Читать интересную книгу Единородная дочь - Джеймс Морроу

Джули знала: спички в жестянке возле фонаря. Она подняла линзы, завела часовой механизм. Керосина хватит? Отец всегда следил, чтобы резервуар был полным. Она чиркнула спичкой, повернула ручку. Встретив крохотный огонек и подхватив его, от центральной горелки, словно кобра из корзинки, поднялось пламя.

— Приветствую тебя, «Уильям Роуз», — задыхаясь от слез, вспухшими губами проговорила Джули. — На этот раз… у тебя… получится. — Она опустила линзы. Пошел вниз свинцовый поршень, нагнетая керосин к горелкам.

Джули знала: там, за пеленой слез, ярко горело пламя маяка.

И вот настал момент епитимьи, агонии, неизбежной для тех, кто не смог вернуть к жизни своего отца. Ну что, древний корабль увидел наш маяк? Ослепленная слезами, Джули протянула вперед правую руку и крепко прижала ладонь к кожуху фонаря. Невыносимая, неизъяснимая, доселе не испытанная боль… Она не отнимала ладони, Пока не почувствовала запах горелого мяса, и кричала, кричала так, что казалось — голосовые связки вот-вот лопнут. Нашел дорогу домой? Рыдая, она убрала дымящуюся, покрывшуюся волдырями, подвергшуюся нещадной пытке ладонь. Нашел?

Остаток дня со всеми его отвратительными деталями Джули прожила, как в кошмарном сне. Вызвала агента из похоронного бюро. Вызвала агента из похоронного бюро во второй раз, когда он не пришел после первого звонка (он, оказывается, спутал мыс Бригантин с бухтой Бригантин). Потащилась в Атлантик-Сити в больницу, где ей смазали и забинтовали руку, назначили курс антибиотиков и приказали впредь избегать керосиновых фонарей. Список друзей и родственников был коротким: Феба, Джорджина и Фреди Каспар с Родни Бальтазаром с пожарной станции. Уже без Херба Мельхиора, который шесть лет назад умер от рака легких.

— Бедняга хотел жениться на мне, — всхлипывала Джорджина в телефонную трубку. — Звучит как вступление к дурацкому телешоу, да? «Верно, Берни, этот стареющий книжный червь, и его подруга-лесбиянка съезжаются, он не требует, чтобы она завязывала с женщинами, хотя в душе ревнует. Они вместе воспитывают своих детей и…» Ты хочешь сказать, что позволила ему умереть?! И ты ничего не сделала?

— Я пыталась.

— Так попытайся снова! Отправляйся в эту чертову похоронную контору сию же минуту и подними его! Сию же минуту!

— Он этого не хотел.

— Зато я хочу. И ты.

Желудок у Джули превратился в колодец с ледяной водой. Дико болела обожженная рука.

— Я должна прожить обычную жизнь, Джорджина, это была главная цель его жизни.

Джорджина сокрушалась целую минуту. Она рыдала так, что Джули просто видела, как с телефонной трубки стекают слезы.

— Послушай, Джули, мы должны все сделать правильно. Если не ошибаюсь, мы должны рвать на себе одежду и сидеть на таких маленьких табуреточках до самого понедельника. Я с радостью сделаю это, солнышко. Ради него я свою задницу неделю с места не сдвину.

— Не думаю, что это будет ради него.

— Ну должны же мы хоть что-то сделать. Как ты, детка?

— Как сирота. Мне так одиноко.

В итоге они его просто кремировали. Небольшая унылая процессия — Джули, Феба и Джорджина — вышла из маяка, пересекла лужайку и двинулась вдоль пирса. После того как Джули прочла кадиш, Джорджина вынула баночку из-под орехового масла с другой золой, специально подготовленной путем сожжения папиных «Приключений Гекльберри Финна». Феба открыла урну и, высыпав в нее содержимое баночки, перемешала все кухонным ножом, соединяя Мюррея Каца с его любимой книгой.

— Я всегда любила его, — сказала Феба, закрыв урну и передав ее Джули. — Мне всегда хотелось иметь такого папу, хоть он и думал, что я плохо на тебя влияю.

— Но ты и правда плохо на меня влияла. — Обожженной рукой Джули открыла урну, чтобы взглянуть на легкие темные хлопья, оставшиеся от отца. — Папуля…

Феба с Джорджиной ушли, а Джули так и стояла на пирсе в монотонном равнодушном шуме прибоя. Правильно ли они поступили? Не обидят ли его похороны не по иудейскому обряду?

— Теперь поздно, — пробормотала Джули и, словно обезумев, принялась рвать на себе траурное платье. Еще и еще, пока на ней ничего не осталось. Затем прижала урну к груди и вошла в воду.

Вначале было Слово. И Слово стало плотью и обитало с нами. Ее жабры пульсировали, жадно впитывая из воды кислород, один галлон за другим, но он не мог разбавить ее едкие слезы и смыть чувство вины. Два десятка лет во плоти, а она не привнесла на эту огромную многострадальную планету ни одного атома добра.

Коснувшись дна, Джули быстро похоронила урну. Приключения Гекльберри Каца.

