкалась у моста на большой камень и булькала, а дальше ворчала в узком горле трубы, исчезающей под асфальтом: по ней ручей перебирался на другую сторону улицы.
Что же делать, однако? Кеша туда-сюда прогулялся у глинобитного забора. И дом есть, и ночевать негде. Из распахнутого окна невдалеке странно звучала незнакомая мелодия, будто бы на одной толстой струне. Незнакомые люди жили вокруг… А все же он — хозяин!
Кеша ступил сапогом в ручей, взялся за камень и дернул на себя. Камень, казалось лежавший здесь от века, неожиданно легко перевалился, и Кеша чуть не упал, ступил в ручей второй ногой и вытолкал камень к забору. Вода побежала тише.
Теперь, с камня, можно было заглянуть во двор.
Кеша стоял, положив локти на забор, и разглядывал свои владения, озаренные из окон соседнего двухэтажного дома. Маленький сад, маленький дом в его глубине. Вот он, твой особняк, домовладелец… В темном, слепом окне, обращенном к Кеше, плавало отражение уличного фонаря.
Ну ладно, если закрыты ворота, можно попасть к себе через забор. Кеша поставил на него чемодан, положил пальто, подпрыгнул и подтянулся на руках.
— Куда лезешь? Эй! — раздалось тут же из открытых балконных дверей соседнего людского обиталища.
Властно держась за подтяжки, там стоял тяжелый мужчина. Из-за его плеча высунулась женская голова.
— Это чужой дом! Люди!
Голос у нее был пронзительный, и люди не замедлили появиться едва ли не во всех окнах — от старух до детей.
— Это мой дом, — успокоил Кеша, спрыгивая во двор.
— Наследник приехал? — зычно рыкнул мужчина с балкона.
— Ну! — ответил Кеша, приближаясь к крыльцу.
На дверях домика болталась бирка с сургучной печатью — хрупкий, но властный знак закона и неприкосновенности.
Кеша поставил чемодан на крыльцо, бросил на него пальто. И сел сам. Женщина с балкона удивилась:
— Племянник Галины-ханум?
— Ну!
С другого балкона, облокотившись на перила, смотрел крепкий парень в белой майке. Он засмеялся и сказал:
— Заходи ночевать!
— Правда зовешь?
— Почему — не правда? Давай!
Утром бросился ему в глаза большой самодельный плакат со словами: «Люби свое тело! Адольф Спивак». Вчера глаза слипались, как у ребенка, от обилия впечатлений или с непривычки, потому что самолет обогнал время. На Шилке в ту пору, когда он зашел к Алимджану, была уже глубокая ночь.
А когда Кеша проснулся, уже и здешняя ночь кончилась, и Алимджан делал зарядку. Это была зарядка — не оторвешься! Он поднимал гири, растягивал пружины с деревянными ручками, громко дышал, насыщаясь воздухом до пупка. И красив он был, конечно. Атлет в трусиках! Тугой живот его надувался, грудь вздымалась, ноздри трепетали. Выдыхал он, складываясь пополам, разевая рот как на медицинском осмотре и мотая безвольными руками над гирями и гантелями, разложенными у ног, как товар на базаре. И все это под музыку! Крутились диски на маленьком настольном магнитофоне, менялись мелодии…
— Вот хорошая песня! — сказал Кеша, пряча зевок. — А!
Он лежал у раскрытого окна и мечтательно слушал плавные голоса, прикрывшись простыней по грудь и закинув руки под голову, где вместо подушки лежало комом его пальто.
— Как она называется? — спросил он, повернувшись на бок.
Алимджан не ответил, набирая воздух в развернутую грудь.
Кеша присел на раскладушке, выглянул в окно. По листьям деревьев скользили капли. И срывались. А утреннее небо лучилось, как голубое стекло.
— Эй! Разве ночью дождик шел? — серьезно удивился Кеша, щурясь.
Алимджан опять не ответил, не то пританцовывая, не то шагая под полечку или под марш. Наплясавшись, он ткнул пальцем кнопку магнитофона и рухнул на диван, лицом вверх. Вся стена над диваном была увешана флажками и дипломами: «За первое место». Они окружали этот самый плакат, на котором Адольф Спивак призывал любить свое тело.
— А это какой такой Адольф?
