Эту историю Барбара долго не могла забыть – уж больно жаль было веселого, хоть и глуповатого пана Тадека. Марианна ничего не говорила, но Барбара не сомневалась, что и госпожа помнила пугающие смоленские приключения. Что и выяснилось сейчас…
Вдруг в дверь постучали. Женщины испуганно переглянулись, и Марина обхватила себя за плечи – точь-в-точь как там, в Смоленске. Стук повторился. Барбара сделала госпоже знак стать в угол и отворила дверь… воеводе сендомирскому!
– Пан Юрий! – воскликнула она изумленно. – То вы! Богова мочь[20]! Значит, это вы шли сейчас через двор? А мы-то думали… нам-то показалось…
– У страха глаза велики, – пробормотала Марина, слегка усмехаясь и подходя к отцу, чтобы поцеловать по обычаю его руку, однако прежде он отвесил ей самый низкий придворный поклон, на который только был способен. А поскольку пан Мнишек жизнь провел при королевских дворах Сигизмунда-Августа, а потом Сигизмунда III, поклон был вполне достоин царицы, государыни всея Руси.
– Ваше величество… – церемонно промолвил Мнишек, который при встречах всегда титуловал дочь, как полагалось, и не сразу принимал с ней более простую и свойскую манеру поведения.
– Что привело вас в столь поздний час, батюшка? – спросила Марина, садясь и указывая отцу на самое удобное кресло в комнате.
Мнишек покосился было на Барбару, словно решая, можно ли сказать то, что он хотел сообщить дочери, при ее гофмейстерине. Казановская поджала губы: ох уж этот воевода! Она, значит, годится только на то, чтобы разделять все невзгоды своей госпожи, но не на то, чтобы узнать новости, которые так и распирают пана Мнишка!
– Барбара, останься! – приказала Марина, и отец кивнул:
– Вы совершенно правы, ваше величество. Пани Казановская достойна узнать то, что я хочу сказать вам, как никто другой. Дело в том, государыня, что сегодня я получил неопровержимые подтверждения того, что ваш супруг жив.
Марина резко вскинула голову, да так и замерла, впившись глазами в отца. Барбара тоже неотрывно уставилась на круглое, толстощекое, с припухшими веками лицо воеводы.
Уж не спятил ли пан Юрий, что говорит такое?.. О, разумеется, слухи о том, что в роковой майский день в Кремле был убит не Димитрий, а кто-то другой, давно гуляли по России – не могли они обойти и Ярославль. Слухи эти будоражили душу Марины, однако она им не очень-то верила. Потом пронеслись вести о том, что Димитрий собирает войско на западных границах России, хочет снова отвоевать власть… Но тут поляки были почти единодушны: под именем сына Грозного на сей раз выступает какой-то самозванец, который надеется легко обмануть судьбу. Конечно, находились легковерные, которые не уставали повторять любимый довод: если Димитрий единожды спасся в Угличе, почему бы ему не спастись сызнова в Москве?! Но Марина только разочарованно качала головой: таких совпадений не бывает. Можно подменить семилетнего мальчика другим ребенком, но чтобы заговорщики, которые подняли мятеж с целью цареубийства, успокоились, пристрелив вместо него кого-то другого, – это невероятно. Да если бы у въедливого, мелочного, скрупулезного Шуйского оставалась хоть тень сомнения, что труп, валяющийся на Лобном месте, – это не труп Димитрия, он бы Москву вверх ногами перевернул, каждый дом перетряхнул бы, выискивая подлинного царя. Он ни за что не стал бы рисковать и надевать на себя шапку Мономаха, если б не был уверен: Димитрий убит наверняка! Он не нагрянет к узурпатору требовать отцова трона, как нагрянул некогда к Годунову. Разве что призрак его будет являться в снах… но Василий Иванович, судя по всему, не боялся снов.
Барбара знала: испытав страшное потрясение в ночь гибели мужа и крушения всех надежд, панна Марианна бережет свою душу от новых мучений и избегает пустой болтовни о воскресшем Димитрии. Зачем отец явился жестоко тревожить ее?
Вон – вскочила, заметалась по комнате, тиская руки. Барбара с жалостью смотрела на маленькую фигурку. Черты исхудавшего лица еще пуще осунулись, узел волос развалился, но Марина, словно не замечая этого, не подбирала косы. Наконец с трудом овладела собой, встала перед отцом:
– Не ожидала, что вы станете поддерживать эти пустые слухи!
– Вы, ваше величество, должно быть, дурно расслышали, – прищурился воевода. – Я говорил не о слухах, а о неопровержимых доказательствах.
– Вот как? И кто же представил вам эти доказательства? – вскинула свои тонкие брови Марина.
– Человек, который имел непосредственное касательство к судьбе вашего супруга. Это один из тех, кому царевич Димитрий некогда был обязан своим спасением. Филарет, сиречь Федор Романов. Я получил письмо…
– Федор Романов состоит с вами в переписке? – недоверчиво перебила Марина. – Полноте, батюшка! Это происки Шуйского, который ищет повода еще больше опорочить нас в глазах народа и задержать наш выезд на родину!
Воевода отвел свой жуликоватый взор. Правда в словах дочери, конечно, была… Оставшиеся в Москве послы Сигизмунда III Гонсевский и Олесницкий делали все, что могли, дабы вызволить из неволи своих соотечественников, разосланных Шуйским по городам и весям России. Однако новый царь тянул с ответом, то и дело выставляя новые и новые поводы для своего недовольства поляками. Впрочем, основных поводов было два: на поляков Димитрием были израсходованы огромные деньги, и деньги эти следует воротить до последнего гроша? или гро?ша[21], это первое, а второе – от поляков исходит опасность престолу, потому что они хотят отомстить за самозванца, которого столь рьяно поддерживали, и за крушение своих надежд. Вот именно в поддержку второго довода и могла сыграть спровоцированная Шуйским переписка воеводы сендомирского и одного из Романовых!
– Дорогая дочь, – сухо ответил на это пан Мнишек, на миг забыв даже о титуле Марины, – мне жаль, что ты считаешь своего отца полным дураком. Неглуп также Филарет. По его просьбе мне написал… кто бы ты думала? Никола де Мелло!
Марина кивнула. Она слышала о монахе ордена августинцев, родом испанце, с помощью которого Димитрий хотел завести сношения с Испанией, с королем Филиппом. Де Мелло появился в России еще в царствование Бориса. До этого августинец двадцать лет странствовал по Индии, проповедуя католичество; затем побывал в Персии; обласканный шахом, получил от него проезжую грамоту и возвращался в Европу через Россию. Московское государство, естественно, не жаловало католических проповедников, даже проезжих: де Мелло был схвачен и сослан в Соловки. Взойдя на престол и услышав о судьбе странствующего монаха, Димитрий немедля приказал доставить августинца в Москву. Он был в пути, когда сына Грозного убили. По приказу Шуйского де Мелло задержали в пути и отправили в Борисоглебский монастырь близ Ростова. Оттуда августинец не раз писал Мнишку в Ярославль, желая заручиться его протекцией для получения благосклонности польского короля. Отчего-то на эту переписку двух католиков власти Ярославля смотрели сквозь пальцы. Да уж, в их поведении были свои странности. Например, они разрешили шляхтичам оставить при себе карабели. Держать людей под стражей – и позволить им оставить оружие! Вот и письма Мелло, писанные на латыни, доходили до Мнишка свободно.