— А, так это было дело ваших рук…
— Но когда я прочел его и узнал, в чем дело, то я тотчас же перешел с неприятельской стороны на вашу!
— Но с какою же целью?
— О, мне нечего скрывать — с целью составить себе состояние.
Презрительная улыбка показалась на губах герцога, но так как ночь была темная, то Вантюр не видел, а скорее угадал эту улыбку.
— Что ж такого! — сказал он. — Ведь у всякого своя профессия; а мои делишки, кстати, несколько запутанны…
— Объяснитесь прямо…
— Без моего вмешательства, ваше сиятельство, вас провели бы отличнейшим образом, и вы никогда бы не узнали, кто расстроил ваш брак с сеньоритой
Концепчьоной; а теперь, если только вы последуете моим советам и уполномочите меня, ваши бумаги будут найдены, и брак, конечно, совершится.
— Вы обещаете?
— Да… Я вообще берусь только за надежные дела.
— Хорошо, какая же сумма нужна вам?
— Позвольте, прежде чем говорить о деньгах, я должен взять одно обещание с вашего сиятельства.
— В чем оно заключается?
— В том, чтобы ни одна душа не знала о том, что произошло между нами, и чтобы вы позволили мне остаться у вас кучером.
— Хорошо.
— Вы даете мне в этом ваше слово?
— Да.
— И будете следовать моим советам?
— Да.
— И не будете выспрашивать меня?
— Нет.
— Ну! Теперь можно поговорить и о деньгах?
— Сколько же вы хотите получить?
— Гм… Гм!.. Мне теперь пятьдесят шесть лет, а работать я не люблю, кстати, я всегда мечтал о двадцати пяти тысячах ливров дохода под старость.
— То есть вы хотите получить пятьсот тысяч франков?
— Совершенно верно, но если это вам кажется дорого, так позвольте заметить вашему сиятельству, что я не прошу ничего вперед.
— Как же это?
— Только в самый день вашего брака с сеньоритой де Салландрера вы подпишете мне двадцать пять тысяч ливров дохода.
— Хорошо, но только вы должны отыскать мне пропавшие бумаги…
— Отыщу.
— И отнять у моих врагов всякую возможность вредить мне.
— О! В этом, ваше сиятельство, вы можете положиться вполне на меня.
— Что же вы станете делать?
Вантюр несколько подумал, прежде чем ответить.
— Предоставьте мне действовать, — сказал он наконец, — и не выспрашивайте меня, если только желаете, чтобы дело пошло как следует.
— Пожалуй, но мне хотелось бы узнать, много ли нужно времени, чтобы дела шли хорошо.
— Этого я положительно не могу сказать вашему сиятельству.
— Ну, а все-таки?
— Может быть, больше, а может быть, и меньше недели.
Герцог де Шато-Мальи призадумался.
На рассвете они подъехали к Шарантонскому мосту.
— Вот, — сказал Вантюр, — пять лет тому назад в эту самую реку была брошена одна из особ, желающих во что бы то ни стало расстроить ваш брак с сеньоритой Концепчьоной.
— И эта особа не утонула?
— Нет. Это был молодой человек, у которого достало присутствия духа распороть мешок ножом, вылезти из него и приплыть к ивняку, за который он и уцепился. Видите, ваше сиятельство, что с такими опасными людьми нужно действовать осторожно.
Немного спустя после этого они въехали в Париж.
Все спало еще в отеле Шато-Мальи, когда воротился домой герцог. Он не хотел будить прислугу и спросил только у швейцара, воротился ли его камердинер.
Слезая с козел, Вантюр шепнул герцогу:
— Не доверяйте никому из вашей прислуги.
— Даже камердинеру? — спросил герцог.
— Ему больше, чем кому-нибудь, мне что-то очень не нравится его рожа.
— Хорошо, — пробормотал герцог, и в его голове промелькнуло подозрение.
Герцог вошел в спальню на цыпочках, чтобы не разбудить Цампу.
Он чувствовал потребность остаться одному и обдумать слова нового кучера. Комната была освещена первыми лучами солнца, и герцог увидел лежавшее на столе письмо с широкой печатью и гербом герцога де Салландрера.
Шато-Мальи быстро сломал печать и, пробежав письмо глазами, мгновенно побледнел, зашатался и выронил его из рук.
Герцог де Салландрера писал:
«Герцог, одно непредвиденное обстоятельство вынуждает меня предпринять небольшое путешествие, а мою жену и дочь отказаться от затеянных нами планов с замужеством нашей дочери.
Прошу вас не настаивать больше на этом предмете и верить уважению к вам герцога де Салландрера».
Это был формальный, короткий и чрезвычайно вежливый отказ.
Герцогу де Шато-Мальи показалось, что земля расходится под его ногами, однако он не вскрикнул и не свалился с ног, так как в его голове быстрее молнии промелькнула надежда. Эта надежда покоилась на Ван-тюре, и присутствие духа мгновенно возвратилось к нему.
Он поднял с пола письмо и конверт и, выйдя на цыпочках из спальни, пошел в конюшню. Вантюр ворчал здесь на неуклюжего конюха, который в эту минуту чистил только что воротившихся лошадей. Приметив необыкновенную бледность герцога, Вантюр тотчас же догадался, что его барин получил дурные вести. По знаку герцога он вышел из конюшни и при этом сказал конюху:
— Жан, вы совершенно не знаете своего дела и чистите чистокровных лошадей, как каких-нибудь кляч. Вы можете искать себе другое место, так как я отказываю вам.
— Как угодно! — ответил нахально конюх, не приметив герцога.
Войдя в стойло к своей любимой лошади, герцог подозвал к себе Вантюра и подал ему письмо.
— Ваше сиятельство! — прошептал Вантюр, прочитав письмо. — Это, конечно, настоящий отказ, но не беспокойтесь… Дело поправится.
— Но ведь это просто неслыханная вещь, — возразил герцог. — Что же могли наговорить на меня герцогу де Салландрера?..
— Они сделали свое дело, как мы сделаем свое. Кто принес вам это письмо?
— Вероятно, мой камердинер.
— Цампа?
— Да, вчера — после нашего отъезда.
— Ну, в таком случае ясно, что ваш камердинер обманывает вас.
— Цампа?
— Да.
— Из чего же вы это заключили?
— Взгляните хорошенько на печать. Герб несколько стерт…
— Действительно.
— Письмо запечатано повторно, чрезвычайно искусно и ловко, так что только знаток может заметить это.
— Следовательно, Цампа меня обманывает?
— Без всякого сомнения, ваше сиятельство.
— Ради кого же?
— Почем я знаю!? Всего вероятнее, что ради ваших тайных врагов, которые перехватывают письма графини Артовой и крадут бумаги у ваших курьеров… Но они, наверное, не знали бы ни о переписке графини с герцогом де Салландрера, ни о курьере, отправленном в Одессу, если бы не сообщал им этого кто-нибудь из ваших приближенных.
— Совершенно справедливо.
Тут герцогу припомнилась сгоревшая рукопись, и он не мог больше сомневаться, что Цампа с намерением поджег комнату.