Из людей влиятельных мало кто обращал внимание на Брайанта. Каждую осень конференцию консервативной партии и так захлестывал поток обращений из графств с требованиями «что-то сделать», чтобы остановить иммиграцию. Каждый год эти иерархи собирались на свои совещания и каждый раз игнорировали эти обращения. В 1963 и 1968 годах этим самым иерархам все же пришлось пойти на уступки и пообещать сдерживать иммиграцию. В 1968 году к этому их подтолкнуло зажигательное выступление правого по-литика Эноха Пауэлла, в котором он предвосхитил некий апокалипсис: «Я заглядываю в будущее, и меня переполняют дурные предчувствия. Подобно одному римлянину, мне кажется, что«…Тибр берега наводнил, переполнен кровью…"». Возможно, ссылка на «Энеиду» Вергилия прошла для большинства слушателей незамеченной, но его речь, которую окрестили речью «о реках крови», вызвала бурю негодования, в результате чего Пауэлл оказался в политической пустыне, и это стало, как выразился один из его последователей, проявлением заговора представителей либерального истеблишмента, у которых один сумбур в голове, направленного на то, чтобы игнорировать действительность.
Только глупец станет отрицать тот факт, что значительная часть населения Англии по-прежнему разделяет мнение Пауэлла о том, что наплыв значительного числа представителей чуждых культур является ошибкой. По их мнению, иммиграционный вопрос и есть объяснение того, что страна летит ко всем чертям. И все же по большому счету межрасовые отношения в Британии не так плохи. Хотя их страна не зависима от Великобритании, 2 миллиона живущих в Англии ирландцев сохранили право на голосование. Ирландское же правительство не вводит такую же привилегию уже 70 лет. Многие граждане Ирландии сражались в рядах английской армии во время Второй мировой войны, этого катаклизма, который у ирландского правительства с его ярко выраженным «нейтралитетом» престранно именовался не более чем «чрезвычайным положением». Но конечно же, когда люди обсуждают межрасовые отношения, речь идет не об ирландцах. Ирландцы — белые, а Брайанта, Пауэлла и остальных тревожил приезд людей с другим цветом кожи.
Они, естественно, были правы относительно внезапности произошедшего. В 1951 году общее число выходцев из стран Карибского бассейна и Южной Азии в Британии составляло 80 000 человек, и по большей части они жили в нескольких городах и портах. Через 20 лет эта цифра достигла 1 500 000. Сорок лет спустя, по результатам переписи населения в 1991 году, число представителей этнических меньшинств превысило 3 000 000. Это был просто взрыв. Больше того, иммигранты не рассредоточились по всему Соединенному Королевству, а сконцентрировались в Англии — там этнические меньшинства составляют более 6 процентов населения, — и их почти нет в Шотландии и Уэльсе. Более двух третей представителей этнических меньшинств сосредоточено на юго-востоке Англии и в Уэст-Мидлендс. Отдельные районы таких городов, как Лондон, Лестер или Бирмингем, по своему облику вроде уже и не имеют никакого отношения к Англии Артура Брайанта. В этих местах сосуществование различных культур — это гораздо больше, чем благочестивый лепет из уст епископов и политиков. Это жизненная реальность, где вместо англиканской церкви — мечети или храмы, а старинные лавки со всякой всячиной на углах улиц сменили мясные халяльные, то есть разрешенные, лавки и магазины по продаже сари. В округе Спиталфилдс к востоку от Лондона, где бежавшие от преследований гугеноты наладили в конце XVII — начале XVIII веков шелкопрядение, 60 процентов населения теперь — бангладешцы. В некоторых районах Брэдфорда более половины населения — выходцы из Пакистана. И все же азиаты, африканцы или уроженцы Вест-Индии почти никогда не занимают эти городские районы полностью. По всей Англии лишь в трех округах местного самоуправления на пять человек населения приходится меньше одного белого (самая высокая концентрация небелого населения — 90 процентов — наблюдается в Илинге, в составе Большого Лондона). Нигде в Англии не достигнут уровень Соединенных Штатов, где в городах есть целые районы с исключительно чернокожим населением.
