Однако этой участи Габриэль должен был, по моим расчетам, избежать. Для выживания здесь изначально требовалось толковое, компетентное население: даже сельское хозяйство требовало агрономов с высшим образованием взамен подвернувшихся под руку вербовщикам неграмотных крестьян из стран Периферии. Хотя самые невежественные оставались дома — без знания хотя бы основного языка будущей родины в колонии не пускали.
Только одно отделяло жилище инженера-коммунальщика от стоящих рядом домиков: желтая лужайка. Капиллярной сетки не было; но лишайная поросль туго заткала сухую, неплодородную землю.
Задумавшись, я едва не треснулся о дверь лбом и секунду недоумевал, почему она не растворяется передо мной. Потом сообразил — я не на территории Академии. Город принадлежит домену, и здесь нет бытовой интелтроники. И силового привода на двери — тоже, потому что дверь отштампована из белого пластика на нефтехимическом заводе. Дома я не рискнул бы затвориться такой в отхожем месте, но здесь колония, нищета, красть нечего — у всех все одинаковое, ибо разнообразие неэкономично. Правда, замок на двери стоит. И заперт он — я подергал ручку — изнутри.
А еще на двери не было домофона. Или звонка. Или гонга с колотушкой. В общем, такого предмета роскоши, который позволил бы незваному гостю как-то заявить о себе.
Положение складывалось предурацкое. Если ничего не предпринять, я простою под дверями Новицкого, покуда меня не вызовут на базу. С другой стороны, применять грубую силу не хотелось. Очень трудно вызвать на откровенность парня, которому ты только что вышиб дверь. Или хотя бы окно… потому что при ближайшем рассмотрении выяснилось, что окна в доме не открываются в принципе.
Затем я вспомнил, что интербрейн — не единственный способ связаться с человеком,
Новицкий не подходил к инфору долго. Однако упрямство принесло плоды: спустя каких-то десять минут навязчивое мурлыканье над ухом внезапно сменил заспанный, хриплый голос:
— Слушаю?
— Пан Новицкий? — проартикулировал я, отклеиваясь от стены. — Будьте добры, отоприте дверь.
— Какого черта?!
— Станислав Михайлов, отдел внешних расследований, — представился я. Инфор габриэльского образца оказался настолько примитивной штукой, что не принимал даже проксов-полномочий. Просто мобильный телефон с парой дополнительных функций.
Новицкий задумчиво посвистел.
— Только голубец мог сказать такую глупость, — пробормотал он наконец. — Ладно, подождите.
Долго ждать не пришлось: еще через пару минут дверь отворилась. На меня пахнуло влажностью, душной и теплой, но вовсе не затхлой. Это было так неожиданно, что я отвлекся и следующие несколько секунд вынужден был отслеживать одновременно два потока данных: тот, что поступал от моих органов чувств, и тот, что сохранил для меня всепомнящий секретарь.
Тадеуш Новицкий оказался мужчиной, как говорила моя прабабушка, видным. Это значило, что, поднатужившись, он мог бы поравняться силой с моими мускульными аугментами. Или послужить моделью для полисензовых героев: покорителей планет, губителей чудовищ и прочих джедаев.
— Ну и что вы хотите мне предложить, господин голубец? — полюбопытствовал Новицкий.
Глава 5
— Вообще-то ничего, — ответил я, как мог вежливо. — Я не торгую мушками вразнос. Я расследую дело об убийстве.
Почему-то мой ответ Новицкому понравился.
— И ради этого вы подняли меня с постели за час до рассвета? — спросил он уже менее враждебно.
Я покосился на небо. Пляска радужных струй приугасла, но аврора все еще царила в небесах. За полночь она угаснет ненадолго, и небо покроют звезды, которых здесь, в Южном полушарии планеты, видно множество: хи Геркулеса расположена в более высоких галактических широтах, чем Солнце. Зато в Северном полушарии ночное небо непроглядно; лишь далекие галактики мерцают в нем да редкие, тусклые светила сферического гало. Так или иначе, а «рассвет» имелся в виду условный — начало второй рабочей смены.
