дева Талессис. Рад, что пришла ты сюда, на наш праздник.
— Честь для Талессис // Слова сии слышать, — кланяется ламия.
— Слышал я, прости уж великодушно, о твоей беде, — задушевно говорит учитель и как-то прямо уж несколько вольно берёт ламию за изящную ручку. Правда,этой ручкой она быка завалит, но... — Слышал, и, думаю, что могу тебе помочь, дорогая…
Фиалковые глаза ламии вспыхивают.
— Да-да, я знаю. Дочка ламии, покинув скорлупу, должна питаться человеческой плотью, иначе получится страшное змеевидное чудовище, безмозглое, но жадное, ненасытное, только и могущее, что пожирать и убивать. Но я долго работал над трансформационными чарами и теперь могу сказать, что способен преобразить мясо, скажем, оленя в плоть, неотличимую от человеческой. Если бы ламия Талессис согласилась бы... А я согласен рискнуть. Если же эксперимент не удастся… что ж, за всё надо нести ответственность. Ты, Талессис, сможешь использовать мою плоть.
— Учитель!!! — не выдерживаю я, но Святогор величественным жестом меня останавливает.
— Мудрому магу своё сердце вручает Талессис, — вдруг выдаёт ламия и их прекрасных её глаз текут самые настоящие слёзы. — Разум свой он преклонил ко всем бедам её!.. Всё, что велит он, Талессис исполнит!..
И я, остолбенев, гляжу, как мой наставник, великий колдун, неспешно удаляется себе под ручку с ламией, беззаботно с ней о чём-то болтая.
Учитель мой ой как непрост, и, конечно, не с бухты-барахты завёл этот разговор. Все риски он просчитывает и очертя голову никуда не суётся.
И тут рядом со мной вдруг оказывается никто иная, как сама госпожа верховная ведьма Ринрайт, в роскошном шафрановом наряде. Правда, губы её плотно сжаты, а глаза мечут молнии.
— Колдун Иван! Что тут случилось?! Почему ты допустилд наставника Святогора уйти с этой мерзкой тварью?!
Я даже слегка теряюсь от такого натиска, и начинаю говорить, что, мол, учитель никогда не геройствует попусту, что у него всё всегда тщательно продумано, и, раз уж он решил помочь ламии…
И тут у могущественной Ринрайт Пожирающей Пламя из глаз начинаю капать предательские слёзы.
— Ой жеж дура, ой, какая дура… — шёпотом причитает она.
— Госпожа верховная ведьма, о чём мы? — удивляюсь я.
Она шмыгает носом и, безнадёжно махнув рукой, плетётся обратно, ссутулившись и повесив голову.
Ну и дела!.. Никогда не видывал верховную ведьму такой. Хотя нельзя сказать, что я её вообще часто видывал…
И уже потом, много, много после, когда головка Бри уютно устроилась у меня на плече, я осторожно спросил про Ринрайт.
— А ты не знал, милый? — искренне удивилась жена. — Когда-то давно наставник Святогор был ужасно в неё влюблён. А она ему отказала. Не нравился он ей, далеко не первым был тогда среди колдунов и вообще…
Про это я знал. Учитель не раз рассказывал, что в юности не блистал успехами, но упорным трудом сумел всего добиться — негласного титула первого колдуна среди равных, в частности; а вот про Ринрайт никогда не упоминал.
Что вполне понятно.
— А потом наша верховная-то ведьма пожалела, раскаялась, да поздно было.
— Почему поздно? Наставник мой не женат, никогда не был…
— Гордый потому что очень. Ты не знал, дорогой? Раз отвергли, второй уже не пойдёт. А Ринрайт-то ждала, что он станет добиваться, настаивать, тенью за ней ходить… ан нет. Наставник Святогов в дело ушёл, множество тайн познал, добился многого; а на Ринрайтиху даже и смотреть не захотел! С Талессис пошёл!
— Ты его осуждаешь, любимая?
— Осуждаю? Что ты, милый! Талессис, она… она хорошая. Хоть и хотела тебя сперва трахнуть, а потом твоей же дочурке скормить.
— Я б не дал.
Раньше Бри непременно выдала бы что-то вроде: «как же, „не дал бы“! Будет врать-то!», а теперь:
— Конечно, милый. Я знаю. Ты не дал бы. Потому что ты только мой, да ведь?
И заглядывает в глаза.
— А ты только моя. И никаких эльфиков.
— Никаких! — горячо восклицает Бри. — Бабушкой клянусь!
Тут мы прерываем дозволенные речи и обращаемся друг к другу. Опять.
… — Уф, — выдыхает моя раскрасневшаяся ведьмочка, когда мы, наконец, приходим в себя. — Да, дорогой… так я недосказала. Про Ринрайт и Святогора.
— А чего ж тут недосказывать?
— А вот то. Ринрайт, болтали ведьмочки наши, с тех пор сильно занедужила, загрустила, при первом удобном случае про Святогора выспрашивала; наивная, думала, мы ничего не заметим!..
— Бедная, — жалею я её. Сейчас хочется, чтобы все были бы счастливы, чтобы всем было бы хорошо, от ламии Талессис до верховной ведьмы Ринрайт.
— Ничего! — с воодушевлением отзывается Бри. — Мы наставника Святогора-то на путь истинный направим!..
А потом, уже глубокой ночью, пока мирно спит Бри, сладко посапывая и уткнувшись носом мне в плечо, я лежу и думаю об услышанном от призрака старой ведьмы. О загадочных «иерархиях» и их великой войне, куда после смерти уходят ведьмы. Ведьмы уходят, а мы, колдуны? Куда мы деваемся? За что идёт это война?..
Я найду ответы.
А пока можно обнять Бри и не думать ни о чём, кроме её близости.
Можно даже пересмотреть моё отношение к эльфам.
...Время летит, и летит оно быстро. Минула осень, настала зима; но и её дни истекли, в Лес наш пришла весна.
Мы с Бри сидим на веранде, только что пристроенной к моей башне. Весенний вечер полон шорохов, звуков, птичьих голосов — всё радуется теплу, солнцу и свету, даже сейчас, к вечеру.
На веранде у нас тоже устроен камин — не могу без живого пламени. Накрыт стол, весело посвистывает пузатый чайник, по вазочкам разложено варенье. Моя жёнушка выудила с самого дна бабкиного сундука сборник рецептов и весь остаток осени старательно упражнялась в изготовлении всяческих кулинарных изысков.
Иногда получалось даже съедобно. Вот, как с этим вареньем.
Бри сидит, с ногами забравшись в кресло, почёсывая Рашпиля за ушами. Они глядят друг другу в глаза, фамильяр и ведьма, и, я уверен, беззвучно общаются. Я держу на коленях раскрытую книгу — с того самого дня, как давно мёртвая ведьма поведала мне о Великих Иерархиях, я не могу об этом не думать.
И теперь я собираю странные, смутные, непонятные книги, написанные теми, кого у нас, колдунов, принято было считать «не от мира сего», «ненормальными», «придурочными», а то и попросту спятившими.
Книги тех,