— Погодите же, как вы торопитесь!
— Да ведь не я это сделал, мои добрые господа! — жалобным тоном взмолился трактирщик.
— Не хнычьте, любезнейший, вы просто безобразны! — торжественно объявил Петрус. — Молчите, ваше преступление чудовищно.
— Пощадите меня, я бедный отец семейства!
— Нечего сказать, хорошо гнездо скорпионов! Так умирать-то не хочется?
— О, пощадите, умоляю вас!
Петрус с минуту как будто собирался с мыслями и вдруг заговорил с обычной мрачностью:
— Товарищи, мне пришла идея.
— Нет, нет! Веревку скорее!
— Тише, пожалуйста, если не понравится вам моя идея, еще времени будет довольно прибегнуть к веревке. Хотите выслушать меня?
— Да, да, говорите!
— Повесить трактирщика очень забавно, в особенности, когда субъект так безобразен, как тот, что у вас теперь в руках; но удовольствие-то это продолжается не долго, а хуже всего, что оно ничего не приносит; итак, мне пришла на ум другая мысль.
— Которая принесет что-нибудь? — насмешливо спросил один стрелок.
— Мысли всегда приносят что-нибудь, олух, хотя бы палочные удары. Боже! Как этот малый туп!
— Благодарю, сержант. Все остальные засмеялись.
— Не за что, — ответил Петрус, подмигнув из-за очков, — итак, вот моя идея; вслушайтесь хорошенько, я нахожу ее превосходною. Все мы сделали большой и утомительный переход по отвратительнейшим дорогам, разумеется, мы против воли наглотались пыли и потому чувствуем голод и жажду…
— Страшную жажду особенно! — вскричали вольные стрелки смеясь.
— Это мнение разделяю и я; вопрос теперь состоит в том, чтоб отыскать обед, а едва ли будет легко добыть его в этой жалкой деревушке; на ваше счастье, я нашел средство получить все, в чем мы нуждаемся.
Трактирщик, который во время этих прений несколько приободрился, опять задрожал всем телом; он угадал, что ему надо будет раскошелиться на всех.
Сержант продолжал:
— Если б мы были пруссаки, то заставили бы этого негодяя вытереть своим подлым языком гнусный рисунок, которым он запятнал свою вывеску, но мы французы, мы убиваем врагов в бою, но пленников не терзаем. Вывеска немедленно будет разбита молотком на куски, а трактирщик должен содержать нас на свой счет во все время, пока мы останемся здесь, то есть он приготовит нам хороший обед и позаботится о напитках.
— Браво, браво! Да здравствует сержант! — весело закричали вольные стрелки так усердно, что гул пошел по воздуху.
— Стало быть, вы принимаете мое предложение?
— Да, да! Принимаем, принимаем!
— Понятно, — продолжал Петрус самым наставительным тоном, — что в случае какого-либо недостатка в обеде относительно количества или качества или если вина окажутся подмешанными, мы всегда еще можем повесить пленника за десертом; для большей верности оставим веревку висеть наготове, нельзя знать, что случится. А вам, — обратился он к трактирщику, — я даю четверть часа, чтоб приготовить вышеназванную трапезу; итак, почтеннейший, не теряйте ни минуты.
Трактирщик было запротестовал, кажется, он жалел денег больше жизни.
Петрус захохотал ему под нос.
— Не забывайте, — сказал он, — что командиры наши обедают с нами. — И, наклонившись к его уху, прибавил шепотом: — Повинуйтесь, верьте мне, это единственное средство спасти вашу презренную жизнь, мне известна некоторая история о фургонах.
— О! Сударь, — с живостью перебил трактирщик, сложив руки с мольбою, — сущая клевета, клянусь вам, не упоминайте об этом ради самого неба, или я погиб!..
— Ага, — посмеиваясь, возразил бывший студент, — какое у вас быстрое соображение, черт возьми! Вы угадываете то, чего я не успел еще выговорить. Это настоящее чудо! Но пусть так, я буду молчать, на первый случай, по крайней мере, с условием, вам известным.
— Обещаю, сударь, исполнить все, что вы приказываете.
— Более того, не требую, — величественно ответил Петрус, — ступайте-ка на кухню, приятель, и держите ухо востро.
Окончательно побежденный, трактирщик молча склонил голову и пошел большими шагами к своей кухне.
Чтоб убить время до обеда, волонтеры стали ломать вывеску.
Вынужденный покориться необходимости, трактирщик усердно принялся за дело при помощи своих слуг. Последние слова, которые сержант шепнул ему на ухо, встревожили его не на шутку, он даже помирился с контрибуцией, к которой приговорил его Петрус, только имея в виду усердием восстановить себя в добром мнении вольных стрелков. Совесть его не совсем была чиста насчет кой-каких щекотливых вопросов, почему оказывалось весьма важно избегнуть опасных столкновений; относительно некоторых вещей вольные стрелки шутить не любили.
Спустя полчаса обильный обед, настоящая эльзасская трапеза, подан был на два стола; один с четырьмя приборами, для Мишеля, брата его Люсьена, Петруса и Паризьена, другой же для двенадцати вольных стрелков, которые сопровождали их.
По знаку Петруса все весело сели за стол.
Только тогда приметили отсутствие Паризьена; напрасно искали его по всему дому и деревне: его не оказалось нигде, к тому же никто не видел его с самого выхода из лагеря.
— Нужды нет, — сказал Мишель, к которому, по виду судя, вернулась обычная его беспечность, — нечего о нем заботиться, он не замедлит явиться. Я с давних пор знаю этого молодца, пожалуй, он не так далеко, как мы думаем. Он наверно покажется в ту минуту, когда мы наименее будем ожидать этого. Где бы ни был он теперь, нет сомнения, что он работает для нас; итак, не стоит о нем беспокоиться.
После этого уверения сели за стол, и так как очень проголодались, завтрак подвергся сильному нападению.
Трактирщик исполнил свое дело хорошо, кушанья и напитки — все было превосходно и подано в изобилии; особенно напитки подливали так усердно, что Петрус, который всегда держал ухо востро и по причинам, ему одному известным, сильно не доверял трактирщику, счел благоразумным положить предел щедрости, ничем в глазах его не оправдываемой, и, к великому сожалению волонтеров, велел унести пиво и водку, которых излишнее употребление могло повлечь за собою самые неприятные последствия не только для соблюдения порядка в небольшом отряде, но и для его безопасности.
После обеда Петрус шепнул двум вольным стрелкам, которым наиболее доверял, чтоб они глаз не спускали с трактирщика и следили за всеми его передвижениями, а потом опять вернулся к столу, где Мишель разговаривал со своим братом, Люсьеном, куря громадную фаянсовую трубку, с которою, как известно, никогда не расставался.
— Что предпримем, капитан? — спросил он между двух клубов дыма у Мишеля. — Оставаться нам или уходить?
— Вам незачем спрашивать это у меня, любезный Петрус, — дружески возразил тот, — вы сами знаете не хуже кого-либо, что надо делать.