Читать интересную книгу Механический апельсин - Энтони Берджесс

— Ого-го-го-го-го-го-го! Да это маленький Алекс. Давно не виделись, другер. Как дела?

Я был еще не в себе, да и мундир и скорлупка, то есть каска, мешали рассмотреть, кто это, хотя лик и голос были вэри знакомы. Тогда я взглянул на другого, и насчет него, с его ухмыляющимся дурменским фасом, сомнений не было. Тут, прямо оцепенев и цепенея все больше, я опять посмотрел на того, кто сказал: "го-го". Это был жирный старина Биллибой, мой старый враг. А другой был, конечно, Дим, когда-то мой другер, а также враг вонючего жирного козла Биллибоя, но теперь мент в мундире, каске и со стеком для поддержания порядка. Я сказал:

— Не может быть!

— Удивлен, а? — и старина Дим выдал все тот же хохот, который я так хорошо помнил: "Хах-хах-хах".

— Невозможно. Это не может быть. Я не могу поверить.

— Верь своим глазерам, — ухмыльнулся Биллибой. — У нас ничего в рукавах. Никаких фокусов, другер. Работа для двоих, достигших рабочего возраста. Полиция.

— Вам еще мало лет. Слишком мало лет. Таких малтшиков не берут в роззы.

— Было мало, — ответил старина Дим, мильтон /я никак не мог это принять, братцы, никак не мог/.

— Когда-то было, наш молодой другер. И ты всегда был младшим. И вот теперь мы здесь.

— Все не могу поверить, — сказал я.

Тут Биллибой, розз Биллибой, к чему я никак не мог привыкнуть, сказал этому молоденькому менту, который вроде все еще держал меня и которого я не знал:

— Я думаю, будет лучше, Рекс, если мы кое-что получим по старому счету. Мальчики есть мальчики, как всегда. Не надо этой рутины в отделении. Этот тип взялся за старое, как мы хорошо помним, хотя ты, конечно, этого помнить не можешь. Он всегда нападает на старых и беззащитных, и они отплатили ему, как надо. Но мы должны сказать ему и наше слово от имени Государства.

— Что все это значит? — спросил я, с трудом веря своим ухерам. — Это же они напали на меня, братцы. Вы же не можете быть на их стороне. Ты не можешь, Дим. Это вэк, с которым мы как-то забавлялись в те старые дни, пытался малэнко отомстить через столько времени.

— Столько времени, это верно, — ответил Дим. — Я не очень-то помню это время. Во всяком случае, не зови меня больше Димом. Зови меня "офицер".

— Ну, хватит воспоминаний, — кивнул Биллибой /он был уже не такой толстый, как раньше/. — Гадкие малтшики с бритвами — горлорезами — с ними надо строго. И он крепко схватил меня и повел из Библио. На улице ждала патрульная машина, а этот вэк по имени Рекс был шофером. Они толкнули меня к задней стенке машины, и я не мог отделаться от чувства, что все это шутка, и что Дим вот-вот стянет шлем с голловера и выдаст свое "хо-хо-хо". Но он не делал этого. Я спросил, стараясь подавить страх:

— А старина Пит, что с Питом? Жалко Джорджи, — сказал я. — Я слышал про все это.

— Пит? Ах да, Пит, — ответил Дим. — Кажется, я помню это имя.

Я заметил, что мы едем вон из города, и спросил:

— Куда мы собираемся ехать?

Биллибой обернулся назад и ответил:

— Еще светло. Маленькая поездка за город, там все по-зимнему голо, но одиноко и мило. Не всегда хорошо, чтобы льюдди в городе видели слишком близко наши дисциплинарные взыскания. Улицы должны быть чистыми во всех отношениях. И он снова стал гладеть вперед.

— Послушай, — сказал я. — Я не понимаю. Старые дни прошли и похоронены. За то, что было в прошлом, я наказан. Меня лечили.

— Это нам читали, — ответил Дим. — Супер нам все это читал. Он сказал, что это очень хороший метод.

— Тебе читали? — спросил я, малэнко ядовито. — Ты еще слишком темен, чтобы читать самому, а, братец?

— Не надо, — ответил Дим, — будто вэри вежливо и с сожалением. — Не надо так говорить. Больше не надо, дружок.

И он влепил мне здоровый толтшок, прямо по сопатке, так что красный-красный кроффь из носа закапал — кап-кап.

— Никому нельзя верить, — сказал я горько, вытирая кроффь рукером, — Я всегда был одинок.

— Здесь подойдет, — сказал Биллибой.

Мы были теперь за городом, тут были только голые деревья, да где-то вдалеке, на ферме, жужжала какая-то машина. Уже смеркалось, ведь была средина зимы. Кругом — ни людей, ни животных. Были только мы четверо.

— Выходи, Алекс-бой, — сказал Дим. — Маленько рассчитаемся.

