Читать интересную книгу Возвращение танцмейстера - Хеннинг Манкелль

Он вылез из спального мешка. Нашел таблетки от головной боли и бутылку с водой. Посмотрел на руки – дрожат. Он положил в рот таблетку и запил водой. Потом босиком вышел из палатки и помочился. Земля была мокрой и холодной. Через сутки меня здесь не будет, подумал он. Ни этого проклятого холода, ни долгих ночей. Он снова залез в мешок и застегнул его до самого подбородка. Ему все время хотелось выпить, но он держался. Потом. Нельзя рисковать теперь, когда уже все позади.

Дождь внезапно усилился. Все так, как и должно быть, сказал он себе. Я больше пятидесяти лет ждал этого дня. Я уже почти потерял надежду найти объяснение тому, что погубило мою жизнь. И тогда случилось то, чего я меньше всего ждал. По совершенно невероятной случайности в моей жизни появился человек и объяснил, что произошло. У него в руках оказался недостающий фрагмент головоломки. Случайность, которой по законам вероятности быть не должно.

Он решил, что сразу по возвращении в Буэнос-Айрес сходит на могилу Хёлльнера и положит цветы. Без него ничего бы не было. Где-то все равно существует мистическая, может быть, божественная справедливость, и она свела его с Хёлльнером, когда тот еще был жив, и через него дала ему ответы на все вопросы. Внезапное осознание того, что случилось с ним, когда он был еще ребенком, повергло его в состояние шока. Он никогда в жизни не пил так много, как в те дни после встречи с Хёлльнером. Но потом, когда Хёлльнер умер, он заставил себя бросить пить, вернулся к своей работе и начал разрабатывать план.

Теперь все это было позади.

Под мерный шум дождя он еще раз прокрутил в памяти все, что произошло. Вначале Хёлльнер, на которого он случайно наткнулся в ресторане «Ла Кабана». С тех пор прошло уже два года. У Хёлльнера уже тогда был рак желудка, который впоследствии свел его в могилу. Филип Монтейро, одноглазый официант, спросил, не против ли он разделить столик с еще одним господином – в ресторане почти не было свободных мест. И усадил его за столик Хёлльнера.

Они тут же выяснили, что оба – эмигранты из Германии, акцент был одинаковым. Он было подумал, что Хёлльнер принадлежит к большой группе немцев, которые после войны, используя загодя организованные нацистами каналы, сбежали от возмездия после краха тысячелетнего рейха. Арон даже не назвал свое настоящее имя – Хёлльнер вполне мог оказаться одним из тех, кто приехал нелегально, по фальшивым бумагам, может быть, его даже высадили с одной из подводных лодок, сновавших у аргентинских берегов весной 1945 года. Ему могли помогать и многочисленные нацистские группы, оперировавшие в то время в Швеции, Норвегии и Дании. Или же он мог приехать позже, когда Хуан Перон открыл объятья немецким эмигрантам, не задавая никаких вопросов об их прошлом. Арон знал, что в Аргентине полно подпольных нацистов, военных преступников, живших в постоянном страхе быть разоблаченными и все же сохранивших свои убеждения, в домах у них на почетном месте по-прежнему стоял бюст Гитлера. Но Хёлльнер оказался не из таких. Он говорил о войне как о катастрофе. Он вскоре понял, что, хотя отец Хёлльнера и был высокопоставленным нацистом, сам он – обычный эмигрант, уехавший в Аргентину из разрушенной Европы в поисках лучшей жизни.

Итак, в этот вечер они сидели за одним столиком в «Ла Кабане». Арон помнил даже, что они заказали одно и то же – тушеное мясо; повар в «Ла Кабане» готовил его великолепно. После еды они пошли прогуляться по городу – им было в одну сторону, он сам шел на Авенида Коррьентес, Хёлльнер – чуть подальше. Они договорились встретиться. Хёлльнер рассказал, что он вдовец, дети его вернулись в Европу. У него долго была типография, но недавно он ее продал. Арон пригласил его в свою мастерскую по реставрации мебели. Хёлльнер поблагодарил и с тех пор завел привычку заходить по утрам в мастерскую. Хёлльнер, казалось, никогда не уставал наблюдать, как Арон медленно и тщательно меняет обивку на стульях, принадлежавших какому-нибудь аргентинскому богачу. Иногда они выходили в сад покурить и выпить кофе.

Как это часто делают старики, они сравнивали свою жизнь. И как-то раз, во время одного из таких разговоров, Хёлльнер спросил, не родственник ли он Якобу Зильберштейну из Берлина, который избежал депортаций 30-х годов и преследований в военные годы, поскольку был единственным массажистом, умеющим снимать боль в спине у Германа Геринга. Арона внезапно настигла история давно прошедших лет. Да, ответил Арон, массажист Якоб Зильберштейн был его дядей. Используя высокое покровительство, Якоб добился, чтобы не трогали и его брата Лукаса, отца Арона. Хёлльнер внимательно посмотрел на него и вдруг сказал, что он встречался с Якобом Зильберштейном, поскольку тот делал массаж также и его отцу.