Законы о гражданстве тоже сравнительно либеральны: британским гражданином может стать любой родившийся в Британии у проживающих там по закону родителей. Совсем иное положение в Германии. К началу 1997 года там проживало 7 200 000 иммигрантов — 9 процентов всего населения. Однако пытавшиеся оформить свой статус встретились с тем, что надо прожить в стране не менее пятнадцати лет, чтобы только получить право на подачу заявления на получение гражданства, и потратить еще больше лет, чтобы получить его. Причина в том, что даже через столько лет после дискредитации этой идеи Гитлером немецкие власти по-прежнему придерживаются представления, что действуют от имени некоего «Volk» — «народа», и принадлежность к этому народу определяется кровью. Ваша семья могла прожить в Казахстане не одно поколение, но если у вас фамилия Шмидт или Мюллер, вы можете тут же получить немецкий паспорт: гражданство определяется генетически.
В целом англичане могут гордиться своими достижениями в области межрасовых отношений. Внезапная иммиграция в крупных масштабах не была чем-то хорошо продуманным, и если бы не желание свести к минимуму реальные проблемы, с которыми до сих пор могут столкнуться члены общин этнических меньшинств, обстановка могла быть гораздо более напряженной. Избежать этого помогло многое. Региональный акцент в английском языке настолько ярко выражен, что не поймешь, какого цвета кожи манчестерец, ливерпулец или бирмингемец, с которым говоришь по телефону, особенно если вы одного поколения. Процветающая в стране молодежная культура на цвет кожи внимания не обращает. Помогала и свойственная англичанам щепетильность: Роберт Тейлор, теперь процветающий фотограф, живо вспоминает, как его, волнующегося юного хориста, пригласили петь в хоре собора в Хирфорде. Хор проходил по проходу между сиденьями, когда в соборе появилась жена епископа, которая пыталась поймать маленькую черную собачку. «Сюда, Самбо[23], — громко приказала она и, подняв глаза, увидела в составе хора чернокожего ребенка. — О, прошу прощения», — извиняющимся тоном тут же выпалила она.
Однако по-прежнему обращаешь внимание, что при знакомстве люди часто называют себя «чернокожими британцами» или «бенгальскими британцами», но редко кто скажет, что он «черный англичанин». Берни Грант называет себя британцем потому, что британцы — «это и другие угнетенные народы, такие как уэльсцы или шотландцы. Попробуй я назвать себя англичанином, так это слово застрянет у меня в глотке». Другие скажут вам, что британцами они могут ощущать себя, будучи иммигрантами, но чтобы считать себя англичанином, нужно родиться в этой стране. Такое отношение применимо как к белым иммигрантам, так и к чернокожим и азиатам. Получается, что «британец» — понятие многозначное: можно быть шотландцем или валлийцем и одновременно британцем, а можно быть британцем сомалийским или бангладешским. Расовые предрассудки, конечно, существуют. Но что поражает во многих из этих иммигрантов, это бьющий через край оптимизм по отношению к своему новому дому. Дело не только в том, что очень немногие строят по планы по возвращению в страну, которую они покинули, а в том, что весьма многим, похоже, очень нравится то, что они обрели в Англии. Когда в январе 1998 года газета «Дейли телеграф» решила выяснить, как прижились иммигранты, ответы были на удивление положительными. Доктор Заки Бадави, председатель Союза имамов и мечетей, считает, что для мусульманина лучшего места в мире просто нет: ему страшно нравится, что страна умеет смеяться над собой. Суриндера Гилла, лавочника из Оксфордшира, приятно поразил тот факт, что полицейских нельзя подкупить. Музыковед Аби Розенталь, бежавший из Германии, считает, что такие качества, как справедливость и свобода поступать по своему выбору, сделали Англию «гораздо более цивилизованной страной по сравнению с той, откуда я приехал». Омния Мазук, консультирующий педиатр из Ливерпуля, полагает, что «замечательно жить в стране, где ценят заслуги и не работают дети». Преподаватель Хари Шукла, индус, уехавший из Кении в 1973 году, заявил, что хотя сейчас различные культуры сосуществуют в большинстве стран Европы, ни одна из них не достигла такого уровня интеграции.