Пока они занимались делом, этот вэк-шофер сидел у колеса авто, куря канцерогенку и почитывая книж ку. Он оставил свет в авто, чтобы виддить. Он не обращал внимания на то, что Биллибой и Дим делали с Вашим Скромным Рассказчиком. Не буду вдаваться в то, что они делали, но это было как будто лишь тяжелое дыхание и глухие удары на фоне жужжанья машин на ферме да чириканья в обнаженных ветвях. Был виден дымок сигареты в свете авто: это шофер преспокойно переворачивал страницы. А они занимались мной все это время, о, братцы. Наконец Биллибой или Дим, не могу сказать, кто из них, сказал: "Думаю, хватит, другер, а?" Они дали мне каждый по последнему разу в фас, я упал и остался лежать на траве. Было холодно, но я ничего не чувствовал. Потом они вытерли рукеры, надели каски и кители, которые перед этим сняли, и сели обратно в авто.

"До скорого в другой раз, Алекс!" — сказал Биллибой, а Дим только выдал свое старое клоунское ржанье. Водитель дочитал страницу и убрал свою книжку, потом запустил мотор, и они покатили к городу, помахав мне на прощанье — мой бывший другер и бывший враг. Но я так и остался лежать, совершенно измочаленный.

Немного спустя все начало болеть, а потом пошел дождь, совсем ледяной. Не было видно ни льюддей, ни огней какого-нибудь дома. Куда я пойду, без дома и почти без капусты в карманах?

И я заплакал: "Бу-у-у". Потом поднялся и пошел.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Домой, домой, домой, мне так был нужен дом, и я набрел на "ДОМАШНИЙ ОЧАГ", братцы. Я шел в темноте, и не по дороге к городу, а по той дороге, откуда слышался шум вроде машины на ферме. Она привела меня к деревушке, и я чувствовал, что уже виддил ее раньше, но может быть, все деревни похожи, особенно в темноте. Здесь были дома и вроде бы трактир, а в конце деревни стоял одинокий маленький коттедж, и на воротах красовалось его название. Оно гласило: "ДОМАШНИЙ ОЧАГ". Ледяной дождь промочил меня насквозь, так что мои шмотки были уже далеко не высшей марки, а в самом жалком и несчастном виде, а пышная краса на моем голловере сплошь превратилась в мокрую, спутанную, грязную массу, уже, конечно, весь мой лик был в царапинах и синяках, а пара зуберов вроде бы шатались, когда я трогал их языком, то есть лизалом. Все тьелло болело и очень хотелось пить, так что я ловил холодный дождь разинутым ротером, а желудок все время урчал "гррррр", ведь я ничего не ел с утра, да и тогда не очень много, о братцы.

Здесь было сказано "ДОМАШНИЙ ОЧАГ", и может быть, тут найдется какой-нибудь вэк, кто поможет мне. Я открыл калитку и чуть не скатился по дорожке, заледеневшей от дождя, а потом тихонько и жалобно постучал в дверь. Никто не шел, и я постучал чуть подольше и громче, и тут услышал шум ногеров, идущих к двери. Потом дверь немного открылась, и мужской голос спросил:

— Да, кто там?

— Ох, — ответил я, — пожалуйста, помогите. Меня избила полиция и бросила умирать на дороге. О, пожалуйста, дайте чего-нибудь выпить и посидеть у огня, сэр.

Тут дверь распахнулась, и я у виддил свет, будто бы теплый, и огонь, потрескивавший в камине.

— Входи, — сказал этот вэк, — кто бы ты ни был. Помоги тебе Бог, несчастная жертва, входи и дай на тебя взглянуть.

Я проковылял внутрь, и хотя я вовсе не хотел разыгрывать сцен, братцы, я действительно свалился в изнеможении. Этот добрый вэк обнял меня за плэтшеры и втащил в комнату, где горел огонь, и, конечно, теперь я сразу узнал, где нахожусь и почему надпись на воротах "Домашний очаг" казалась такой знакомой. Я посмотрел на этого вэка, и он смотрел на меня с добротой, и теперь я его хорошо вспомнил. Он, конечно, меня не помнил, потому что в те вольные дни я и мои так называемые другеры, все наши большие дратсинги, забавы и крастинги совершали в масках. Это был небольшой человек среднего возраста, лет тридцати, сорока или пятидесяти, носивший брилли.

— Садись у огня, — сказал он, — а я принесу виски и теплой воды. Ой-ой-ой, тебя сильно били.

И он с жалостью посмотрел на мой голловер и лик.

— Это полиция, — ответил я. — Эта ужасная полиция.

— Еще одна жертва, — сказал он и вроде вздохнул. — Жертва нашего века. Так я пойду и принесу виски, а потом надо немного промыть твои раны.

И он вышел. Я оглядел эту маленькую уютную комнату. Теперь всю ее заполняли книги, да камин и пара стульев, и было как-то видно, что женщина здесь не живет. На столе стояла машинка и набросано масса бумаги, и я вспомнил, что этот вэк был писатель. "Механический апельсин", вот что это было. Странно, но это название застряло у меня в памяти. Однако, я не должен был себя выдать, ведь мне теперь нужна помощь и доброта. Эти жуткие грязные выродки в том страшном белом мьесте сделали так, что мне теперь нужна помощь и доброта, и заставили меня самого желать оказывать помощь и проявлять доброту, если кому-нибудь это понадобится.