Читать интересную книгу Сердце Ангела - Вильям Хортсберг

В прихожей, в плетеной корзинке для мусора лежала пропитанная эфиром тряпка. Я оставил ее там: пусть ребята из Отдела по расследованию убийств порадуются. Пусть заберут ее вместе с куском мертвого мяса к себе и пропустят через лабораторию. Папки распухнут от протоколов, но такова уж их работа, — в отличие от моей.

Кухня не представляла особого интереса. Обычная кухня, — поваренные книги, кастрюли и сковородки, полочка для специй, холодильник… Продуктовая сумка от "Блумингсдейла" была забита кофейной гущей и куриными костями.

Спальня же, напротив, выглядела многообещающе. Постель не застелена, мятые, в пятнах, простыни наводили на вполне определенные мысли:, колдунья не обходилась без колдунов. В примыкающей к спальне маленькой ванной я нашел пластиковый футляр из-под колпачка. Он был пуст. Если этим утром она занималась любовью, колпачок должен быть на ней. Ребятам из полиции и здесь найдется работа.

Медицинский шкафчик хозяйки был переполнен, и его содержимое отчасти перекочевало на высокие полочки по обеим сторонам зеркала, приделанного над ванной. Аспирин, зубной порошок, магнезия и флакончики из-под пилюль боролись за место с баночками пахучих порошков, обозначенных непонятными алхимическими символами. В металлических коробочках разнообразные ароматические порошки. По запаху я определил лишь мяту.

С коробки для гигиенических салфеток на меня скалился желтый череп. Рядом, на полке с Тампаксом, лежали пестик и ступка, а на крышке туалетного бачка красовались обоюдоострый кинжал, журнал "Вог", щетка для волос и четыре толстые черные свечи.

За баночкой крема для лица я обнаружил отрезанную человеческую кисть: она лежала там, темная и съежившаяся, будто брошенная перчатка. Я чуть не уронил ее, когда взял в руки, — она оказалась на удивление легкой.

В общем, там не было разве что тритоньего глаза, но если я и не нашел его, то не потому, что не приложил к этому усилий.

В спальне, в стенной нише, находился "рабочий уголок" Маргарет Круземарк. Шкафчик, забитый гороскопами клиентов, интереса для меня не представлял. Я только зря потратил время, пытаясь отыскать фамилию Фаворит на "Ф" и Либлинг на "Л". На отдельной полочке стояли справочники и глобус. Книги подпирала запечатанная алебастровая урна размером с сигаретную коробку; крышку ее украшала трехглавая змея.

Я перелистал книги, надеясь найти какую-нибудь спрятанную записку, но тщетно. Среди разбросанных на столе бумаг мне попалась на глаза маленькая карточка с черной окантовкой. В верхней ее части помещалась перевернутая пятиконечная звезда в круге. В пентаграмму была вписана голова рогатого козла. Пот талисманом витиеватыми латинскими буквами — надпись: MISSA NIGER. Ниже — латинский текст, а под ним цифры: III.XXII.MCMLIX. Это обозначало дату. Вербное Воскресенье, четыре дня назад. Там же находился соответствующий конверт, адресованный Маргарет Круземарк. Оба листка я сунул в свой "дипломат".

Остальные бумаги представляли собой большей частью астрологические расчеты и незаконченные гороскопы. Безо всякого интереса я пробежал их глазами и вдруг обнаружил в верхней части одного из них собственное имя. Да, подобная находка доставила бы массу удовольствия лейтенанту Стерну… Этот листок я тоже отправил в "дипломат".

Найденный гороскоп заставил меня проверить настольный календарь Маргарет Круземарк. Я был записан на понедельник, 16-ое: "Г. Энджел, 13.30" Календарный листок присоединился к предыдущим находкам. Сегодня она тоже кого-то ждала — запись на 17.30. Часы у меня спешили, но показывали уже 16.20 — мое время истекало.

Выходя, я оставил дверь приоткрытой. Кто-то найдет тело и вызовет полицию. Мне не хотелось оказаться замешанным в этом дерьме… Смех! Разве я уже не сидел в нем по уши?

Глава двадцать девятая

Теперь можно было не спешить, спускаясь вниз по пожарной лестнице. На сегодня я поупражнялся достаточно. Оказавшись в вестибюле, я не вышел на улицу, а прошел узким коридором прямо в "Таверну Карнеги". Я всегда ставлю себе выпивку после того, как нахожу труп. Это уже стало традицией.

Бар ломился от толпы, обычной для этого радостного времени. Расталкивая локтями газетчиков, я пробился к стойке и заказал двойной "Манхэттен" со льдом. Затем, сделав долгий глоток, я с бокалом в руках протиснулся, ступая прямо по ногам, к телефону.

