Читать интересную книгу Дублинеска - Энрике Вила-Матас

– Ты права, я знаю только, что Дублине иногда идет дождь, – соглашается он, борясь с тошнотой. – И тогда в городе повсюду начинают расти дождевики.

Он имеет в виду непромокаемые плащи? Мать говорит, что в детстве он страшно их любил, вечно ждал дождя и тыкал в плащи пальчиком. Она хочет знать, действительно ли он не помнит об этой страсти. Нет, абсолютно не помнит. Но если подумать, не исключено, что то восхищение, которое он испытывает к Катрин Денев, родилось именно из его любви к дождевикам. Никто не знает о том, что он спутал Денев и литературу. Никто, даже Селия. Было бы ужасно, если бы кто-нибудь прознал, особенно если бы эта информация попала к его недругам. Все бы над ним смеялись, как пить дать. Но что делать, если все обстоит именно так, и на самом деле это не так уж и поразительно? С незапамятных времен он ассоциирует Денев с литературой. И что из того? Кто-то считает, что его любовница похожа на испорченный шоколадный торт, съеденный украдкой на рабочем месте. Покуда секрет не раскрылся, ничего дурного не произошло. На самом деле у других есть секреты куда более нелепые, просто они о них молчат. Хотя, конечно, есть и такие, что не молчат, и такие, чьи секреты не нелепы. Взять хоть Сэмюэля Беккетта. Однажды мартовской ночью в Дублине на ирландского писателя снизошло откровение, просветление такого рода, что просто завидки берут:

Год прошел в духовном мраке и скудости до самой той незапамятной ночи в марте, на молу, под хлещущим ветром, – не забыть, не забыть! – когда я вдруг все понял. Это было прозрение[30].

Действительно, была ночь, и юный Беккет бродил, по своему обыкновению, в одиночестве. Остановился на иссеченном бурями молу. И в это мгновение все как будто встало на свои места. Годы сомнений, поисков, вопросов и неудач внезапно обрели смысл, и словно нечто само собой разумееющееся явилось видение того, что ему предстоит воплотить: он понял, что тьма, которую он изо всех сил пытался оттолкнуть, на самом деле была его ближайшим другом, он увидел мир, который должен создать, чтобы дышать. В этот момент и возникла его нерушимая связь со светом сознания. Нерушимая до последнего вздоха бури и ночи.

Если ему правильно помнилось, этот ноктюрн на дублинском молу в слегка измененном виде возник позже в «Последней ленте Крэппа».

И что же останется под конец от всей нашей жалкой жизни? Одна только старая шлюха, прогуливающаяся в смехотворном плащике под дождем по пустующей пристани.

В своем эссе – без сомнения, запутавшись, потому что он вообще имел обыкновение путаться в своих эссе, – Вилем Вок подчеркнул, что эта женщина в плаще появляется и в «Мерфи», только там она куда моложе, ее зовут Селия, и она проститутка, живущая с молодым писателем – героем книги.

Ему всегда казалось невероятным совпадением, что эту проститутку зовут так же, как и его жену. Это простое уравнение с одним неизвестным, и старуха из «Последней ленты» из-за своего смехотворного плащика а ля Катрин Денев превосходно может оказаться литературой, и в то же время порядком постаревшей Селией из «Мерфи», и даже его женой Селией, в этом случае – порядком помолодевшей.

От всего этого он чувствует, что слегка заплутал, словно бы это он, влажный от страсти и волн, брел по дублинскому молу под хлещущим ветром. И тут ему на память приходит макинтош, что появляется в шестом эпизоде «Улисса». Макинтош этот, вспоминает он, был на неизвестном, явившемся на похороны Падди Дигнама. Забавно. В наши дни «Макинтош» – это только знаменитый компьютер, но в те времена это был непромокаемый плащ, изобретенный Чарльзом Макинтошем. Он добавил одну букву к собственной фамилии[31] – и начал торговать макинтошами.

Тут Риба неминуемо начинает думать о том, что он не только привилегированный свидетель перехода от печатной эпохи Гутенберга к эпохе цифровой, он присутствовал еще и при переходе от непромокаемых макинтошей к одноименному компьютеру. Не отслужить ли ему заодно панихиду по эпохе этих дождевиков? Его распирает от гордости за способность издеваться над собственными прожектами и заботами.

Неизвестного с кладбища Проспект мы встретим в книге Джойса одиннадцать раз, но впервые он появляется в шестом эпизоде. Комментаторы «Улисса» так и не пришли к единому мнению относительно его личности.

Нет, а это-то еще кто этот долговязый раззява в макинтоше? Нет, правда, кто, хочу знать. Нет, грош я дам за то, чтоб узнать. Всегда кто-нибудь объявится, о ком ты отродясь не слыхивал.

