Читать интересную книгу Катакомбы - Валентин Катаев

Петр Васильевич постоял за деревом и потом осторожно пошел назад. Но едва он сделал несколько шагов, как заметил патруль, мелькавший между деревьями навстречу ему. До крови прикусив губу и дыша носом, Петр Васильевич свернул в сторону и побежал на носках. Хотя он бежал почти беззвучно, ему казалось, что он производит ужасный треск. Он остановился за Александровской горкой и замер, отчетливо слыша, как у него бьется сердце. Было ясно, что парк окружен и его "прочесывают". Совсем недалеко от себя Петр Васильевич увидел старый блиндаж, заваленный желтыми листьями. Это было то самое заброшенное бомбоубежище. Кое-где оно уже обвалилось и заросло бурьяном. Но земляные ступени еще держались, и Петр Васильевич, быстро оглянувшись по сторонам и нагнувшись, чтобы не стукнуться головой о перекрытие, сбежал вниз по этим ступеням. Он рванул запертую дощатую дверь, и в тот же миг дверь открылась, чья-то рука схватила его за горло, втащила в яму, прижала к стене, и дверь опять захлопнулась.

Все дальнейшее произошло с ошеломляющей быстротой. При слабом свете, проникающем в блиндаж сквозь дырявое перекрытие, он увидел прямо перед собой черную эсэсовскую фуражку с белым черепом, серое лицо с беспощадно сжатым ртом и руку в замшевой перчатке, которая держала финский нож, приставленный к его подбородку.

– Руиг! – тихо сказал эсэсовец, еще более приблизив свое лицо к лицу Петра Васильевича. Он в упор всматривался в него своими синими холодными глазами, полуприкрытыми тенью большого козырька.

"Ну, вот и все…" – подумал Петр Васильевич. Кровь жарко бросилась ему в голову, оглушила и тотчас отлила с такой силой, что Петр Васильевич почувствовал, как мозг его леденеет, как бы мучительно высыхает. "Ну, вот и все…" Он понял, что пропал. И все-таки почти бессознательно сделал отчаянную, бессмысленную попытку спастись.

– Ваше благородие, – забормотал он, – виноват, заблудился. Не туда зашел. Извините великодушно…

Он замолчал. Синие глаза продолжали в упор смотреть на него из темноты со страшным напряжением, как бы силясь что-то вспомнить. Толстая кожа над переносицей сморщилась и надулась. И вдруг не улыбка, нет, а отдаленное подобие улыбки, тень улыбки тронула сжатый рот немца.

– Вы Петр Васильевич Бачей, из Москвы, не так ли?

Синие глаза продолжали смотреть в упор. Но теперь в них Петр Васильевич увидел живое, человеческое движение. И в ту же минуту он узнал эти глаза. Он узнал этот крупный, обветренный рот, прямые светлые брови доброго человека, крепкую, побуревшую от загара шею.

– Лейтенант Павлов! – воскликнул Петр Васильевич.

– Как вы сюда попали? – сузив глаза, спросил "эсэсовец".

– Я из окружения… мне дали эту явку… И вот… – возбужденно заговорил Петр Васильевич.

– Вижу, – прервал его Павлов. – Подробности потом. У меня нет времени. Слушайте… Вы офицер?

Они снова посмотрели друг другу в глаза, поняли все, и этот миг решил судьбу Петра Васильевича.

– Слушайте, – сказал быстро Павлов, не дожидаясь ответа, – во-первых, запомните, что я больше не лейтенант Павлов, а Дружинин. Простая, энергичная русская фамилия Дружинин. Дружина товарища Дружинина. "С дружиной своей, в цареградской броне…" и так далее. Повторите.

– Дружинин, – повторил Петр Васильевич, чувствуя, что все это происходит с ним как бы во сне.

– Сейчас у нас нет времени для более подробной беседы, – сказал Павлов-Дружинин. – В данную минуту перед нами – передо мной и перед вами стоит одна задача: благополучно уйти из парка. Куда? Раз уж так произошло, положитесь в этом на меня. Я доставлю вас в сравнительно безопасное место. Каким образом? Очень простым. Я поведу вас как арестованного. Вы – впереди, с вещами, со своей торбой, а я – сзади, с пистолетом. Нам с вами это очень подойдет. Вы себе это уясняете?

– Уясняю.

– Стало быть, договорились. Приготовьтесь. Что бы ни случилось Дружинин. Но не беспокойтесь, ничего не случится.

С этими словами "Дружинин" отошел в угол, стал на колени и посветил себе фонариком. Петру Васильевичу показалось, что в углу, на земле, под нарами, стоит какой-то небольшой аппарат, похожий на аккумулятор. Но он не успел как следует рассмотреть этот аппарат, так как Дружинин заслонил его спиной, что-то сделал руками, и почти в тот же миг наверху, за Парком культуры и отдыха имени Шевченко, на Маразлиевской, раздался взрыв такой потрясающей силы, что под ногами сдвинулась земля, бомбоубежище закачалось, как каюта, часть прикрытия разошлась, посыпались земля и листья, железное, громыхающее эхо широкими раскатами пошло гулять над городом, и несколько воздушных волн одна за другой нажали на барабанную перепонку.

