— Ну конечно, — сказал Слартибартфаст. — Ты был когда-нибудь… кажется, это место называлось… Норвегией?
— Нет, — ответил Артур, — нет, не был.
— Жаль, — проговорил Слартибартфаст. — Ее я тоже делал. За нее, между прочим, мне дали премию. Эдакие миленькие краешки с бахромой. Я ужасно расстроился, когда услышал, что ее уничтожили.
— Вы расстроились!
— Да. Пятью минутами позже — и это бы уже не имело значения. Веселенькая история, ничего не скажешь.
— А? — откликнулся Артур.
— Мыши просто пришли в ярость.
— Мыши пришли в ярость?!
— Именно, — мягко произнес старик.
— Но ведь в ярость, наверно, пришли и собаки, и кошки, и австралийские утконосы, и…
— Совершенно верно, но не они ведь оплачивали заказ?
— Короче, — заявил Артур, — много ли вашего времени я сэкономлю, если плюну на все, и сойду с ума прямо сейчас?
Какое-то время машина летела вперед в неловкой тишине. Затем старик терпеливо принялся за объяснения.
— Землянин, планета, на которой ты жил, была заказана, оплачена и управляема мышами. Она была уничтожена за пять минут до завершения той задачи, для решения которой она была создана, и теперь нам приходится строить новую.
Только одно слово дошло до Артура.
— Мышами? — произнес он.
— Именно, землянин.
— Прошу прощения — мы говорим о маленьких белых пушистых штучках, помешанных на сыре и женщинах, орущих на столах, как в старых комиксах?
Слартибартфаст вежливо кашлянул.
— Землянин, — сказал он, — иногда твой способ выражения труден для понимания. Напомню, что я проспал в этой планете, то есть Магратее, пять миллионов лет, и знаю немногое о тех старых комиксах, о которых ты говоришь. Эти существа, которых ты именуешь мышами, понимаешь, они не совсем такие, как кажутся. Мыши это только отражение в нашем измерении огромных сверхразумных всемерных существ. Весь этот вздор насчет сыра и женщин — чисто внешнее.
Старик помолчал, затем сочуствующе нахмурился и продолжал:
— Боюсь, они ставили на вас опыты.
Артур обдумал это предположение. Лицо его посветлело.
— Да нет, — воскликнул он, — теперь понятно, почему получилось такое недоразумение. Нет, видите ли, на самом деле это мы обычно ставили опыты на них. Их использовали в опытах по поведению животных — Павлов и все такое. Мы давали им задания, например — научиться звонить в колокол, бегать в лабиринтах и всяких там штуках, чтобы нам стала понятна вся природа процесса обучения. А наблюдая за их поведением, мы могли, в общем, практически все узнать о нашем собственном.
Артур затих.
Слартибартфаст мягко произнес: — Тонкости их экспериментам не занимать.
— Что? — сказал Артур.
— Есть ли способ лучше скрыть свой истинный облик, чем направить ваши мысли по ложному следу? Вдруг повернуть в лабиринте не в ту сторону, выбрать не тот кусок сыра, неожиданно издохнуть от миксоматоза — если все точно рассчитать, и повторить много раз, все это накопится, и в результате эффект будет невообразимый.
Для пущего эффекта он снова помолчал.
— Видишь ли, землянин, они на самом деле необыкновенно сверхразумные всемерные существа. Твоя планета и ее жители — основа матрицы органического компьютера, который решал задачу, рассчитанную на десять миллионов лет. Позволь рассказать тебе всю эту историю. Это займет какое-то время.
— Время, — слабо произнес Артур, — для меня теперь не самая главная проблема.
Глава 25
Есть множество проблем, так или иначе связанных с жизнью. Вот несколько наиболее широко распространненых из них: Зачем люди появляются на свет? Зачем они умирают? Зачем в промежутке они постоянно и охотно носят электронные часы?
Много, много миллионов лет назад расе сверхразумных всемерных существ (чье физическое проявление в их собственной всемерной Вселенной не лишено сходства с людьми) осточертели пререкания насчет смысла жизни. Эти существа были сыты ими по горло, в частности, потому, что подобные споры постоянно прерывали их любимое времяпрепровождение — игру в Брокианский ультра-крикет (очень любопытная игра, заключающаяся во внезапном ударе встречному по голове без всякой мало-мальски понятной причины и возможно быстром исчезновении с места происшествия). И поэтому они решили спокойно сесть, подумать, и разобраться с этим вопросом раз и навсегда.
И для этого соорудили они потрясающе колоссальный суперкомпьютер — настолько умный, просто умопомрачительно умный, что во время пробного пуска, еще до того, как была подключена вся его память, он уже начал с рассуждения «Я мыслю, следовательно, существую», и даже вывел доказательство существования рисового пудинга и подоходного налога прежде, чем кто-либо сумел его выключить.
