Читать интересную книгу Средний путь. Карибское путешествие - Видиадхар Найпол

Пейзаж саванны постоянно меняется. В сырых низинах буш, похожий на лес, а у ручьев — настоящие зеленые оазисы, где пальмы отражаются в чистой воде. Мы остановились у ручья, чтобы умыться и походить по воде, и в это время наш оазис обогнул «лендровер», промчался вброд по мелководью и улетел прочь в облаке пыли. Это был Цезарь Горинский из Рупунуни, который тоже ехал в Боа-Висту. Мы поехали за ним, но догнать не смогли. Горинский хорошо знал дорогу, и клубы пыли от его «лендровера», казалось, выражали его блестящее умение петлять по местности.

Становилось все зеленее. Мы проехали фазенду: белый дом с голубой отделкой стоит между посадками бананов и апельсиновым садом. Со двора на нас глядели дети, вывеска сообщала название фазенды: «Добрая надежда». Внезапно открылся берег Риу-Бранку, притока Амазонки. В мягком свете заката фантастическую широту реки помогала измерить лишь беспорядочная линия непримечательных белых и коричневых домов, высоко стоящих на другом берегу и ласково освещаемых заходящим солнцем: Боа-Виста, город приключений, с целой улицей борделей. Между нашим берегом и ближайшим островом в мутной воде виднелись белые отмели, и на мгновение можно было представить себе, как в детстве, что до этого острова, низкого и плоского, легко добраться, перепрыгивая с одной отмели на другую.

Стало ясно, почему Горинский так спешил. Он надеялся успеть на паром, который брал только две машины за раз — и в очереди он уже стоял вторым вслед за ярко раскрашенным «виллисом» (Industria brasileira от крыши до покрышек). Паром только что ушел и вернется не раньше чем через час. Водитель «виллиса», офицер бразильской армии, сказал с угрюмым смирением, что обслуживание могут отменить до утра. Мы сидели на берегу, ели апельсины, солнце заходило, и дома Боа-Висты выглядели все нежнее и мягче.

Появилась маленькая моторная лодка, на которой можно было переправиться, и Хьюсон решил отправить меня вместе со своим помощником. Когда мы отъезжали, лодочники кричали, чтобы он не забыл напомнить парому вернуться назад. Мы юлили по реке между островов и отмелей, на дорогу ушло двадцать минут. Толпы женщин и детей купались у берега. Был закат. Деревья и пришвартованные лодки вырисовывались четкими силуэтами на фоне яркого неба и реки. Мы влезли на крутой берег и вышли на грязную улицу, всю состоявшую из ям и рытвин, как бывает на строительной площадке.

Боа-Виста — несуразный город: разрозненные кучки убогих зданий ютятся вдоль широких улиц, намеченных согласно схеме ответственного планировщика городской застройки. Только эти улицы еще не достроены, имеются только короткие, разрозненные, разбросанные то тут, то там отрезки. План планировщиков должен осуществиться в 2000 году, и то, что в тот год должно будет превратиться в великолепные проспекты, теперь соединяет ничто с ничем по красному бразильскому месиву. Это привело, в частности, к тому, что хотя в смысле населения Боа-Виста и маленький город, однако расстояния в нем вполне столичные, а общественный транспорт отсутствует. Фонарные столбы идут вдоль хорошо спланированной пустоты — частицы светлого будущего, нескольких огромных зданий, среди которых скотобойня и больница, пока не востребованные, стоят, ожидая своего часа и прироста населения, которое пока состоит из госслужащих, управляющих друг другом, и контрабандистов, обеспечивающих этих госслужащих. В целях экономии и удобства бразильское правительство смотрит сквозь пальцы на контрабанду в этом регионе.

Такси, «виллис» без верха — только военные джипы могут передвигаться по этим улицам, — доставило меня в гостиницу — одно из внушительных зданий, построенных для 2000 года. В тот год, вне всякого сомнения, это здание станет архитектурной доминантой прекрасного городского центра, где образованные и неподкупные полицейские примутся регулировать движение на трехполосных проспектах, а в ухоженных садах заиграют фонтаны; но в настоящий момент этот городской центр был не более чем пыльной ямой, по которой то и дело спешили ярко раскрашенные открытые джипы с веселыми бразильцами, вздымая облака красной пыли, за которой скрывались фонарные столбы и линии электропередачи, которыми ощетинился весь город, и дома, казавшиеся издалека совсем крошечными, на другом конце этой ямы. Отель — новый и розовенький — уже смотрелся руиной, остатком отступающей цивилизации. Двое босоногих детей, грязных и застенчивых, в одежде, до которой, согласно традициям Боа-Висты, им еще предстояло дорасти, провели меня в номер: постель, стул, настольная лампа без лампочки, уродливый тусклый шкаф, кран с горячей водой, который не работает и, возможно, не работал никогда, окно, выходящее на кусок пустоши, куда выброшено много мусора. После этого просьба человека за стойкой предъявить паспорт показалась мне неуместной. Отложив испанский, который я до того употреблял в разговорах с ним, я сказал по-английски и с некоторым раздражением, что паспорта у меня нет. Он пожал плечами, взял свои слова обратно и продолжил ковырять в зубах.