Алимджан дышал, закидывая ноги за голову. Наконец прогудел самое длинное «х-а-а-а-а» и сказал:
— Песня называется «Когда я счастлив». Дождя не было. Спивак — врач нашей команды. Что еще вас интересует, дорогой гость?
— А листья-то мокрые. Почему?
— Я полил, пока вы дрыхли. Свежий воздух и глубокое дыхание способствует форсированному обмену веществ.
Кеша засмеялся и как бы подбил цитату:
— Адольф Спивак!
— Умные молчат и действуют, а лентяи болтают, теряя свое здоровье.
— Адольф Спивак!
— А ну, потри!
Алимджан перевернулся на живот.
— Сейчас.
Кеша вскочил, сунул ноги в сапоги и, вышмыгнув из комнаты в своих длинных, болтающихся трусах, загромыхал по коридору. Когда он вернулся, Алимджан уже завязывал галстук перед зеркалом, и наяринский лесничий еще откровенней залюбовался им: белая рубашка, узкий пиджак.
— Какой ты метатель молота? Артист!
— Я учусь в педагогическом, — сказал Алимджан.
— А с чего живешь?
— Стипендия… Мама и сестренка в колхозе…
— Сестренка? — оживился Кеша. — Сколько лет?
Алимджан дал гостю подзатыльник.
— До кишлака двести километров.
И скользнул глазами по несуразным сапогам, которые присел натянуть Кеша, наматывая на ноги портянки и говоря:
— Продам дом — куплю пиджак, такой же, как у тебя. Одевай свое тело!
— Продашь дом?
— А что мне с ним делать? Слушай, устроим сегодня новоселье? Позовем девушек… Педагогический — это же одни девчата… А?
— Какое новоселье? Ты же продаешь дом!
— А мы никому не скажем. Ну? Хата пропадает… Так, кажется, говорят?.. Я читал.
— Можно подумать, что ты приехал не за домом, а порезвиться.
— Я из лесу вышел. Можно порезвиться, если человеку двадцать?
И так печально посмотрел парень из тайги на Алимджана, что тот перестал усмехаться, но ничего не ответил, а, повернув руку, озабоченно глянул на часы.
— Топаем.
Шли под тополями. Поддутая ветром листва серебрилась и стрекотала. Кеша шел и думал, что вот не нашел он с Алимджаном общего языка, что он тут сам по себе, а город сам по себе, и быстрее ему надо покончить с формальностями, с этим теткиным домом, негаданно свалившимся на голову, да убираться восвояси, где у него привычная компания: немногословный дед и пес.
Вспомнив их, оставшихся в такой дали, Кеша не сразу заметил, что в стрекот молодых тополиных листьев вторгся другой звук: по асфальту отчетливо цокали каблучки, быстро приближаясь. Кеша поднял глаза. Навстречу торопливо шла девушка. Была она тонкой. Была большеглазой. Эти большие глаза ее удлинялись и заострялись к внешним сторонам, будто нарисованные, но они были такими от природы. Длинная, открытая шея с лебединым — по своей плавности и нежности — изгибом чуть откидывала голову назад.
Неприлично было пялиться почти в упор на девушку, и Кеша отвернулся и стал уговаривать себя, что вчера такими же на редкость особенными казались ему и стюардесса и девушки на стоянке такси и на ступенях театра, не говоря уж о принцессе с сиренью в толпе встречавших, а сегодня он их и не узнал бы, поди.
— Алло, Мастура! — между тем запросто крикнул Алимджан на ходу, и девушка улыбнулась ему.
Кеша остановился и, как солдат, неловко шаркнул сапогом, хотя девушка уже прошла мимо. Цокали ее каблучки, быстро удаляясь. Теперь он видел прямую узкую спину в полосатом платье, крепкие ноги и косу, свернутую на затылке в тугой пучок, такой, наверно, тяжелый, что это, может быть, из-за него чуть откидывалась назад голова, выгибая шею.
— Алимджан! Позови ее на вечер, — прошептал Кеша.
Тот вежливо подождал, пока Мастура отойдет подальше.
— Не получится. У нее отца нет, мать глаз не сводит… Вообще здесь не в лесу. Здесь с этим строго. Все же — Восток!
— Ну и что? — рассердился Кеша. — А у нас Дальний Восток. Почти…
И повернул за девушкой.
Нет, эта была не похожа на вчерашних. Эта словно бы вышла из сказки. Правда, несла совсем не сказочную авоську с бутылкой кефира и круглыми лепешками.