Читать интересную книгу Ому - Герман Мелвилл

На борту «Королевы Бланш» кормили не досыта и не тем, чем надо. Вместо того чтобы заставлять матросов оттачивать зубы о твердые морские сухари, там хлеб пекли ежедневно в виде жалких булочек. Затем команда не получала «грога»; бедняг пичкали слабым кислым вином — соком нескольких виноградин, разведенных в пинте воды. Кроме того, матросы нуждаются в мясе, а им давали суп; замена, как они хорошо понимали, жульническая.

С тех пор как французские матросы покинули родину, они находились на «неполном рационе». В настоящее время те из них, кто прикреплен к шлюпкам (и, стало быть, имеет возможность попадать иногда на берег), продают свой паек хлеба менее счастливым товарищам в шесть раз дороже его истинной стоимости.

Еще одно обстоятельство вызывало недовольство команды: капитан у них был сущий дьявол. Он принадлежал к числу ужасных флотских педантов — больших любителей дисциплины. В порту он постоянно заставлял команду упражняться с реями и парусами, спускать и поднимать шлюпки; а в море матросы вечно занимались учениями, выкатывая и откатывая огромные пушки, словно их руки только для этого и были созданы. На борту находился еще и адмирал; несомненно, он тоже проявлял отеческую заботу о моряках.

Мы не могли не поражаться тому безразличию и той неряшливости, с какими французы относились к исполнению своих повседневных обязанностей. В их движениях не было и следа свойственной этому народу живости; ни следа той быстроты и точности, какие обычно наблюдаются на палубе военного корабля, если там действительно царит образцовый порядок. Впрочем, когда мы узнали причину всего этого, мы перестали удивляться; три четверти экипажа были завербованы насильственно. Старых матросов торговых судов иногда хватали в тот самый день, как они высаживались на берег после далекого плавания; что касается новичков, которых было множество, то их толпами пригоняли из деревень и отправляли в море.

Тогда я был поражен, услышав об отрядах вербовщиков в относительно мирное время; но эта странность объясняется тем, что в последние годы французы строили большой военный флот взамен потопленного Нельсоном в битве при Трафальгаре.[59] Будем надеяться, что они строят свои корабли не для того, чтобы их захватил народ, живущий по другую сторону Ла-Манша. Сколько французских флагов заполощется на морском ветру, если начнется война!

Хотя я и утверждаю, что французы не моряки, я очень далек от недооценки их как нации. Они талантливый и доблестный народ. И как американец я горд, что могу сказать это.

Глава XXX

НАС ОТПРАВЛЯЮТ НА БЕРЕГ. ЧТО ПРОИЗОШЛО ТАМ

Если память мне не изменяет, на фрегате мы провели пять дней и пять ночей. На пятые сутки днем нам сказали, что на следующее утро «Королева Бланш» уходит в Вальпараисо. Очень обрадованные, мы молили бога о быстром переходе. Оказалось, однако, что консул и не думает так легко расстаться с нами. К немалому нашему удивлению, под вечер явился офицер и приказал снять с нас кандалы. Затем нас собрали у трапа, погрузили в катер и повезли на берег.

На берегу нас встретил Уилсон и тут же передал в распоряжение большого отряда туземной стражи, которая немедленно отвела нас к какому-то дому, расположенному поблизости. Нам приказали сесть снаружи в тени, а консул и два пожилых европейца проследовали в дом.

Пока там шли приготовления, мы очень забавлялись веселым добродушием нашей стражи. Но вот одного из нас вызвали и велели войти внутрь.

Вернувшись через несколько минут, он сообщил, что ничего особенного нас там не ожидает. Его лишь спросили, продолжает ли он держаться своего прежнего решения; когда он дал утвердительный ответ, на листе бумаги что-то записали и сделали ему знак удалиться. Пригласили всех по очереди и, наконец, дело дошло до меня.

Уилсон и два его приятеля сидели, как судьи, за столом; чернильница, перо и лист бумаги придавали помещению вполне деловой вид. Эти три господина в сюртуках и брюках имели весьма респектабельный облик, во всяком случае в стране, где так редко можно встретить человека в полном костюме. Один из присутствующих пытался напустить на себя важность; но так как у него была короткая шея и полное лицо, то его старания привели лишь к тому, что он казался совершенным глупцом.

Этот джентльмен снизошел до проявления ко мне отеческого интереса. После того как я заявил, что мое решение относительно судна осталось неизменным, и собирался уже по знаку консула уходить, незнакомец вдруг повернулся к нему со словами:

— Подождите, пожалуйста, минуту, мистер Уилсон; дайте мне поговорить с этим юношей. Подойдите сюда, мой молодой друг; меня крайне огорчает, что вы связались с такими дурными людьми; вы знаете, чем это кончится?

