Читать интересную книгу После свадьбы. Книга 1 - Даниил Гранин

Поднося ложку с супом, она громко прихлебывает. Наладит петь какие-нибудь «Журавли» и долдонит их до одури, часами упаковывает чемодан, запихает туда столько, что крышка трещит и гранитоль лопается, и при этом бесполезно ей что-либо доказывать.

А он?

Он может сесть за стол с грязными руками, и у него противная привычка не резать, а ломать хлеб кусками. Собрать толком вещи он не умеет, зато будет шагать по комнате взад-вперед и делать замечания…

В отделе кадров Игорю дали обходной листок, или, как его называли на заводе, «бегунок». Наверное, за то, что, заполняя его, набегаешься досыта. С каждой новой отметкой на листке, будь она даже от кассы взаимопомощи, которой он никогда не пользовался, словно обрывалась одна из скреп, связывавших его с заводом.

Игорь обрадовался, не застав знакомых в тесной, жаркой комнатушке ДСО, похожей на грелку их лыжной базы. Секретарша проверила карточку, не числится ли за ним спортинвентарь, и звучно прихлопнула «бегунок» треугольным штампом. В дверях Игорь столкнулся с председателем ДСО Кошкиным.

— Привет! — закричал Кошкин. — Пронюхал насчет гикарей? На животе ползать заставлю! Ноги будешь целовать! Продажная душа! Только этим тебя купить можно. — Он потащил Игоря в угол, за шкаф, где стояли четыре пары лыж. — Настоящий гикарь! Цены нет! — кричал Кошкин.

Игорь провел ногтем по твердому, блестящему дереву — да, это был гикарь, мечта каждого лыжника.

— Убедился? Теперь вы у меня побегаете на тренировочки, — сказал Кошкин, потирая руки. — Теперь я вас, субчиков, поманежу. Имей в виду… — Он вдруг увидел в руках Игоря длинную ленточку «бегунка» и замолчал. Игорю стало за него неловко. Он вспомнил, как в прошлую зиму они ездили в Кавголово и Кошкин терпеливо учил его повороту с выбросом руки, сам не катался и два воскресенья только и занимался им.

Кошкин смущенно почесал свою толстую, могучую шею.

— Да, верно… Слыхал, слыхал… Когда едешь?.. На кросс не успеть… Ну, ничего. Там, брат, на лыжах — красота. Вышел из дому — и катись на все четыре стороны. У тебя как, инвентарь имеется? Напиши, если чего надо. И Антонина едет?

— Едет.

— Безобразие, лучшие кадры разбазаривают.

— Местничество, — усмехнулся Игорь. — А калориями тебя кто обеспечит? Гикарь будешь жевать?

Он злился и недоумевал, почему никто не жалеет его, не видит ничего особенного в том, что он уезжает. Новость принимали легкой привычно. Лишь кое-кто, подметив его настроение, смущался, начинал, вроде Кошкина, утешающе хлопать по плечу и сообщать, какой чистый воздух в деревне, какая там тишина и какое молоко. Он возмущался: кто ж им мешает поехать за этим молоком? Небось предпочитают получать его в магазине.

Только библиотекарша Анна Моисеевна завздыхала и сказала напрямик;

— Человек устроился, женился… Пусть бы тех, кто из колхозов убежал, назад посылали. А тут… совсем еще мальчик.

Она записала его в библиотеку четыре года назад. Она почти не изменилась с тех пор. Под халатиком все та же коричневая вязаная кофточка, так же небрежно причесывает свои седые волосы, и маленькие, морщинистые пальцы всегда запятнаны чернилами. Сегодня люди припоминались такими, какими он впервые увидел их, поступив на завод. Тогда он брал у Анны Моисеевны только художественную литературу. Про войну. Про шпионов. Научно-фантастические романы.

— Целая биография, — сказала Анна Моисеевна, перелистывая его пухлый, со многими вкладышами формуляр. — Помнишь, как я тебя уговаривала взять Флобера…

Он кивнул головой, хотя не помнил. Вероятно, так и было. Не с Флобером, так с другой книжкой. Анна Моисеевна всегда упрашивала его прочитать то Стендаля, то Горького. Поначалу он брал эти книги только для того, чтобы не расстраивать ее, а потом приохотился…

— Тут техника пошла, — сказала Анна Моисеевна. — А вот про Кавказ. Зачем про Кавказ?

— Это мы в поход собирались.

Она подносила формуляр к самому носу. Выпуклые, близорукие глаза ее грустно моргали.

Плотно заставленные книгами стеллажи поднимались до потолка. Из темной, всегда чуть таинственной полутьмы узких коридоров шел сухой, теплый запах книг. Раздобыв нужную ему статью, Анна Моисеевна обрадованно звонила в отдел. Она была в курсе всех его дел, а он ничего не знал о ней, никогда не интересовался, не знал даже, как ее фамилия.