— Именно. — Заложив руку за спину, чтобы не демонстрировать пляску мудр, я покопался в библиотеке секретаря и нашел то, что нужно: пакет подсознательно действующих поз. Выбрал из менюшки одну: ничем не прикрытая угроза.
Новицкий отступил на шаг.
— Пройдемте в дом, — велел я. — Холодно. А разговор нам предстоит долгий.
Возражать инженер не стал. Он молча посторонился, чтобы затворить дверь за моей спиной. Упруго чмокнули герметики.
Я помолчал секунду, глубоко вдыхая. Пока влажность не омыла мои слизистые, я и не подозревал, как иссушил носоглотку наждачный воздух пустыни. В доме поддерживался более подходящий микроклимат. Пахло пластмассой, немного — дешевым освежителем и почему-то корицей. Этот запах преследует меня, мелькнуло в голове.
— Где у вас можно присесть? — осведомился я чуть смущенно.
— Проходите. — Новицкий ткнул пальцем вправо.
Я заметил, что хозяину дома приходится пригибаться в проемах, и сообразил, почему его общество действует на меня подавляюще. Он был выше меня почти на голову. А я привык, что снизу вверх приходится смотреть на собеседника, только когда служба заносит меня в центр Шайен или другое заведение подобного рода — в края с детства не голодавших акселератов. На заданиях — в странах Периферии, или в доменах, — уже мои сто восемьдесят вызывают почтительное уважение. Шуточки подсознания: когда вернусь, подумал я, надо будет все же обратиться к гипнургу и снять ненужную ассоциацию.
Да и плечи у Новицкого были пошире моих. Хотя по весу он меня вряд ли перетянет. Со степенью аугментации растет и плотность тела; я, например, не могу «лежать на воде» — если не барахтаться, сразу ухожу на дно.
На кухне — очевидно, единственном свободном помещении в тесном домике — запах корицы, испускаемый здоровой миской плюшек, был почти невыносим. Световая панель на потолке мрачно подмаргивала нездоровыми пятнами, отчего казалось, что здесь не только сумрачно, но и грязно. Я присел на экономично-тонконогую табуретку, подождал, пока хозяин дома не устроится напротив.
— Зачерствели, — пожаловался Новицкий, швыряя на стол передо мной плюшку. — С вечера стоят, а уже зубы сломать можно… — Вслед за плюшкой материализовались два стакана и бутыль соевого молока. — Угощайтесь.
Я прикинул вероятность того, что в выпечку подмешан крысиный яд, но она выходила совершенно ничтожной. Тем более что вторую плюшку инженер перекусил напополам самолично.
Разжевав ломкую и твердую, как алмаз, булочку, я воспользовался паузой, чтобы подгрузить из наращенной памяти несколько аналитических программ. Новицкий не заметил заминки… как не заметит и того, что мельчайшие его движения, колебания голоса расчленит, сравнивая с фурье-шаблонами, сложный алгоритм детектора лжи. Будь у него нейраугмент, инженеру не составило бы труда защититься — большинство наращенных не выгружает из оперативной памяти мимических блоков, пригодных не только для игры в покер. Да и большинство работников Службы так или иначе ставит себе защиту от любых мер психовоздействия или анализа. Поэтому я не мог воспользоваться теми же программами во время пребывания в Башне. Но, лишенный мозговых имплантатов, Новицкий был беззащитен перед моим рентгеновским взором. И это несколько уравнивало шансы — потому что здесь, на территории домена, я не мог движением бровей или щелчком пальцев задействовать подчиняющие алгоритмы. Здесь нечего было подчинять. Мы оба находились целиком в реальном мире; небольшой кусочек ирреальности, которым я еще мог повелевать, находился во мне самом, подобно запасу воздуха в баллонах. Я мог протянуть к «поверхности» — в разреженное киберпространство местного глоса — хрупкий линк, но через соломинку не надышишься.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});