Как только Михал поправился, он начал собираться в Тикотин, для чего поехал следом за Кмитичем, чтобы примкнуть к тышовицкой конфедерации и собрать свой полк. Но еще в январе до Михала, находящегося все еще в Ясна Гуре, дошла весть, что его Несвижем овладели шведы. Наместник замка по приказу Богуслава открыл ворота для солдат Карла Густава. В принципе, эта новость не особо расстроила Михала.
С замком ничего не случится — он был уверен. Вторая весть расстроила его по-настоящему — смерть Януша. Бедный кузен! Несчастные Аннуся и ее мать! Михал был огорчен, расстроен, разбит. Он понял, что теперь смысла ехать в Тикотин нет никакого. Хотя… Почему нет?! Защитники замка все еще сопротивлялись, более чем месячная осада Сапеги окончилась провалом. А вдруг разъяренная солдатня Яна Казимира или Сапеги ворвется-таки в замок и, мстя, осквернит тело Януша? Кузена необходимо во что бы то ни стало похоронить с честью на Брестчине, в Сельце, в фамильном склепе! Этим и решил немедля заняться Михал, тем более, что, как только подтаял на реках лед, в Тикотин по приказу короля стал собираться Еванов-Лапусин. Лапусинских «голодранцев» Ян Казимир посчитал куда как более надежными воинами, чем солдат робкого Сапеги. А Михал как раз их боялся более всего.
— Я поеду с Лапусиным! Я не надеюсь, что его люди будут вести себя в замке как благородные паны, — заявил Михал королю и тот, конечно же, согласился.
Лапусин не изменился. Все тот же чертяка, каковым его Михал помнил с Варшавы 1648 года. А вот его команда даже слегка напугала Михала: типичные пираты, угрюмые личности с бандитскими лицами, бросающие на несвижского князя косые взгляды. «Ну и пусть! — думал Михал, всходя на корабль адмирала Лапусина. — Такими, наверное, и должны быть настоящие морские волки».
И вот по реке Нарев в сторону Тикотина плывут малотоннажные речные суда знаменитого литвинского адмирала. Михал находился с Евановым-Лапусиным в головном корабле, стоя у борта на баке, держась рукой за канат, глядя вперед — его укачивало. И Михал даже не мог понять, морская ли то болезнь, вонючая ли трубка Лапусина или же безостановочная болтовня капитана действовала на него так муторно. Михал снял свою шляпу, подставив лицо под освежающий мартовский ветер, а Лапусин без умолку рассказывал молодому Радзивиллу, как он в качестве пажа и оруженосца входил в Москву с лже-царевичами Дмитриями, как ему удалось умолить Сигизмунда III Вазу о снисхождении, и Лапусина не только помиловали, ему даже разрешили доучиться в морском коллегиуме… Неожиданно капитан сменил тему разговора и стал рассказывать, как впервые попал в настоящий морской шторм.
— Реки не для меня! — пыхтел трубкой Лапусин. — Река — это что тропинка по сравнению с полем. Море — вот истинная стихия моряка, мой мальчик! Впервые я по-настоящему штормовал в восемнадцать лет, когда я долговязым подростком-переростком оказался вновь в Слонимском морском коллегиуме, вернувшись на школьную скамью практически из тюрьмы. И вот с двумя друзьями, также курсантами Слонимского коллегиума, я совершал длительное плавание в Балтийском море, держа курс на Амстердам на небольшом двухмачтовом бриге «Анна». Тот год отличался особенно плохой погодой — мы попали в несколько штормов, и в результате у нас сломался гик, порвались ванты, был вырван ватерштаг, треснула мачта, и бриг получил много других мелких повреждений. Но настоящую бурю я пережил уже в Северном море, на последнем этапе плавания в Дувр. Мы вышли на рассвете 17-го сентября 1613 года под стакселем, гротом и бизанью, бриг шел крутым бейдевиндом против легкого южного бриза, удерживая курс чуть ниже чистого веста. Наше судно шло в сторону открытого моря по серым волнам, а песчаный берег Голландии медленно таял, превращаясь в тонкую линию, пока совсем не скрылся из виду. На заходе солнца мы прошли маяк Хукван-Холланда, оставив его в нескольких милях к востоку. Мы приготовили еду, поужинали, и пока мы мыли и убирали посуду, наступила ночь…
— Уважаемый капитан, нельзя ли как-то покороче описать ваш первый шторм, — не выдержал Михал, хватаясь руками за фальшборт.
— Я никогда не понимал любви поэтов к рассвету на море, якорь мне в спину! — выкрикнул Лапусин, словно не услышав жалобный стон несвижского князя. — Морской рассвет, мой мальчик, холера его побери, это унылое мерзкое зрелище: небо серое, море серое, холодно, сыро и хочется есть и выпить чего-то поершистей. Вскоре и ветер стал почти штормовым. Пока мы шли, ветер все время продолжал усиливаться и стал почти зюйдом, затем немного отошел к осту. Отмели у побережья Бельгии находились на ветру в двадцати милях, поэтому волны были невысокими. На нас налетел первый шквал. Волны исчезли с глаз за стеной проливного дождя. Бриг сильно накренился, ветер свистел в парусах и такелаже, а шкоты, к моему ужасу, натянулись, как струны. Три тысячи морских чертей! Короткие, но крутые волны бились в борта нашего суденышка, якорь мне в глотку, и мне казалось, что оно вот-вот треснет. Одна волна с такой силой ударила в борт, что миллионами струй и брызг обрушилась над крышей каюты и прокатилась к подветренному борту.
— Вам бы книги о море писать, пан Винцент, — устало улыбнулся Михал. Хотя рассказ Лапусина начинал ему нравиться. По меньшей мере, ничего более лиричного Михал от Лапусина пока не слышал, а истории капитана о кровавых стычках в Америке с индейцами и английскими колонистами, о расправах над казаками Хмельницкого и об авантюрном походе с Лжедмитрием вызывали у юного князя лишь тошноту. Сейчас же Михал даже восхитился художественными образами капитана.
— Шквал сопровождался громом и молнией, — продолжал вещать, как скальд, Лапусин, — наша «Аннушка» очень хорошо лежала в дрейфе. Казалось, что кораблю ничто не угрожает, и я не убрал грот, хотя без него, пожалуй, было бы спокойней…
Михал с интересом слушал, отрешенно глядя за борт вдаль. Ему и вправду мерещились огромные волны и снопы брызг, низвергающихся на палубу. И еще он думал про Януша. «Бедный Януш, неблагодарные твои подданные», — тяжело вздохнул Михал. Он вновь включил слух в направлении Лапусина. Тот уже закончил рассказывать про шторм:
— В 1614 году я наконец получил аттестат, якорь мне в глотку, а вместе с ним и первое чертово задание, холера его подери: во главе флотилии из трех судов, шхуны и двух галер, я должен был расправиться с полесскими пиратами. На побережье Полесского моря от Бреста до Сандомира действовали сотни морских разбойников, мешавших торговле и в случае войны предоставлявших разведывательные данные любому, кто платил деньги… — вещал адмирал.