— Ты не стесняйся, — сказала Анна Моисеевна. — Пиши, если понадобится специальная литература. Я вышлю. Прочитаешь, назад пришлешь. Может, тебе надо с собой взять по тракторам, а?

Сквозь полураскрытую дверь виднелся читальный зал с толстыми ковровыми дорожками, с разноцветными обложками иностранных журналов на щите.

— Знаешь, Малютин, — она бережно пригладила формуляр, — я тебя не стану с абонемента исключать.

Игорь пошатал деревянное перильце и сказал злобно:

— Нет уж, вычеркивайте.

От его резкого голоса Анна Моисеевна виновато съежилась. Маленькая рука ее послушно перечеркнула формуляр жирным лиловым крестом.

Игорь пожал плечами. Чем она виновата? И к чему показывать свое горе чужим людям?

Он вежливо попрощался. Не поднимая головы, Анна Моисеевна протянула руку. Дверь хлопнула за ним, и словно что-то оборвалось, еще долго звеня.

Одна за другой закрывались двери, становились чужими цеха, заводские площади с бетонными фонтанами, с досками почета, закопченные корпуса мартена, облупленные стены компрессорной. Разнимались сомкнутые в пожатии руки.

Сколько все же накопилось друзей-товарищей за эти годы! Он шел по главному пролету турбинки. Перед ним в дымно-сером величии торжественно возникали убегающие вдаль и ввысь мощные порталы цеха. Застекленные своды как будто покоились на прозрачных колоннах света, устремленных вниз, сквозь опаленный, пахнущий маслом, окалиной воздух; в кружении дрожащего, напряженно потного блеска сотен станков скрежетала, вопила неподатливая сталь, дымились вороненые спирали стружки. Багрово пылали зевы печей, откуда термисты в пропотелых тельняшках вытаскивали алые кольца бандажей и с мягким стуком раскаленного металла бросали их под обжимный пресс. Там шла великая победная битва человека, вооруженного огнем и металлом, с тем же, еще первобытно-диким металлом, который надо было воплотить в осмысленную форму, передать ему волю, точность, многолетнюю готовность служить, работать и двигаться.

С жадностью и болью Игорь вдыхал дымные запахи этого сражения, чуя привычный азарт боя, бессильный уразуметь свою непричастность к этому родному и прекрасному миру. Проходя мимо большого шлифовального станка, озаренного приветливыми ливнями длинных искр, он машинально прислушался, поймав в его мягком шуме утомленный, перебойный хрип, как у бегуна на финише. Станок давно полагалось ставить в ремонт, а цех все тянул и тянул, и теперь Игорю было совестно перед этим работягой, которого он давно знал и любил и которому так и не успел помочь.

Когда-то все станки казались ему одинаковыми, он различал их только по маркам и номерам. Но с годами, перемыв и обтерев по нескольку раз каждую шестеренку, он начал ощущать души станков. На характере станка сказывался и характер работающего за ним человека и характер наладчика; тончайшие, едва уловимые обстоятельства невидимо откладывались где-то в износе зубьев и осей, на тусклой поверхности подшипников, создавая особый, неповторимый нрав станка. Появились свои любимцы и недруги, со многими станками он перешел на «ты», спокойно посмеиваясь над их капризами и хитростями.

Долго и медленно ходил он по боковым пролетам между бойкими, веселыми автоматами, мимо маленьких, унылых старичков-строгальных, мимо крикливых здоровяков-сверлильных. За фанерными щитами сипели опаловые клювы сварки. Над головой в серых сумерках раздавались требовательно-дружеские звонки кранов. Под ногами чернел пропитанный жирной грязью, щербатый, хрусткий от окалины и стружки, поблескивающий рельсами пол. Высились хаотические для чужого взгляда груды заготовок, но уж кто-кто, а он, Игорь, знал, что этот задел — великое богатство цеха, гарантия бесперебойного ритма.

Солнечные глазки печей обдавали его жарким дыханием. Плакаты страстно требовали внимания к заказу — двадцать шесть ноль один. И во всем этом была непостижимая боль разлуки и отлучения.

Как никогда, был ему мил простор заводского двора с невесть как сохранившимися деревянными домишками контор, где в тусклых окошечках краснела герань, с громким шипением вырывающегося из-под земли пара, с рыжими тушами отливок, с эстакадами, трубопроводами, черным блеском каменного угля.

Встречные кивали ему озабоченно, приветливо, обрадованно. Тех, кого он не знал лично, он знал в лицо, он все равно знал. Вот сварщики — он узнавал их по защитным очкам, вздернутым на лоб; мартенщики — в широкополых войлочных шляпах; шишельницы — в землисто-пыльных ватниках; опаленные краснолицые прокатчики, модельщики с приставшими к спецовкам опилками, молодые токари, слесари в беретах, кокетливые девицы в накинутых на плечи пальто — это служащие заводоуправления; маляры, монтеры — он мысленно прощался с каждым, и острое чувство сиротливости все безысходней отчуждало его от всего того, что до сих пор составляло его сущность.