Тьма скрыла пыль и отсутствие зданий. Во все стороны, куда ни кинешь взгляд, Боа-Виста сверкала электрическими огнями, которые были бы должны знаменовать бульвары, площади, излучины мегаполиса, предлагающего массу чувственных удовольствий. Я хотел как-то миновать пыльную свалку и уже направился в сторону небольшой улицы справа от отеля с обветшалыми деревянными домами, когда помощник Хьюсона, уводя меня чуть в сторону, сказал со смущением: «Женщины на этой улицы плохие».

«Плохие?» — сказал я.

Он очень смешался. «Ну, они плохие», — сказал он, как я подумал, неискренне. Затем, как будто объясняя ребенку, он добавил: «Видите ли, плохие мужчины идут на эти улицы, чтобы повидать там плохих женщин».

Я не стал вдаваться в подробности. Мы пошли через свалку к асфальтированной улице. Плоская поверхность, столь редкая в городе, использовалась по полной: ее сплошь покрывали огромные предвыборные лозунги, написанные белой краской. После того как мы выпили пива в грязном баре, пахнувшем собачьим дерьмом — все бары там, как я обнаружил позднее, пахнут собачьим дерьмом, — помощник Хьюсона покинул меня, и я решил навестить бразильского инженера и его жену-госслужащую, которых встретил в Летеме.

Они жили в небольшом белом доме на улице, забитой небольшими белыми домами. Как и все дома на этой улице, как и большинство строений в Боа-Висте, он был помечен буквами НД, что значит «национальное достояние» — бразильский способ сказать «собственность правительства».

Я нагрянул со своим визитом, когда они наслаждались вечерней прохладой у себя в пыльном дворе, сидя под манговым деревом, с ветки которого яростно пылала висячая электрическая лампочка мощностью в немало ватт. Никогда не встречал я города, столь изобилующего светом, столь затянутого в электрические провода. Я окликнул их с неасфальтированной дорожки, а они, прикрывая глаза от электрического сияния, издали возгласы скорее недоверия, чем радости. Золовка сидела за швейной машинкой, сшивая те куски ткани, что купила в Летеме. Инженер был в гой же одежде, что я видел на нем в ночь, когда были танцы: белые брюки и зеленая полосатая рубашка. Его жена, госслужащая, была в пушистых белых тапочках. Я подумал, что они вряд ли подходят для слоя пыли толщиной в несколько дюймов, на которой отпечатался хаос следов, превратившихся в черно-белые барельефы при мощном освещении.

Под приглушенные приветственные возгласы из небольшого дома «национального достояния» вышло несколько человек. Целая отдельная семья, как мне показалось, но госслужащая, чью серьезность я теперь интерпретировал как меланхолию, представила их как членов семьи своего мужа. Муж был отправлен за пивом, а она вышла в переднюю комнату, которая мгновенно накалилась слепящим светом, перепрыгнувшим через зарождающуюся улицу, прошла в боковой выход во двор и тут же вернулась с бутылкой белой жидкости, особого бразильского напитка, который, по ее словам, она приготовила сама. Как оказалось, это был сок анноны игольчатой, которая растет в любом дворе на Карибах и не требует ухода. Мы выпили анноно-вый сок с мякотью; когда инженер вернулся с пивом, мы быстро выпили пиво, чтобы не дать ему согреться; и дальше беседовали как могли.

Среди них не было ни одного уроженца Боа-Висты: Боа-Виста, сказали они, это для бразильцев смешно, это самая что ни на есть дыра в захолустье. Они боялись, что я получаю слишком скудные впечатления от Бразилии. Видел ли я фотографии Бразилии? Затем инженер спросил меня, читал ли я Шекспира. В оригинале? Он оглядел меня с завистью и удивлением. Он сам любил книги. Да, сказала его жена, он действительно большой читатель. «Камоэнс, Данте, Аристотель, — сказал инженер, — Шелли, Ките, Толстой». И целую минуту мы обменивались именами писателей, инженер встречал каждое известное ему имя словом. «Ах!» Да, сказал он в конце, чтение — великая вещь, она совершенствует человека.