Читать интересную книгу Второе дыхание - Александр Зеленов

...Тревожным мерцающим светом горел кошачий глаз индикатора. Сквозь завывания и треск в эфире были слышны обрывки немецкой и русской речи, обрывки праздничной музыки. Но вот, оттесняя и заглушая все это, из приемника донеслось:

«Дорогие товарищи!

...третий год встречает наша страна Новый год в условиях жестокой борьбы с немецким фашизмом. Минувший год был годом коренного перелома в ходе войны. Начало тысяча девятьсот сорок третьего года ознаменовалось историческими победами наших войск под Сталинградом, а лето — второй крупной победой, под Курском и Белгородом».

— Кто выступает... Сталин?

— Тихо! Слушайте же...

«...в результате наступательных операций Красной Армии освобождены от врага две трети занятой немцами территории, в том числе левобережная Украина, свыше тридцати районов Гомельской, Могилевской, Витебской и Полесской областей и областной центр — город Гомель...»

— То мы его брали, той Хомель! — хвастливо сказал один из сержантов.

— Да тише вы там!

— Скажите же, кто выступает?!

Корнилов ответил:

— Калинин.

Да, выступал Калинин. Негромким своим глуховатым голосом он рассказывал о наступлении союзников в Северной Африке и Италии, о договоре с Чехословакией, о Тегеранской конференции руководителей трех великих держав. Закончил словами:

«Да здравствует наша Красная Армия, которая в новом, тысяча девятьсот сорок четвертом году нанесет окончательный удар фашистским захватчикам и полностью очистит от них территорию Советского Союза!

С Новым годом, товарищи!»

— Уррррра-а-а!.. — рявкнул один из сержантов, от напряжения на лбу его ижицей вздулись вены. — Копе́ц скоро фрицам! Вот вышибем их за наши границы, шинелки в зубы — и по домам...

Корнилов, взглянув на него с усмешкой много пожившего человека, потер свой крутой морщинистый лоб. Дескать, ишь ты, скорый какой нашелся! До границы догоним — а там что? Дальше пусть дядя гонит за нас?!

Все слушали новый Государственный гимн, сменивший с этого дня, а вернее, с ночи «Интернационал». Между Ряшенцевым и капитаном вдруг завязался спор, как понимать новогоднее поздравление, означают ли в нем слова об «окончательном ударе» по врагу полный разгром Германии в новом году и полную нашу победу или же лишь полное очищение нашей земли от гитлеровцев.

Глядя на лейтенанта острыми умными глазками, морща лысеющий лоб, капитан старался внушить, что Гитлера мы теперь способны разбить и одни, но срок окончания войны зависит не только от нас, а и от наших союзников. И что не исключен и такой вариант: выгнав фашистов с нашей земли, нам придется еще, может быть, протопать и по старушке Европе...

Ряшенцев, возбужденный успехом своим, обстановкой и близостью той, из-за которой едва не погиб, стоял на своем. Его устраивал только лишь полный разгром Германии, только наша победа. Он говорил для  н е е, и говорил хорошо, как казалось ему, вдохновенно, красиво, но летчик, давно уже с неприязнью взиравший на Ряшенцева (они сидели напротив), вдруг подчеркнуто громко сказал, что он бы лично на месте некоторых попридержал свой язык и не пытался изображать из себя этакого доморощенного стратега.

Ряшенцев приподнялся, трезвея. Уперев свой взгляд в летуна, осипшим вдруг голосом попросил уточнить, кого тот имеет в виду.

Летчик насмешливо глянул ему в глаза:

— Кажется, я выражаюсь достаточно ясно!

Разговоры и шум упали. Над столом вдруг повисла давящая тишина.

— Левицкий, да перестаньте же вы! — крикнула, приподнимаясь, Ирина.

Но Ряшенцев мрачно потребовал:

— Нет уж, пускай уточнит!

Тот, кого она назвала Левицким, отчетливо проговорил, что он имеет в виду тех стратегов и умников, которые слишком легко обо всем рассуждают, а сами ни уха ни рыла не понимают.

— Кажется, ясно теперь? — бросил он, буравя Ряшенцева темными зрачками. И безапелляционно добавил: — Наше солдатское дело — драться, а не рассуждать и не умничать!

— И пусть за нас фюрер думает. Так?!

— Я этого не утверждал. И попросил бы не передергивать!

Пальцы Ряшенцева непроизвольно легли на банку с американской тушенкой.

— Это кто же такой пе... передергивает, уж не я ли?! — спросил он одними губами и, не сводя с летуна припухших, налитых кровью глаз, вдруг качнулся к нему.

Летчик тоже вскочил и стоял в выжидающей позе, откровенно желая удара, вызывая его на себя. Ирина схватила Ряшенцева, зашептала в испуге: «Константин, ты с ума сошел?! Сейчас же отстань от него!..»

