Читать интересную книгу Улей - Камило Села

— Послушайте, сеньора, ваш попугай просто невыносим. Я не хотел вам говорить об этом, но, признайте, нет ведь такого права. Сами посудите, у меня дочурка подрастает, и ей никак не годится слышать такие словечки. Надо что-то сделать, говорю вам!

— Да, дон Пио, это святая правда. Простите, я постараюсь вразумить его. Этот Рабле просто неисправим!

Альфредо Эчеварриа рассказывает своей тетке, донье Лолите Эчеварриа де Касуэла:

— Виси — очаровательная девушка, вот увидишь сама. Вполне современная, элегантная, умная, красивая — всем хороша. Мне кажется, я ее очень люблю.

У тети Лолиты рассеянный вид. Альфредо приходит на ум, что она попросту его не слушает.

— У меня такое впечатление, тетя, что мои сердечные дела тебя ничуть не интересуют.

— Да нет, что ты, глупенький! Как они могут не интересовать меня?

И тут сеньора де Касуэла вдруг начинает ломать руки и закатывать глаза, в конце концов она заливается слезами — рыдает драматично, картинно. Альфредо перепуган.

— Что с тобой?

— Ах, ничего, ничего, оставь меня!

Альфредо пытается ее утешить.

— Да послушай же, тетя, что с тобой случилось? Я тебя чем-то нечаянно обидел?

— Нет, нет, оставь меня, дай мне выплакаться!

Альфредо пробует пошутить — может быть, шутка ее успокоит.

— Ну же, тетя, не закатывай истерику, тебе ведь уже не восемнадцать лет. Посмотреть на тебя, так можно подумать, что у тебя какие-то любовные огорчения…

Лучше бы он этого не говорил! Сеньора де Касуэла побледнела, закатила глаза и — хлоп! — плюхнулась ничком на пол. Дяди Фернандо не было дома — он и другие жильцы собрались у кого-то, потому что вчера в доме было совершено преступление и им надо обменяться мнениями и кое о чем договориться. Альфредо усадил тетю Лолиту в кресло, побрызгал ей в лицо водой: когда она пришла в себя, он велел служанкам приготовить чашку липового чаю.

Наконец донья Лолита обрела дар речи, она взглянула на Альфредо и медленно, грудным голосом произнесла:

— Ты не знаешь, кто бы мог у меня купить корзинку для грязного белья?

Альфредо слегка удивился этому вопросу.

— Нет, не знаю. Какой-нибудь старьевщик.

— Если ты согласишься вынести ее из дому, дарю ее тебе, я ее не желаю видеть. Что выручишь за нее — все твое.

— Хорошо.

Альфредо заподозрил что-то неладное. Когда дядя вернулся, он отозвал его в сторону и сказал:

— Послушай. дядя Фернандо, мне кажется, ты должен свести тетю к врачу — по-моему нее сильное нервное истощение. Какие-то навязчивые идеи появились, сказала мне, чтобы я унес из дому корзину для грязного белья, сна, мол, и видеть ее не желает.

Дон Фернандо Касуэла ни чуточки не встревожился, слушает как ни в чем не бывало. Видя, что он так спокоен, Альфредо подумал: «Черт их там разберет!» — и решил лучше не вмешиваться.

«Ладно, — сказал он себе, — хочется ей с ума сходить, пусть сходит. Я ему все высказал, а если на мои слова не обращают внимания, тем хуже для них. Потом будут плакаться и волосы на себе рвать».

На столе лежит письмо. Листок бумаги украшен штампом «АГРОСИЛЬ» [20], Парфюмерный и аптечный магазин. Улица Майор, 20. Мадрид». Письмо написано красивым каллиграфическим почерком со всякими хвостиками, закорючками и росчерками. Текст письма следующий:

«Дорогая мама!

Пишу Вам эти несколько строк, чтобы поделиться новостью, которая, я уверен, доставит Вам удовольствие. Но прежде чем ее сообщить, хочу пожелать Вам крепкого здоровья — не худшего, чем мое в настоящее время, за что благодарю Господа, — и многих лет счастливой жизни на радость милой моей сестрице Паките, ее супругу и деткам.

Итак, дорогая мама, хочу Вас порадовать: я, хоть живу в разлуке с Вами, уже не одинок в мире, я встретил женщину, которая поможет мне основать семью и создать домашний очаг, будет моей спутницей в трудах житейских и, даст Бог, принесет мне счастье своей добродетелью и истинно христианскими чувствами. Надеюсь, что летом Вы наберетесь сил навестить Вашего сына, который так по Вас тоскует и знает, что Вы испытываете то оке. А о дорожных расходах Вы, мамочка, не беспокойтесь, — только ради удовольствия увидеть Вас я готов заплатить эту сумму и еще много сверх того. Вот увидите, моя невеста Вам понравится. Она добрая, как ангел, трудолюбивая, хорошенькая и добропорядочная девушка. Само ее имя — Эсперанса — подходит к ней как нельзя лучше, да, оно вселяет в меня надежду, что брак наш будет удачным. Усердно молитесь Богу, чтобы он даровал нам счастье, оно также будет светочем, который озарит Вашу старость.