Он был размером с небольшой город.
Его главный терминал разместили в специально построенном кабинете, на специально сооруженном громадном столе из ультрамореного дуба с крышкой, покрытой роскошной ультракрасной кожей. Темный ковер был потрясающе роскошен, по всей комнате были расставлены горшки с экзотическими цветами, а на стенах в тщательно продуманном беспорядке висели эстампы, изображающие главных программистов и их семьи. Высокие окна выходили на площадь, обрамленную деревьями.
В день Великого Включения два программиста, одетых в строгие деловые костюмы, явились и были тут же проведены к компьютеру. Они прекрасно понимали, что представляют всю свою цивилизацию, но вели себя в этот величайший день собранно и спокойно. Они уселись перед монитором, открыли свои кейсы, и вынули кожаные папки с документацией по программе.
Из звали Конкил и Фут.
Несколько мгновений они сидели в почтительной тишине, затем Конкил, обменявшись с Футом быстрым взглядом, тронул небольшую черную кнопку.
Необычайно тихий гул означал, что компьютер включился и расположен начать работу. Еще через несколько секунд он заговорил. Голос его был низок и глубок.
Вот что он произнес: — На какой вопрос должен я дать ответ, я, Глубокомысленный, второй величайший компьютер во Вселенной Времени и Пространства?
Конкил и Фут пораженно переглянулись.
— Этот вопрос, о компьютер… — начал Фут.
— Нет, погодите-ка минуту, здесь что-то не так, — озабоченно прервал его Конкил. — Мы создавали этот компьютер, чтобы он был просто величайшим, и второе место нам не нужно. Глубокомысленный, — обратился он к комьпьютеру, — разве ты не величайший, не самый мощный компьютер в истории, согласно нашим расчетам?
— Я говорю о себе, как о втором величайшем, — отозвался Глубокомысленный, — и говорю то, что есть.
Программисты снова переглянулись. Конкил откашлялся.
— Здесь какая-то ошибка, — сказал он. — Разве ты не мощнее Миллиард-Гаргантюмозга на Максимегалоне, который может сосчитать все атомы звезды за одну миллисекунду?
— Миллиард-Гаргантюмозг? — презрительно переспросил Глубокомысленный.
— Арифмометр. Не стоит упоминания.
— А разве ты, — возбужденно наклонившись вперед, — продолжил Фут, — не лучше, чем Звездомыслитель Гуглплекс из 7-й Галактики Света и Просвещенности, который может вычислить траекторию каждой песчинки в продолжающейся пять недель Бета-Данграбадской песчаной бури?
— Данграбадская песчаная буря? — высокомерно переспросил Глубокомысленный. — Вы вопрошаете меня, того, кто рассчитал движения каждого атома во время Большого Траха? О, не тревожь меня по пустякам. Их может рассчитать карманный калькулятор.
Оба программиста замолчали. Над ними висела неловкая тишина. Затем Конкил снова наклонился к пульту.
— Но разве ты не победишь в споре Грандиозного Гиперразумного Всерешающего Нейтрон-Жонглера с Цицерониуса 12, Великого и Непобедимого?
— Грандиозный Гиперразумный Всерешающий Нейтрон-Жонглер, — произнес Глубокомысленный, утраивая все «p», — мог бы запудрить мозги Гургану Мегамудрому — но только я после этого мог бы убедить его пораскинуть ими.
— Тогда, — спросил Фут, — что ты имеешь в виду?
— Только то, — возвестил Глубокомысленный, и в голосе его появились колокольные ноты, — что я второй величайший компьютер во Вселенной Времени и Пространства.
— Но — что значит второй? — настаивал Конкил. — Почему ты все время повторяешь — «второй»? Ты, конечно, не думаешь о Многосвязоидном Потоморотронном Мельник-Титане? Или Мысленнике? Или…
На передней панели презрительно замигали огоньки.
— Я не потрачу ни единого бита на этих кибернедоумков, — прогремел Глубокомысленный. — Ибо не о ком другом говорю я, как о том, кто придет после меня!
Фут терял терпение. Он отложил в сторону документацию и пробормотал: — Его речи становятся невыносимо мессианскими.
— Вы ничего не знаете о будущем, — произнес Глубокомысленный, — но в памяти своей, на дисках своих, могу читать в бескрайних показателях истоков будущих возможностей и сроков, и вижу, что придет, настанет день, когда появится тот, с которым не смогу не то что сравниться, но даже приблизительно сказать, какими будут его параметры. И все ж судьба моя — его построить, прежде рассчитав.