— О, это тот парень, что написал «раунд-робин», — вмешался консул. — Он и мошенник доктор заварили всю кашу… Выйдите, сэр.

Я удалился, пятясь и отвешивая многочисленные поклоны, словно находился в присутствии августейших особ.

Явное предубеждение Уилсона и против доктора и против меня было достаточно понятным. Капитаны всегда недружелюбно относятся к мало-мальски образованному человеку, попавшему к ним матросом; и каким бы мирным характером тот ни обладал, все равно, если возникают волнения, ему приписывают — вследствие его умственного превосходства — тайное подстрекательство против офицеров.

Как ни мало пришлось мне встречаться с капитаном Гаем, уже через неделю после того, как я очутился на «Джулии», он бросал на меня взгляды, достаточно ясно говорившие о его неприязни; усилению этого чувства способствовала моя открытая дружба с Долговязым Духом, которого он одновременно боялся и от всего сердца ненавидел. Отношения, существовавшие между Гаем и консулом, легко объясняют враждебность последнего.

Когда опрос закончился, Уилсон и его приятели подошли к двери; напустив на себя суровый вид, консул принялся распространяться о нашей порочности и крайней безрассудности. Никакой надежды больше у нас не оставалось; последний шанс получить прощение упущен. Теперь, если бы мы даже раскаялись и стали умолять о разрешении вернуться к своим обязанностям, нам все равно не разрешили бы.

— Ну! Катись-ка ты отсюда, консулишка, — воскликнул Черный Дан, пришедший в полное негодование от подобного оскорбления здравого смысла.

Уилсон в ярости велел ему замолчать; затем подозвал толстого старого туземца и, заговорив с ним по-таитянски, отдал ему распоряжение увести нас и засадить в надежное место.

После этого нас построили, и под предводительством старика мы с громкими криками тронулись в путь по красивой тропе, которая уходила вдаль среди широко раскинувшихся рощ кокосовых пальм и хлебных деревьев.

Остальные конвоиры в прекрасном настроении торопливо шагали по сторонам, болтая на ломаном английском языке и всячески давая нам понять, что Уилсон не принадлежит к числу их любимцев и что мы ведем себя как настоящие молодцы. По-видимому, они знали всю нашу историю.

Ландшафт вокруг был очаровательный. Тропический день быстро близился к концу; солнце казалось громадным красным костром, горящим в лесу, — его косые лучи пробивались сквозь бесконечные ряды деревьев, и каждый лист трепетно пламенел. Расставшись с тесными палубами фрегата, мы дышали теперь напоенным пряностями воздухом; слышалось журчание ручьев, тихо покачивались зеленые ветви. А далеко в глубине острова, залитые закатом, поднимались спокойные крутые горы.

По мере того как мы подвигались, я все больше и больше восхищался живописностью широкой тенистой дороги. В нескольких местах прочные деревянные мосты были перекинуты через большие потоки; берега других соединяла каменная арка. В любом месте по дороге могли проехать три всадника рядом.

Эту чудесную аллею — самое лучшее, что дала острову цивилизация, — иностранцы по неизвестной мне причине называют «Ракитовой дорогой». Проложенная первоначально для облегчения поездок миссионеров, она тянется вокруг почти всего большого полуострова, миль по крайней мере на шестьдесят, по прибрежной плодородной низменности. Но вблизи от Таиарапу, меньшего из полуостровов, дорога сворачивает в узкую уединенную долину и по ней пересекает остров в этом направлении.

Необитаемую внутреннюю часть страны, куда почти невозможно проникнуть из-за густо поросших лесом ущелий, ужасных пропастей и совершенно недоступных крутых горных хребтов, даже сами туземцы знают очень плохо; поэтому, вместо того чтобы двигаться напрямик из одной деревни в другую, они предпочитают идти в обход по Ракитовой дороге.[60]

Впрочем, по ней путешествуют не только пешком, так как теперь на острове вполне достаточно лошадей. Их завезли из Чили; обладая веселым живым покладистым нравом, свойственным испанской породе, они вполне соответствуют вкусам островитян высших сословий, ставших прекрасными наездниками. Миссионеры и вожди путешествуют только верхом; в любое время дня вы можете видеть, как знатные таитяне мчатся во весь опор. Подобно жителям Сандвичевых островов, они скачут на манер индейцев-поуни.[61]