– А теперь можно выходить. Поскорее! Вперед! Я – за вами.

Ошеломленный Петр Васильевич быстро шел с торбой за спиной, не оглядываясь и повинуясь голосу Дружинина, который время от времени отрывисто командовал:

– Направо. Налево. Прямо.

Или по-немецки:

– Рехтс. Линкс. Градеаус.

Или, если позволяли обстоятельства, дружески говорил, явно подбадривая Петра Васильевича:

– Больше жизни! Вперед! Еще одно маленькое усилие – и мы дома.

18. ЗЕР ГУТ!.

Петр Васильевич не имел права оглядываться. Все-таки несколько раз он не удержался и оглянулся. В двух метрах от него сзади быстро шел эсэсовец в черной фуражке с черепом, с пистолетом «вальтер» в руке, с синими знакомыми и незнакомыми глазами под большим лакированным козырьком. И всякий раз это казалось Петру Васильевичу так невероятно, что он сбивался с шага и начинал спотыкаться. Тогда за спиной опять слышался отрывистый голос Дружинина:

– Не оборачивайтесь. Я здесь. Все в порядке.

Один раз Дружинин сказал даже: "В порядочке".

Они беспрепятственно прошли через весь парк. Хотя в парке им встретилось несколько патрулей, но, разумеется, ни один не остановил. Как мог простой комендантский патруль остановить эсэсовского офицера с пистолетом в руке, который быстро вел арестованного мужика! Кому же могло прийти в голову – особенно теперь, в момент общей паники, когда в городе произошел этот чудовищный взрыв, – что один переодетый ведет другого переодетого и оба они большевики!

Они вышли из Парка культуры и отдыха имени Шевченко и пересекли Маразлиевскую улицу. Она была по-прежнему оцеплена, но теперь там творилось нечто невообразимое. Конечно, Дружинин мог бы вести Петра Васильевича каким-нибудь другим, менее опасным путем, минуя Маразлиевскую. Но, как видно, ему нужно было пройти именно через Маразлиевскую. Казалось, какая-то неудержимая сила несет его сквозь все препятствия напролом. Зверски сжав зубы, он грубо отстранил локтем румынского часового, довольно сильно толкнул Петра Васильевича пистолетом в спину, крикнул, свирепо раскатываясь на букве "р": "Гр-р-радеаус!" – и они быстро, почти бегом пересекли Маразлиевскую, по которой с воем неслись санитарные автомобили.

Петр Васильевич успел заметить, что над тем местом, где только что возвышался громадный дом НКВД, теперь в пустом небе стояло или, вернее сказать, как-то тяжело и душно висело бело-розовое облако битого кирпича и штукатурки, сквозь которое виднелись безобразные развалины взорванного здания. Из пирамиды строительного мусора торчали скрученные железные балки, решетки, трубы и батареи водяного отопления. Вокруг взорванного дома, среди обломков легковых и грузовых машин, неподвижно стояли оцепеневшие люди в шинелях и фуражках, покрытых белой известковой пылью. И вой санитарных автомобилей казался воем, шедшим из-под развалин. Петр Васильевич украдкой обернулся и посмотрел на Дружинина. Он увидел неистово-синие глаза, полные такого торжества и такой ярости, что на один миг ему даже стало жутко. В эту же секунду Дружинин сделал неуловимое движение головой в сторону взорванного дома, подмигнув Петру Васильевичу, и сказал сквозь зубы:

– Зер гут! А?

И Петр Васильевич вдруг понял связь между тем аппаратом, к которому наклонился Дружинин в блиндаже, и этими развалинами.

Начинало темнеть. Улицы быстро пустели. Пороховая копоть сумерек сгущалась и реяла между мертвыми домами с черными окнами. В перспективе совершенно пустой, угнетающе серой Ришельевской улицы проплыл силуэт городского театра. Теперь его круглый красивый купол, его нарядный подъезд со статуями и арками, с чугунными фонарями, гранитными ступенями казался каким-то водянисто-серым, однотонным, лишенным объема, неосязаемым, как призрак.

– Линкс, – сказал Дружинин.

И они, обогнув обгорелый угол разрушенного дома, повернули на Дерибасовскую.

Но нет, это была не Дерибасовская. Это был призрак Дерибасовской. Два или три огонька слабо светились в ее безжизненной перспективе. По-видимому, это горели свечи или коптилки в нескольких магазинах, открытых по приказанию новых хозяев города. Потом и эти огоньки один за другим стали гаснуть. Магазины закрывались. И вот остался лишь один огонек – жидкий, колеблющийся, слезящийся за черным окном, в мрачных недрах торгового помещения.