На сем кончаю. Нежно целую Вас, дорогая мама! Ваш любящий и всегда о Вас помнящий сын

Тинин» [21]

Закончив письмо, автор его встал из-за стола, закурил сигарету и перечел написанное вслух.

— Кажется, получилось недурно. Да, вот эти слова в конце насчет светоча звучат очень даже недурно.

Затем он подошел к ночному столику и с нежностью и благоговением, будто рыцарь Круглого Стола, поцеловал фотокарточку в кожаной рамке, где дарственная надпись гласила: «Моему бесценному Агустину с тысячью поцелуев Эсперанса».

— Если мама приедет, я ее, пожалуй, спрячу.

Однажды под вечер, часов в шесть, Вентура приоткрыл дверь и позвал хозяйку:

— Сеньора Селия!

Донья Селия как раз варила в кастрюльке послеобеденный кофе.

— Сейчас иду! Вам что-нибудь надо?

— Да, будьте так любезны.

Донья Селия убавила газ, чтобы кофе не вскипел, и поспешила на зов, снимая с себя на ходу передник и утирая руки халатом.

— Вы меня звали, сеньор Агуадо?

— Да. У вас не найдется пластыря?

Донья Селия достала пластырь из серванта в столовой, вручила его Вентуре и принялась размышлять. Донье Селии было бы очень жаль, да и кошельку накладно, если бы любовь этих двух голубков пошла на убыль и, чего доброго, дело кончилось разрывом.

«Ну, может быть, это совсем другое, — говорила себе донья Селия, которая всегда старалась видеть вещи с хорошей стороны, — может, просто у его девушки прыщик вскочил…»

Донья Селия — в том, что не касается дела, — быстро привязывается к людям, когда их узнает поближе; донья Селия очень чувствительна, да, она очень чувствительная содержательница дома свиданий.

Мартин и его бывшая сокурсница никак не могут наговориться.

— И ты никогда не думала о замужестве?

— Нет, милый, до сих пор не думала. Я выйду замуж, когда будет приличная партия. Сам понимаешь, выходить замуж, чтобы не вылезать из нужды, дело нестоящее. Еще успею, времени у меня достаточно, я думаю.

— Счастливая! А мне вот кажется, что уже ни для чего времени не осталось; мне кажется, у нас оттого много свободного времени, что его слишком мало, и мы поэтому не знаем, как его употребить.

Нати кокетливо сморщила носик.

— Ах, Марко, дорогой! Только не вздумай угощать меня глубокомысленными фразами!

Мартин рассмеялся.

— Не сердись, Нати.

Девушка взглянула на него с лукавой гримаской, открыла сумочку и достала эмалевую сигаретницу.

— Сигарету хочешь?

— Спасибо, я как раз без курева. Какая красивая сигаретница!

— Да, миленькая вещица, это подарок. Мартин роется в карманах.

— У меня были спички…

— Вот, закуривай, мне и зажигалку подарили.

— Ах, черт!

Нати курит очень элегантно, движения ее рук непринужденны, изящны. Мартин залюбовался ею.

— Слушай, Нати, мне кажется, мы с тобой — очень странная пара: ты одета с иголочки, прямо картинка из модного журнала, а у меня вид бродяги, весь оборван, локти наружу торчат…

Девушка пожимает плечами.

— Ба, не смущайся! Веселей гляди, глупыш! Так люди не будут знать, что о нас подумать.

Мартин постепенно грустнеет, хотя старается не подавать виду, а Нати смотрит на него с безграничной нежностью, с такой нежностью, что ей самой было бы очень неприятно, если бы это заметили.

— Что с тобой?

— Ничего. Помнишь то время, когда все мы, твои товарищи, называли тебя Натача?

— Конечно.

— А помнишь, как Гаскон выставил тебя с лекции по государственному праву?

Нати тоже слегка погрустнела.

— Помню.

— А помнишь тот вечер, когда я тебя поцеловал в Западном парке?

— Так и знала, что ты об этом спросишь. Да, и это помню. Я много раз вспоминала этот вечер, ты был первым мужчиной, которого я поцеловала в губы… Как давно это было! Слушай, Марко.

— Что?

— Клянусь тебе, я не развратная.

Мартину хочется заплакать.

— Брось, к чему ты это говоришь?

— Я-то знаю, к чему. Я всегда чувствовала, что ты для меня близкий человек, хотя бы настолько, чтобы я могла с тобой говорить откровенно.

Мартин с сигаретой в зубах сидит, обхватив руками колени, и смотрит на муху, которая ползет по краю бокала. Нати продолжает:

— Я много думала о том вечере. В то время мне казалось, что я никогда не почувствую тоски по мужчине — верному другу, что можно заполнить жизнь политикой и философией права. Вот глупость! Но и в тот вечер я ничего не поняла — поцеловала тебя, но ничего не поняла. Напротив, мне чудилось, что так оно всегда и бывает, как было у нас с тобой, а потом я убедилась, что это не так, совсем не так… — Голос Нати слегка задрожал: -…что все в жизни намного хуже…