– О чем ты задумался? – перебивает его мысли мать.

Уже не впервые в родительском доме у него появляется ощущение, что он забыл, где находится. Ему досадно оттого, что его прогулку по дублинскому погосту прервали. И ведь нет особенной разницы между атмосферой здесь и на кладбище Проспект.

– В Дублине полно мертвых, куда ни глянь, – злобно отвечает он.

Это начало конца. По крайней мере в том, что касается его сегодняшнего визита.

– Что ты сказал? – говорит мать и собирается всхлипнуть.

– Я сказал, – его все сильнее и сильнее охватывает бешенство, – что сыновья и смерть там очень похожи. Могильщики, забросав могилу землей, отдают честь. А некоторые до сих пор называют дождевики макинтошами. Это другой мир, мама, совсем другой мир.

* * *

Он останавливает такси. На улице Арибау их всегда множество. Иной раз достаточно поднять руку, чтобы тут же подъехало одно. Сегодня ему не повезло. В салоне стоит невыносимый смрад. Но уже ничего не исправишь, машина уже везет его домой. И свою вспышку гнева у родителей тоже уже не загладишь. Наверное, не следовало соглашаться на эти еженедельные встречи по средам. Удушающая атмосфера бдений и близость привидений, довели его сегодня до белого каления. После его грубого ответа было уже бесполезно просить о прощении.

– Почему ты на меня кричишь?

– Я не кричу, мама.

В конце концов он ушел, хлопнув дверью, немедленно же преисполнившись уныния и раскаяния. Теперь в попытке успокоиться он сосредотачивается на шестом эпизоде, который собирается лично пережить в Дублине. Действие начинается сразу после одиннадцати, когда у бань на Лейнстер-стрит Блум садится в трамвай, идущий к дому усопшего Дигнама, на Серпентайн-авеню, 9, на юго-восток от Лиффи. От этого дома двинется похоронная процессия. Вместо того чтобы сразу отправиться на запад, к центру Дублина, а оттуда к северо-западу, на Гласневинское кладбище, процессия движется через Айриштаун, сворачивает на северо-восток, а затем на запад. По прекрасному древнему обычаю тело Дигнама провозят сначала по Трайтонвилл-роуд через Айриштаун на север от Серпентайн-авеню, и только после проезда по Айриштауну сворачивают на запад по Рингсенд-роуд, Нью-Брансвик-стрит и затем через Лиффи на северо-запад, к кладбищу в Гласневине[32].

Проезжая в такси по улице Брузи, Риба видит идущего решительным шагом прохожего. Прохожий напоминает того юношу, что недавно так стремительно покинул книжный магазин «Ла Сентраль». Риба на мгновение отводит глаза и когда немного погодя снова смотрит в окно, незнакомца уже нет, испарился. Куда он делся? Кто это был?

Этот человек полон жизни, думает он, и одновременно он легок, словно призрак. Кто же это такой? А может, это я сам? Нет. Потому что я уже немолод.

С нынешнего дня Селия – буддистка. Он еще домой не успел зайти, а его уже проинформировали. Ладно, оторопело и покорно говорит он. И переступает через порог. И думает: раньше маркизы выходили в пять[33], теперь становятся буддистками.

Ему хочется поговорить с Селией, сказать ей что-нибудь, чтобы она поняла, что не только она может за день изменить свою личность, например, он мог бы сказать, что он растерян, что чувствует себя щелью в подвале, где металлический свет заливает паучьи сети. Но он сдерживается. «Хорошо, – говорит, – хорошо, поздравляю тебя». И замечает, что это буддийское решение задело его сильнее, чем он думал раньше. А ведь он знал, что рано или поздно Селия перейдет в другую религию, это давно следовало ожидать. Он склоняет голову и идет прямиком к себе в студию, чувствует, что сейчас ему необходимо убежище.

Дом заговорил с дальневосточным акцентом.

Он – хикикомори, она – буддистка.

– Что с тобой? Куда ты? – спрашивает Селия своим самым нежным голоском.

Он не желает поддаваться на уловки и закрывается в студии. Смотрит в окно и размышляет. На улице гаснет дневной свет. Он всегда восхищался буддизмом, он ничего против него не имеет. Но произошедший только что разговор его раздосадовал, он был похож на сцену из романа, а единственное, что на сегодняшний день может всерьез вывести его из себя, это ощущение, что в его жизни могут произойти события, достойные пера беллетриста. Выбранный Селией способ известить его показался ему зачином классического конфликта: супруга неожиданно увлекается идеей, отличной от идей мужа, и после многих лет счастливой совместной жизни у них тут же начинаются ссоры и серьезные размолвки.