— Товарищи офицеры! — предупреждая возможный взрыв, выкрикнул тонко Корнилов.

Оторвав пальцы Ряшенцева от банки, Ирина взяла его за руку:

— Выйдем отсюда... Выйдем скорее, тебе говорю! — и потащила его к дверям.

Сунув Ряшенцеву шинель, подхватила с гвоздя свою и повела его вон из комнаты.

...Они миновали холодные темные сени и очутились в какой-то пристройке к дому. Здесь было тепло и сыро, пахло угаром, золой и мокрыми вениками. Ряшенцев тяжело, запально дышал.

— Кто он такой, этот фертик, откуда?!

— О ком это ты... О летчике?

— Именно! Почему он с тобой так вольно, зачем он сюда заявился? Он что, хороший знакомый твой?

— Да ведь не ко мне же он заявился! Тут аэродром их рядом. Погода сейчас такая, они сидят на приколе... Надо ж им где-то развлечься — вот и заходят к нам. Шоколад приносят девчатам, печенье, ребята они хорошие. Он, Игорь этот, и сегодня девчат с Новым годом поздравил, и каждой подарок принес...

— И тебя одарил?

— И меня. А что?

Ряшенцев промолчал. Черт знает, как все получилось глупо!.. Ирина нашла в темноте низенькую скамейку и усадила его возле себя.

Вьюга, видимо, стихла. Стояла лунная ночь. В единственное маленькое окошко, сквозь толстую шубу искрящегося морозного инея, косо падала на пол полоска лунного света, воздушного, зеленовато-прозрачного. Из жилой половины избы долетали сюда звуки праздничного веселья — звон кружек, топот и музыка. Разговор не вязался, как ни пытался взять себя в руки Ряшенцев. Перед глазами стояла физиономия летчика, этот его вызывающий взгляд. Не мог почему-то забыть он и брезгливого выражения лица Ирины, когда она увидела его, обмороженного.

Нет, не такого он ждал от этой их встречи! Все получалось не так, как мечталось, как думалось. Ну а, собственно, чего же ему еще нужно? Любимая — вот она, рядом, они совершенно одни...

Лунный свет в низком мерзлом оконце напомнил Ряшенцеву родную деревню, их избу на самом краю, возле санной дороги в город, и такую же лунную ночь в зените своей красоты. Высокое и просторное небо за окнами, с полной белой луной, сверкавшее синими искрами поле в волнистых сугробах. Резко визжат полозья саней. То в город, в морозную стынь, тянется мимо обоз с дровами. Густой серый пар крутыми мячами выкатывается из-под стоячих воротников мужицких тулупов, из лошадиных ноздрей...

Ирина прижалась к нему теснее.

— Знаешь, я тут договорилась с одной здешней тетечкой, — начала она шепотом, — она. нам комнатку может на завтра, на день уступить... Тебе надо выспаться хорошенько и подлечиться, а я за тобой буду ухаживать. Хорошо?

Ряшенцев не ответил.

— Ну чего ты молчишь? Ведь писал, что на целые сутки отпросишься!..

Он с трудом подавил сокрушенный вздох. Что он может на это ответить? Да, писал, обещал. Но разве он мог знать тогда, что рота их завтра — нет, уже даже сегодня — снимается снова. Он давно уж хотел ей сказать об этом, да все не решался никак.

Ирина ждала.

— Ты знаешь, — сказал он, одолевая першащую сухость в горле, — есть тут одно обстоятельство...

И рассказал ей все, добавив, что утром он должен быть в роте.

— Но как ты пойдешь?! — со страхом спросила она. — В одной-то шинели, без валенок, весь обмороженный. Ведь до вас целых тридцать пять километров!..

— Почему... то есть как тридцать пять?

— А так. Мы вчера с капитаном смотрели по карте... Ну как ты пойдешь такой?!

— Как-нибудь да дойду.

— Я тебя ни за что не пущу, ты слышишь?

Он усмехнулся, чувствуя горечь во рту.

...В пристройке они просидели, тесно прижавшись друг к другу, почти до утра. Поднялись, когда уже стал слабеть исступленный свет месяца. Ирина пошла разбудила Фетясова и, притащив от него полушубок, дала Константину еще и свой вязаный шарф.

Вышли на улицу.

Гаснущий месяц склонялся над уцелевшим поселком, отбрасывая от дома большую черную тень. В светлеющем небе льдисто сверкали звезды. В зените стояла Большая Медведица, откинув к юго-востоку свой звездчатый хвост. Фиолетовыми столбами над крышами подымались медленные дымы, размытые по краям лунным светом. Воздух был дымно-седой от стужи, мороз обжигал щеки. Резко скрипел под ногами выжатый холодом снег. На востоке, медленно разгораясь, стыла холодная заря. Прокричал горласто петух, ему откликнулись в разных концах поселка, и снова повисла над ним хрупкая предрассветная тишина.