Вначале было Слово, но словарный запас Бога потихоньку расширялся. Первое Слово было английским существительным «savior» — «Спаситель». Но вторым будет французский глагол «savoir» — «знать»: наконец-то, Джули, как говорил Говард, мы получили возможность знать. Еще три года в колледже — и она купит компьютер и опубликует свой Закон Неопределимости, провозгласит Царство Непостоянства, разрушит Империю Ностальгии и будет проповедовать Правду Сердца. Сердце — это насос? Почему бы и нет, но с одной оговоркой: в данный момент истории «насос» — самая подходящая метафора для того, чем является сердце.

Она утоптала могилку, вздымая миниатюрные песчаные торнадо.

Почка — это фильтр. Земля вращается вокруг Солнца. Болезни вызываются бактериями. Да! Ее время не за горами. Она не пойдет опасной дорогой, но и легкие пути не для нее. Это будет ее собственный, неповторимый путь. Она пошлет свои заповеди на экран каждого телевизора, запишет на каждом диске, впечатает на каждой странице. В начале было Слово, но в конце появится миллион слов, десять миллионов, сто миллионов слов, и все они будут исходить от нее — единородной дочери самого Бога.

Часть вторая

Мессия из

Глава 6

Бикс Константин, угрюмый, тучный, прямолинейный, всегда видел мир таким, каков он есть, а не таким, каким люди хотели его видеть.

Еще в раннем детстве он задумывался над тем, как в детских книжках описывались отношения между людьми и домашними животными. И вскоре ощутил противоречие между этими радужными картинками и содержащими белок фактами, каждый вечер появлявшимися у него на тарелке. Как-то раз, вскоре после того как он пошел в школу, мама сказала ему, что роса — это слезы эльфов, а он выдал, что у нее голова забита всяким дерьмом. В тот вечер отец устроил ему основательную взбучку, и с тех пор Бикс был уверен, что ему вменяют в вину вовсе не грубость, а неприятие лжи.

Мальчик взрослел, его мировоззрение расширялось. Бог? Санта-Клаус для взрослых. Любовь? Эвфемизм прошения об отставке. Брак? Первый симптом приближающейся смерти.

Утром 13 июля 1996 года Бикс Константин обнаружил нечто еще более неприятное, чем дорога на работу пешком по утыканному грязными забегаловками и казино Променаду. Хуже этого было только одно — идти на работу и при этом знать, что скоро останешься без всякой работы. Никто не понимал, почему «Полночная Луна», до сих пор столь популярный бульварный листок, сбавляла обороты. Ни Бикс, ни его подчиненные, ни Тони Бьяччо, бывший мафиозо, а ныне владелец газеты. «Ребята, похоже, нам скоро крышка, — по меньшей мере раз в неделю провозглашал Тони в течение уже двух лет. Тема «крышки» в «Полночной Луне» вообще была довольно популярной («Жена выходит из комы после того, как любимый муж прощается с жизнью», а также «Маньяк в палате реанимации» и «Не убивайте меня! — телепатирует матери дочь, находящаяся в коматозном состоянии»).

Бикс не спеша миновал «Тропикану» и, поравнявшись со входом в «Золотой Телец», украшенный колоннами и сверкающий, словно рай фундаменталистов, купил в автомате стакан кофе. «Сегодня: Нил Седака!» — кричали афиши. «На следующей неделе: Вик Дэймон и Диоген Кэррол». Неужели кто-то клюнет?

Когда ему было десять лет, отец притащил его сюда на праздник. Как раз прошел референдум по казино и азартным играм, и на Променаде играл духовой оркестр, плясали девушки в коротких юбках, клоуны кувыркались на пирсах и раздавали всем воздушные шарики. «Ничего не выйдет, — сказал отцу маленький Бикс. — Завалится толпа и все разгромит, — объяснил он, на что отец лишь пренебрежительно ухмыльнулся. — Толпа все сметает на своем пути, ты разве ничего не читал об этом, папа?»

Прихлебывая растворимый кофе, Бикс свернул на Соверен-авеню. На перекрестке с Арктик-авеню громоздилась гора отбросов, порождавшая зловонные испарения. Город был облачен в граффити, даже бока у бродячих собак были разрисованы.

Неужели «Луна» пошла на убыль? Разве их инопланетная рубрика была менее извращенной, чем в «Сигнальном Горне»? А их леденящие душу снежные люди менее отвратительны, чем в «Национальной Комете»? Разве их фантастические хирургические операции, беременные прабабушки, сиамские четверняшки и духи знаменитостей не вписывались в общепринятые стандарты бизнеса? Вписывались, соответствовали, были никак не хуже, и все же факт оставался фактом. Тони дал обед для всех сотрудников — очень удобно попросить сразу всех написать заявления об увольнении. Поравнявшись с домом 14/75 по Арктик-авеню, он подошел к наружной лифтовой шахте. Сам лифт, недвижный и разбитый, покоился на дне ее, словно затонувший корабль. Бикс бросил в квадратный провал пустой стаканчик, поволок свою тушу вверх по разваливающейся лестнице и пришвартовался на третьем этаже, где Мадж Бронстон, хронически не улыбающаяся секретарша, сообщила ему, что в его кабинет только что проникла какая-то твердолобая девица.