Порцию свою я прикончил, слушая бесконечные гудки. Эпифани Праудфут не отзывалась. Зловещий признак. Я повесил трубку, думая о Маргарет Круземарк, вскрытой наподобие рождественского гуся одиннадцатью этажами выше; двумя часами раньше я точно так же слушал гудки ее телефона. Оставив пустой бокал на полке под телефоном, я плечом проложил себе путь на улицу.

За полквартала от меня, у входа в похожий на мечеть Центральный городской театр, остановилось, чтобы выпустить пассажира, такси. Я крикнул, и водитель ждал с открытой дверью, пока я мчался к нему наперегонки с какой-то женщиной, потрясавшей сложенным зонтиком.

Это был негр; он и глазом не моргнул, услышав, что мне нужно на перекресток Сто двадцать третьей улицы и Ленокс-авеню. Видимо, он решил, что я собрался на собственные похороны, и был не прочь получить от меня последние чаевые. Мы рванули в центр, не тратя времени на разговоры. Транзисторный приемник на переднем сиденье громко вещал голосом балагурящего диск-жокея: "Только наша станция покоряет любую дистанцию…"

Через двадцать минут он высадил меня у входа в магазин Праудфут и умчался прочь, сопровождаемый блюзовыми каденциями. Аптека не работала, и длинная зеленая штора за дверью напоминала приспущенный в знак поражения флаг. Я постучал и подергал за дверную ручку, но безуспешно.

Эпифани упоминала про свою квартиру над лавкой, и я решил пройти по Ленокс-авеню до входа в здание и проверить фамилии на почтовых ящиках в вестибюле. На третьем слева значилось: ПРАУДФУТ, 2-Д. Дверь в холл была открыта, и я вошел внутрь.

В узком, отделанном кафелем коридоре пахло мочой и вареными свиными ножками. Я поднялся по выщербленным от времени мраморным ступеням на второй этаж и услышал, как кто-то наверху спускает воду в туалете. Квартира 2-Д находилась в самом конце площадки. Из осторожности я позвонил, но ответа не было.

Замок не представил для меня проблемы. При мне было с полдюжины подходящих ключей. Натянув свои перчатки, я открыл дверь, машинально принюхиваясь, не пахнет ли эфиром. Окна в угловой гостиной выходили одновременно на Ленокс-авеню и Сто двадцать третью улицу. Гостиная была обставлена стандартной мебелью и украшена африканскими сувенирами из резного дерева.

Кровать в спальне аккуратно застелена. Пара гримасничающих масок висела над туалетным столиком из кленового дерева с глазками. Я прошелся по ящикам комода и шкафа, но не нашел ничего, кроме одежды и мелких вещиц, принадлежащих хозяйке. На прикроватном столике стояло несколько фотографий в серебряных рамках, на каждой — надменная женщина с тонким лицом. В романтическом изгибе ее губ было что-то от Эпифани, но нос более плоский, а глаза широко раскрыты и неукротимы, как у одержимой. Я видел перед собой Эванджедлину Праудфут.

Она приучила дочь к аккуратности. Кухня блестела чистотой: на столе и в раковине никаких крошек и тарелок. На присутствие хозяйки указывали лишь свежие продукты в холодильнике.

В последней комнате было темно, как в пещере. Выключатель не работал, и я воспользовался своим фонариком. Мне не хотелось споткнуться о чей-нибудь труп, и поэтому в первую очередь я осмотрел пол. Похоже, когда-то давно комната служила спальней; оконное стекло, стены, потолок — все было выкрашено в одинаковый цвет, цвет Ночи, и везде играли радужные сполохи неоновых граффити. Одну стену украшали гирлянды из цветов и листьев, на другой кувыркались грубо нарисованные рыбы и русалки. Потолок являл собой панораму звезд и полумесяцев.

Комната была храмом вуду. У дальней стены помещался кирпичный алтарь. На нем, ярусами, напоминая торговый прилавок на рынке, стояли ряды глиняных кувшинов с крышками. Под прикрепленными к стене цветными литографиями католических святых покоились в блюдцах свечные огарки. Перед алтарем, в доски пола была воткнута ржавая сабля. Сбоку висел деревянный костыль, а меж кувшинов стоял изящный крест из кованого железа, служивший подставкой для помятого шелкового цилиндра.

На полке я увидел несколько погремушек из маленьких тыкв в пару железных трещоток. Рядом теснилось множество цветных бутылочек и кувшинов. Большую часть стены над алтарем занимал примитивный рисунок маслом, изображавший грузовой пароход.

Я вспомнил Эпифани в ее белом платье, с жаром выкрикивающую слова заклинаний под рокот барабанов и тыкв-погремушек, шелестящих будто ползущие в сухой траве змеи; вспомнил ловкое движение ее кисти и яркий фонтан петушиной крови в ночи… Выходя из этой "часовни", я стукнулся головой о пару подвешенных к потолку барабанов-конг, отделанных деревом и кожей.