В тот день Арон закрыл мастерскую и повесил объявление, что будет только завтра. Он пошел домой к Хёлльнеру, который жил недалеко от гавани, в довольно запущенном доме. У него была небольшая квартира с окнами на задний двор. Арон до сих пор помнил сильный запах лаванды и плохие акварели его жены с видами пампасов. Они сидели до глубокой ночи и дивились, как странно пересеклись их жизни в Берлине – так давно и так далеко отсюда. Хёлльнер оказался на три года моложе Арона. В 1945 году ему было только девять, и он помнил те события довольно смутно. Но он прекрасно запомнил человека, которого раз в неделю привозили на машине, чтобы он массировал его отца. Он запомнил также и свое ощущение, что во всем этом есть что-то неестественное, и даже не просто неестественное, а опасное, – подумать только, этот еврей, имени которого он тогда еще не знал, продолжает жить в Берлине! И пользуется покровительством внушающего всем ужас маршала Геринга. Но когда Хёлльнер описал внешность Якоба Зильберштейна, его необычную манеру двигаться, Арон знал, что ошибки быть не может, он говорит именно о его дяде.

Трудно было спутать такие приметы, как деформированное левое ухо – в детстве Якоб сильно поранился осколком оконного стекла. Арон даже вспотел, когда Хёлльнер сказал про это ухо, так хорошо запомнившееся ему самому. Нет, никаких сомнений не было, и расчувствовавшийся Арон Зильберштейн крепко обнял Хёлльнера.

Сейчас, лежа в палатке, он вспоминал этот день, как будто все произошло накануне. Он ни за что бы не поверил, что с Хёлльнером его свела случайность. И что благодаря этому знакомству он узнал наконец, что произошло.

Он посмотрел на часы. Четверть одиннадцатого. Он мысленно надел маску. Теперь он снова был Фернандо Херейра – он прилетел в Швецию под этим именем. Гражданин Аргентины, совершающий туристическую поездку по Швеции. Турист – и не более. Никакой не Арон Зильберштейн, приехавший в Буэнос-Айрес весенним днем 1953 года и никогда более не возвращавшийся в Европу. Никогда – до этого раза, когда он наконец смог осуществить то, о чем мечтал все эти годы.

Он оделся, снял палатку и поехал к главной дороге. В Варберге он остановился перекусить. Головная боль прошла. Через два часа он будет в Мальмё. Фирма проката машин находится рядом с вокзалом. Это именно там он взял машину сорок дней назад, и туда же он ее и сдаст. Где-то поблизости наверняка есть гостиница. До этого ему надо избавиться от палатки и спального мешка. Походный примус, кастрюли и тарелки он уже выкинул в мусорный контейнер где-то в Даларне. Вилка, нож и ложка полетели в одну из рек. Ему теперь надо присмотреть место, где можно выбросить все остальное до того, как он приедет в Мальмё.

Такое место он нашел недоезжая Хельсингборга – контейнер позади заправки, где он остановился последний раз залить бензин. Он сунул палатку и мешок под пустые картонные коробки и пластмассовые канистры. Потом вынул из рюкзака пластиковый пакет – тот лежал на самом верху. В пакете была окровавленная рубашка. Хотя на нем был глухой комбинезон, который он потом сжег в лесу, кровь Герберта Молина попала каким-то образом на рубашку. Как это могло произойти, оставалось для него загадкой. Такой же загадкой, как и то, почему он не сжег рубашку вместе с комбинезоном.

Но в глубине души он знал почему. Он оставил рубашку, чтобы смотреть на нее, убеждаясь снова и снова, что все, что он совершил, было не во сне. Теперь он больше не нуждался в этом. Он засунул пакет с рубашкой в контейнер так глубоко, как только мог. И опять вспомнил о Хёлльнере, бледном, отмеченном печатью смерти человеке, встреченном им случайно в ресторане «Ла Кабана». Без него он не стоял бы здесь и не уничтожал последние материальные доказательства своей поездки в Швецию, где он лишил жизни человека и отправил жуткое послание в такое же жуткое прошлое в виде кровавых следов на деревянном полу.

Теперь следы совершенного им останутся только в его душе.

Он вернулся к машине и сел за руль, но мотор не завел. Его мучила одна мысль. Она мучила его с тех пор, как он убил Молина. Мысль о неожиданном открытии, сделанном им в своем сознании. Во время долгого перелета в Швецию ему было страшно. Он боялся, что не выполнит задание, порученное им себе самому. Задание, которое можно было выполнить только одним способом – убив человека. Он никогда в жизни никому не причинял зла. Он ненавидел насилие, его всегда пугала мысль, что кто-то вдруг ни с того ни с сего ударит его самого. А теперь он летел на другой континент, чтобы хладнокровно убить человека. Человека, которого он встречал всего несколько раз, когда ему было двенадцать лет.